Смахнуть бы усталость с опухших век,
Убить бы чудовище, что душу съело.
Поэтам положен Черный человек.
Я – не поэт, мне положен серый…
Поэтесса – это сильфида юная
С нежным запахом медовых волос.
Я – старая, пропитая, прокуренная,
Ругаюсь матерно, как пьяный матрос.
Я, верно, и родилась старой,
Злобной, бешеной, покрытой морщинами,
А теперь просто мудрой стала:
В сумерках упряталась – иди, ищи меня…
Зеркала давно завесила.
Не люблю глупости.
Сигарету в зубы, очки на нос,
Та, что в зеркале, - пускай бесится.
Впрочем, какой с нее, дуры,
Спрос…
Разгоню чертей –
прочь пошли, нечего!
Будет вам до полночи дудеть в дуду!
К ставням запертым прислонился вечер.
Ничего не делаю, жду…
Скрип. На лестнице. На первом этаже. Скрип. Не верится…под дверями уже. Скрип. Распахнулась дыра в стене. Пальцы во льду, виски в огне. Скрип. Лбом горячим растапливаю стекло. Скрип. Дыханием ноздри обожгло. Скрип. И бежать-то некуда, разве лишь из окна. Обернулась… никого. Тишина.
Знаю, что с ума сошла.
Знаю, знаю.
Живу по лезвию,
Дышу по краю.
Поутру не помню,
Где сон, где явь.
По рассветным мыслям
Не в брод, а в плавь.
По ножу тумана
В себя вернусь.
Знаю, что с ума сошла.
Ну и пусть.
Серебрятся шпили башен,
Бьют вовсю колокола...
Ликом бледен, взором страшен
Тот, кого ты предала.
Из глубин земли и мрака
И живой и неживой
Тот, о ком уж поздно плакать,
В полночь мчится за тобой.
Нет в ночи ему преграды,
Не спасет нательный крест.
Он идет к тебе из ада,
Из покрытых тайной мест.
Слышишь звонкие подковы
Вороного жеребца?
Ближе, ближе суд суровый
Позабытого лица.
Вот он входит. Гаснут свечи.
Словно бездна взгляд его.
За зрачками – только вечность,
Месть…и больше ничего!
Только ветер будет плакать
В петлях сорванных ворот…
За окном туман и слякоть.
Так не будет.
Век не тот.
Снова ты? Прекрасно. Пожалуй, я присяду.
Дрожь в коленках. От радости, наверное.
Проходи, располагайся рядом,
Далеко еще до петуха первого.
Самые тяжелые часы у ночи –
Серые, перед самым рассветом.
Сидишь, уставившись в одну точку.
И спать хочется, и сна нету.
Кофе пить не будешь? Жаль. Мы могли бы…
Все-таки знакомы не первый год…
Глаза твои – две синие рыбы
В глубине фиолетовых вод.
Помню, в детстве моем нелепом большой холодный балетный зал. В середине – я, никчемная, блеклая, между деревянных станков и зеркал…казалось бы, вот оно – совсем немного, еще усилие, чего уж проще, но…понимаешь, что некоторые вещи даются при рождении, от Бога…
Всем богам молюсь
И отдельно каждому…
Или тебя боюсь, или только кажется?
Господи мой Боже, Отец и Сын,
Открой глаза свои. Я так устала…
На самое простое не хватает сил,
Мало меня, Господи, совсем мало.
Знаю, что бывала грешным - грешна,
Но сейчас прошу душой чистой:
Если не тебе, то кому слышна?
Открой глаза, посмотри пристально!
Я же лишний раз тебя не зову,
Знаю, что и без меня дел по горло.
Высыплю молча на седины золу,
Ну, может быть, всхлипну негромко…
Господи мой Боже, везде и днесь,
Ну хоть на минуту оторвись от буден!
Хочешь, покаюсь во всем, что есть,
Могу даже в том, что только будет…
Пред Богом душа моя бела
Не кощунствует, не ропщет – молится.
Занят Господь. У него дела.
Проводит совещание Святой Троицы..
Я вечной жизни не хочу.
Не потому, что невозможно.
(Уже по моему плечу
ползут морщины осторожно.)
Не потому, что ад страшит,
что ключ от рая мной утерян.
(Мой ад во мне самой лежит,
а в рай не входят через двери.)
Не потому, что я грешна,
не потому, что я святая.
(Меня не любит тишина,
но и проклятье избегает)
Все просто – я умру в тот миг,
когда во мне иссякнет стих.
Сочельник. В небе серебро…
Край неба в звездной паутине.
Стемнело. Ночи волос синий
Луне ложится на ребро.
Священник в черном клобуке
Чертей моих в потемках ищет –
Мое угрюмое жилище
Обходит со свечой в руке.
Течет молитва. Снятся сны:
На ангелах златые латы.
Как кошка, ночь когтистой лапой
Цепляет за клубок луны.
Одни лишь тени по углам,
да крест простой на белой стенке,
да черти, ободрав коленки,
за печкой разбирают хлам…
Вот и все. Светает. Небо в судорогах.
Ему бы разродиться дождем или снегом,
А так …только облака в сутолоке
Да туман клочьями бежит над берегом.
Утро опустится мохнатой шкурой,
Оближет плечи шершавым языком.
На углу улицы серая фигура
Растворится в мареве городском.
Я останусь до завтрашнего вечера
С чашкой кофе у зашторенного окна рыдать.
Серого человека бояться нечего.
Он – моей черной памяти дыра.
|
|