Думать о себе не хотелось. Не хотелось вспоминать хорошее, стараться не вспоминать плохое. Все вокруг навевало, настукивало, как сейчас вагонные колеса, полнейшее одиночество…
В тамбуре на самом деле были еще парень с девушкой, но он их как бы не ощущал, не чувствовал. Они были, но не занимали его сознание, не способствовали возникновению мыслей о себе…
Было время, когда он упивался одиночеством, хотел быть одиноким. Он помнил еще, как ему приятно было осознавать, что окружающие воспринимают его как самодостаточного, а поэтому одинокого, значительного в своем одиночестве, а значит интересного всем и для всех своей объемностью, неординарностью, необыкновенностью.
Он не мог себя чувствовать «ординарным». Не хотел быть веселым, открытым, понятным, легким в общении, простым. Был ли он одиноким? Друзья, знакомые чаще видели его другим. Именно открытым, именно простым, именно легким в общении и легко ранимым пустяками. Он мог не общаться…
Нет, не мог. Он не обижался ни на что. Ему было больно, но партнера по общению он в свои чувства, в свои мысли по большому счету не пускал. Переживал сам. И если это считать одиночеством, то он был одинок.
Он не курил. Было прохладно. Идти в купе не хотелось. Сейчас для него просто разговор был равносилен купанию в холодной воде Черноморского побережья в мае. Купаться можно, но не тянет. Ветерок одиночества остужает жажду общения, которую при всей своей противоречивости он имел.
Вернувшись к своему купе, он еще долго стоял и смотрел в окно, не фиксируя в памяти летящую картинку. Образ поезда, несущего его по железной петляющей ленте, тоже не волновал, как прежде.
Он думал о простейшем. Он знал, что его ждет в Москве. Одиночество. Оно могло изменить ему. Он мог встретить человека, способного помочь забыть о спокойном течении времени. Хорошо, если это будет девушка лет двадцати с умными глазами, интересными словами, большим арсеналом задумок и поисков в области открытий новых переживаний и чувств. Не обязательно любовь или влюбленность. Не обязательно красиво обставленные взаимоискания в области физиологии. Просто симпатия, просто искренность, просто любопытство и жизнь.
Очнуться от безликости будней. Забыть актерскую борьбу за свое одиночество. Не в жизни. В мыслях. Поговорить о самом. Открыться. И даже адреса не знать, и телефон забыть. Только улица Москвы, только лицо, подсвеченное витриной, только «до поезда пять часов». И отправление с Курского где-нибудь под утро. И знать, что одиночество остается в Москве. И ощущать этот неподдельный интерес во взгляде и мимолетную печаль в наклоне головы. И видеть цветы, подаренные тобой минуту назад. Поезд трогается…
Возникает желание плюнуть на все, выпрыгнуть из вагона, подбежать к той, значение взгляда которой так за ночь и не раскрыл, и… ждать, смотря в эти влажные серые глаза… ждать того мига, когда через глаза начнут разговаривать мечущиеся души, как птицы в тесной комнате, бьющиеся о стекло огромного окна, ищущие приоткрытую форточку взгляда.
Стоп! Одиночество, где ты?
Накрыло. И снова как под покрывалом успокаивающей ночи – тоскливо и неповторимо. До первых часов утра. Это уже будни. Никакой таинственности, никакой значимости.
Поезд громко стонал, отстукивая очередную стрелку. Мимо пробегали домики, огороды, линии электропередачи. На пригорке стояла собака. Люди шли, не обращая внимания на поезд, а значит и на него с его одиночеством, на тронутые безумством его мысли. Какие-то круглые деревья, похожие на голову легендарного сказочного великана, сторожившего меч, вызвали странное чувство причудливости и неестественности. На большом поле были разбросаны «великаньи головы». Как после лютой схватки. И у каждой меч, который они сторожат. И каждая одинока. Сторож всегда одинок.
Белый шум мыслей. Реакция на внешние раздражители минимальная. И вдруг все пропадает…
Окликают из купе.
- Молодой человек! Пожалуйста, помогите…
Женщина лет тридцати. На лице отпечаток нервозности и усталости. Как будто бы паутина. И отсюда недовольство своим ребенком - улыбчивой пятилетней девочкой – раздраженность по всякому пустяку, и этот приказной тон, облеченный в благородную форму просьбы. Чувствуя неловкость за свой тон, женщина обращается уже к дочери, делая какое-то внушение, смысл которого не понятен даже ей самой.
