Матрос Мансур Габибулин свой первый выход в море начал крайне неудачно. Мало того, когда при посвящении его в подводники, нарыгал на торпедную палубу после трех глотков шипящей, забортной воды из плафона аварийного освещения, так еще и умудрился устроить небольшой пожар на подводной лодке. Черт дернул его по приказанию старшины торпедистов: "начать вентиляцию аккумуляторных батарей двух электрических торпед" взгромоздиться на ящик регенерации, который опрокинулся под паелы. Пластины регенерации, вырабатывающие кислород при попадании на них масла или помасленной ветоши вспыхивали моментально. Что и случилось. Едкий дым пополз по отсеку, достигая каждой шхеры, и проникая в узкие лабиринты нагромождений приборов и механизмов.
Рев аварийной тревоги сдернул лейтенанта Старова в мгновение с коечки тесной каюты на шестерых. Он приземлился первый и на его шею, спину падали еще три пары ног и рук. Чертыхаясь, лейтенант выбрался из "кучи-малы" и рванул в свой торпедный отсек, благо его каюта располагалась недалеко от переборочного люка второго отсека.
Виталий, выбросив ногу и сложившись пополам легкоатлетом, нырнул в сиреневый туман, на ходу бросив вахтенному второго: «Задраивай!» Кремальера поехала вниз, и крышка люка моментально была задраена «на глухо», т.е. на болт, чтобы не было искушения покинуть аварийный отсек.
Габибулин, вытирая рукавом матросской робы слезы и, хлюпая разбитым носом, поливал из резинового шланга торпедную палубу. В последнюю минуту Старов увидел, как старшина команды возиться с водоотливной помпой, поскользнулся и со всей силы треснулся о торпедный стеллаж. В глазах померкло, и он не видел и не слышал, что лодка с грохотом, продувая балласт, вылетела на поверхность Татарского пролива.
Поздним вечером флотский лейтенант бежал по лестнице одного из старых домов, что на Сахалинской во Владивостоке. Он перескакивал, через две ступени и не чувствовал боли в перевязанной голове. Рассудок, опьяненный фантазиями неожиданной встречи с самой желанной из женщин, подавлял грохот молота, колотившего по мозгам. Молодое горячее тело рвалось в объятия любимой.
Кислый запах коммунального коридора ударил в нос. Спотыкаясь в темноте о вещи, расставленные возле стен, Старов наконец то добрался до знакомой двери и осторожно повернул ключ. Она сидела в своем лучшем вечернем платье, откинувшись на изогнутую спинку венского стула, и держала в тонких пальцах фужер с вином. Ее отражение в зеркале огромного, старинного шифоньера и увидел Виталий, когда влетел в комнату. Шифоньер подпирало изваяние в форме гражданского моряка. Старов никогда не видел в своей жизни таких огромных мужиков. Его голова с квадратными челюстями возвышалась вровень с коробками, стоящими на самом верху единственной мебели, не считая конечно венского стула и скрипучего дивана, подаренного на день помолвки. Изваяние не обратило никакого внимания на перебинтованного лейтенанта, словно Старов был не в своем физическом теле, а перешел в астрал. Зато оно извергло громоподобный звук: «Ну, в общем, жду в машине» - и шагнуло в дверной проем, низко склонив голову.
Молот саданул в башке с такой силой, что в глазах стало темно и грустная мысль о том, что когда у оленя лезут рога, ему также больно, вспыхнула и потухла.
Свежий бриз гулял по пирсу. Туман клубившийся от воды, обрезал оконечность пирса и полз вдоль волнорезных щитов к силуэтам кораблей, пришвартованных к другим причалам Владивостокского порта. На кнехте сидел лейтенант с перевязанной головой и пил из горлышка «Плиску». Невидимый дежурный катер тарахтел в ночи, доставляющий, подгулявших на берегу офицеров, по кораблям, стоящим на рейде. Старов понимал, что он ей не пара ни на раздолбанном диване, ни на светских тусовках, где начинали ее снимать влет мужики, у которых есть все. У него не было ничего, кроме койки в тесной каюте дизельной подводной лодки и моря, да еще и кучи обязанностей, включая воспитания Габибулина.
В госпиталь Старов так и не вернулся, после той небольшой аварии, прервавшей поход на Камчатку. Лейтенант бежал бы к этой девушке и с края света, если Владивосток не является таковым. Летенант желал и желел ее. Она очень хотела повернуть жизнь вспять и не могла. Она была очень красивая, стервозно красивая, и чертовски умная. Ей быстро наскучивала повседневная роль - быть неотразимой женщиной и прекрасной журналисткой. Она хотела быть матерью и тоже не могла, виной тому нешуточное подражание в юности Набоковской "Лолите".
Милый, веселый лейтенант, заменивший в одном лице плохого любовника и непутевого сына появился в период очередного "депрессника", который после появления Старова, на удивление, стал случаться все реже, поэтому и состоялась шуточная "помолвка" с причитающимися подарками в виде дивана (сексодрома) и грандиозной совместной пьянки журналистской братии и флотского корпуса молодых офицеров. Но красивая история закончилась моментально. Подводная лодка уходила в "тьму-таракань - Бичивинку", что на Камчатке. На целых три месяца она оставалась одна! Хрупкое равновесие между прошлым и будущем треснуло в пользу прошлого. Старов понял это только сейчас, глотая терпкий виньяк, но вернуться на Сахалинскую уже не мог. Она уехала кутить с амбалом, который вскоре надоест и наскучит, как и все ее мужики до Старова и после него. Он сидел и так думал. В больной голове всплыла картина их последнего свидания: «Тихое - прости, и не сотвори глупостей. Прощай лейтенант".
Лодка, как раненный зверь пронзительно крикнула «Уай», и противотуманный сигнал разлетелся над спящей бухтой «Золотой рог».
- На пирсе?! Прими носовой! - Баркас бурлил воду, отрабатывая «назад». Кранцы знакомо скрипнули, и Старов восьмеркой умело завел пеньковый трос на кнехт, на котором только что восседал в нарушении морских традиций.
Амбал молча подпирал огромным плечом японский «Джип» и безучастно смотрел, как «Она» уговаривала мичмана пустить ее на тридцать третий причал, ярко освещенный фонарями, в лучах которого на кнехте сидел лейтенант с перевязанной головой. Кричала, угрожала, плакала, стучала кулачками в бравую флотскую грудь. Мичман весело смеялся и не пускал. Когда подводная лодка пронзительно вскрикнула в ночи, Она вздрогнула, повернулась и пошла к машине, размазывая по лицу дефицитную косметику.
Обрывки фотографии красивой женщины, снятой в призрачном сиянии тонкого фужерного стекла летели за борт баркаса, подхватываемые весенним ветерком. Они кружились и растворялись в тумане навсегда.
Валерий. Старовойтов.
|
|