Саласпилс
( перевод с татарского Эльмиры Шарифуллиной)
Белые цветы – сама невинность,
Красные, как символ крови красной.
В этот год на месте Саласпилса
Разлеглись цветы ковром атласным.
За волной волна бежит по лугу
В океане пряных разнотравий.
В сорок первом в окружении вышек
Здесь бараки мрачные стояли.
В сорок первом из души ребячьей
Кровь сосали с «Гансовским» размахом.
Было их не семь, а все семь тысяч,
Что из детства вывели на плаху.
Было их не семь, а все семь тысяч.
Непосильный труд глаза туманил.
Матерей же виселицы ждали,
Тех, что детям свой паёк отдали.
Кутался закат в туман белесый,
И цветы обнял туман, и души.
Что вам сниться, сосны на опушке?
Вы событий тех глаза и уши.
К небу свои ветви простирали
И молили отвести невзгоды?
Думаю, что реки в час зловещий
Вспять катили горестные воды.
Лучше умереть – не видеть зверства.
Лучше умереть - такая малость…
Только им пришлось терпеть и верить,
Крест неся, пока душа держалась…
***
Поляны, в страшные года
Вы для кого цвели?
Ведь ни смеяться, ни играть
Их души не могли.
Решеткой небо за окном,
Ключ щелкнул у дверей.
Закрыли детство на замок, -
Нет чувства, тяжелей!
Ручонкам детским не сорвать,
Не тронуть лепестков,
Не видно бабочек полет
Сквозь щели потолков.
Как звуки крыльев о стекло,
Их номера звенят.
По этим самым номерам
Детей впускают в ад.
Кому нужны здесь имена?
Их нет, как нет – забудь!
Не пробежать, не поиграть
В плену барачных пут.
Здесь выстрел затыкает плач
И лепет детских губ.
Фашист, как деспот, как палач
Всех в страхе держит тут,
Чтоб беззащитных малышей
Распять и выпить кровь,
И с наслаждением лакать,
И жаждать вновь и вновь…
Ни честь, ни сила не нужны,
Проклятье заслужить.
Нет, Газраиля, упыря
С фашистом не сравнить.
Цветы, простоволосый лес,
Тропинки среди плит…
И старикам и молодым –
Боль душу бередит.
Игрушки, хлеб лежат, как дар…
Нет, долг перед детьми,
Чье детство грубо растоптал
Сапог былой войны.
***
Монолог матери, зверски убитой вместе с семерыми детьми
Семеро детей моих – семь моих рваных ран,
Семеро детей моих – семь моих ярких звезд,
Семь морей поглотили, поглотил вас злой океан,
И плывут по волнам лепестки утонувших роз.
В камень я обращусь – каменеет душа, скорбит.
В рваном сердце моем саднят раны моих детей.
И природа – мать, пригорюнившись, рядом сидит -
В колыбели качала детушек с первых дней.
Душу я обнажу, приоткрою навстречу дню.
Пусть увидит он, как из сердца сочится кровь.
Эх, природа – мать, лишь в одном я тебя корю:
Одного б дитя сберегла мне твоя любовь!
Ты могла ураганом взметнуть, унести его.
Я простила бы все за один этот чудный миг,
И надежда, что он живой грела б оттого,
Что он там, где смерч на груди у тебя поник.
Или в пропасть бездонную сбросила бы его
С горной кручи, обрыва, с самой высокой скалы.
Может беркут зоркий, отправившись утром в полет,
Вынес вверх его, на свободу - не на пиры.
Ты природа, то ли мачеха, то ли мать всем нам?
Дети милые мы твои, иль постылые пасынки?
Семерым детям моим нанес семь смертельных ран,
И поставил фашист клеймо гробовой доски…
***
Зовет меня латышская земля,
И в Саласпилс вновь приезжаю я.
Какого цвета небо надо мной?
…Цвет глаз людей, замученных войной?
Здесь у цветов небесный аромат.
Здесь чувства будят вечности набат.
Им вторит стук сердец из-под земли:
Чтоб мы наш мир от войн уберегли.
Здесь эхом горя нам звучат шаги,
И кажется, идешь среди могил…
О, Саласпилс – латышская земля,
Пусть в сердце сохраниться боль твоя!
|
|