Переставив чемодан, он стался в купе. Появились мысли о прошлом. Он вспоминал ночь в Москве. Ночь одиночества в майской Москве. Курский. Он стоит в очереди к кассе возврата. Поезд, на котором он должен был бы ехать, уже два часа в пути. Его мутит. Неспокойно на душе. Где-то в районе Таганки готовит завтрак «результат одиночества годичной давности». Он вспоминает ночь. Года знакомства, писем, ожидания встречи оказалось достаточно для невысказанных до конца упреков при встрече. Он помнил радостное нетерпение вчера утром, в первые десять московских минут, стоя перед телефонным автоматом, сдерживая сердце и прощаясь на время с одиночеством. Звонить или не звонить, вопроса не было. Как звонить, что говорить? Все-таки, муж, ребенок. Знать, что обрадуется, что ночью он будет с ней, обманывая себя в естественности ночного свидания… и лицемерить, как бы волнуясь перед разговором, входя в роль и желая общения. Да, это приятно. Но это уже начинается игра с обстоятельствами.
Проще идти по улице. Искать лицо. И найти. И идти дальше, гадая о будущем, думая о небе и солнце… или о еще более возвышенном. Но он помнил ночь, стоя в очереди, гораздо более длинной, чем в обычные кассы. Казалось, что все опоздали на свои поезда…
Он помнил… Свеча… ее лицо… дрожь в теле. От холода? Музыка… От нервов? От испуга? От рук ее? Молчание… От невысказанности? От безысходности? Поиск новых истоков для искорок в глазах… Не хочется вставать, не хочется искать в себе силы. Пленник свечи… Огонь – печаль. Жалко себя? Ведь так все хорошо! Завтра – солнце, поезд, новые лица, отдых, тридцать дней отпуска… и так тоскливо, и так одиноко, и так яростно колотится сердце! О чем? Просто помнится прошлое…
Шелковистость кожи… днем… когда юбка залита шампанским. И страсть, и бред, и полная бесконтрольность разума над телом. Поиски, поиски, поиски в себе сил ответить. Тщетно.
… Она калачиком в домашнем халате на своей кровати… Спит. Его цветы, только что положенные на подушку. Она еще спит. Кажется беспомощная, маленькая, слабая… Нет, ошибся: спокойная, решительная…
- Ты получил мое письмо? Лучше сразу нам расстаться… Это все бесполезно. Хватит мне плакать. Больно. Да и прошло все… Ты этого добился…
Это уже позже… Последнее… почти последнее. А раньше? Приезды ее вспоминать не хочется. Свои были лучше и… честнее. По крайней мере, он был во время них в нее влюблен. В Москве она была дома. И все, что она делала, произносила, возводила в принцип, было как бы само собой разумеющимся. Даже ярость без основания, даже страсть без опустошения. Искушенности, вот чего не было в их отношениях. Правда – была, интерес – был, влечение – было, непредсказуемость – была, радость, красота, улыбки, нежность, наслаждение друг другом… даже гармония иногда была! Он вспоминал ее часто в любви. Неудержимую в наслаждении, правдивую в исступлении.
И все закончилось. Он положил цветы – она сказала. Он ушел. Уехал к родителям. Решил забыться. Тоже забыть. Встретил. Удачно встретил. От родителей ехал в Москву через пять дней. Как раз - майские, как раз - тепло, как раз захотел влюбиться и влюбился. Алкогольное опьянение, жажда новых отношений с новыми людьми. И завертелся отпуск, и забегали перед глазами новые лица… И снова он стал одиноким. Возвел одиночество в ранг фатальности и успокоился. Не захотел ничего менять, живя прошлым, думая о прошлом, тешась прошлым. Иногда до боли в затылке, как сейчас в купе скорого поезда, сидя напротив раздражительной женщины с улыбчивой девочкой, и слыша посапывание военного с верхней полки.
Но опять отпуск. И где-то там, в глубинах подсознания, всегда горит у него огонек надежды на случай, на встречу с искренностью, с добротой, с ответной улыбкой, на то, что люди не смогут жить без встреч, без общения, без влечения, без тоски, без стремления познать. И на все времена сохранится гениальность встречного взгляда, шепота на ушко, одухотворенность лица при соприкосновении душ, таинство гармонии всего тела человека и влияния его обнаженности на все и вся…
Эйфория мысли…
«Записать бы все это трескуче морозно, четко, рубано. Без употребления междометий, неточных прилагательных и перескакивания с одного на другое!» – подумал он и вышел из купе.
Его ждала нежданная встреча…
Он столкнулся с неповторимостью природы.
Глаза в глаза. Меркнет мир вокруг и уже трудно дышать и отвести взгляд.
Замерло сердце, вбирая в себя огромную массу крови и максимально затягивая свой очередной качок. И только после немых криков – «Ты кто? Ты где? Ты откуда?» - сжимается, гулко бьет в грудь, как в большой барабан, отдавая в висках. И учащенно стукая, бежит за «искренностью взгляда»...
Заворожено прикладывается рука к виску, и глаза не в силах стать глазами, после того как они превратились в инфракрасные излучатели, лазерные установки, пылающие угли жаркого костра!
Люто и холодно стало, когда закрылась за видением дверь.
19** г.
|
|