***
Саломея, чаровница,
Закружилась, завертелась;
Что же диве захотелось?..
Говорит звезда моя,
Молвит в танце, ворожа:
Хочу голову Иоанна Крестителя,
Подайте мне ее на серебряном блюде!
И кружится, и несется,
И безумная смеется:
Хочу голову Иоанна Крестителя,
Подайте мне ее на серебряном блюде!
***
Собор Софии, древний храм,
Отрада киевским князьям,
Для нас история хранит
И духом предков говорит.
Во мраке углубленная
Святая в полутьме
Икона чудотворная
Таится при свече…
Молельня с виду мрачная
Ивана Грозного Царя,
Резная плаха страшная,
До наших дней дошла.
И вспомнятся картины,
Что запечатались в веках;
Как прежде, так и ныне
В живых стоят глазах;
Природы тайной провиденье
Незримо скрыто в глубине;
Свежо живое впечатленье,
Как пламя в полутьме:
Царю хлеб-соль подносят,
Он принимает дар рукой,
В сторонку люд отходит
С надеждой на покой…
И в те мгновенья роковые
Ударил колокол; доныне
Звучит его протяжный звон,
Он мукой Новгорода полн.
Иван, что зверь безумный,
Воскликнул: Эх, руби!..
Народа лик угрюмый;
И реки крови потекли…
Уныл и тих прилив валов:
Страдала темная река,
Дышала кровью у брегов,
С собою жизни унося…
На отуманенном мосту
Стоял у плахи Грозный Царь,
Кровавый призрак в старину,
России мрачный государь.
Когда раб божий подходил,
Он, вопрошая имена,
Главу свою к письму клонил,
И раздавался скрип пера…
И после казни он молился,
И имя каждого читал;
Пред богом в муке прослезился
И списки инокам подал:
«Молитесь в храме, черницы,
Казненных души помяните,
Молитесь на помин души,
За них прощение просите!»
Была ошибка черница,
Иль то был свыше знак,
Те потеряли письмена
И поминали просто так.
Забыты бедные сыны,
Была сурова к ним судьба;
За упокой души
Их помяните про себя!
Княгиня Ольга
Во гриднице Ольга подле окна
Печальная грузно сидит;
Душа тяжкой думы о муже полна,
О Игоре, князе, грустит.
Воспомнила жизнь и счастье свое,
И слезы из глаз потекли у нее.
«На что же покинул меня, ты мой князь,
Оставил горлицу свою?
Одна мне отрада: мой сын Святослав,
Всем сердцем его я люблю!»
И взоры ее блуждали вдали,
Где вольные ветры гуляли в степи.
Доносят вдруг Ольге, что сами древляне
В ладии ко граду пришли;
Уставили землю своими шатрами,
На холмах огни развели.
«Нам с брега Днепра уныло волна
Доносит веселья их голоса».
И сердце у Ольги в груди колыхнулось
Неслыханной дерзости сей;
Гнетущими мыслями весть обернулась,
Что груди сдавило у ней.
И страшную мысль в душе затая,
Встает со скамьи неприметно она.
«Зовите послов, пусть придут сюда,
Пусть други несут их в ладье;
Их встречу радушно, открыты врата
На киевской, грешной земле!»
Всплеснула своею белой рукой
И отроков верных вела за собой.
Свенельд и Асмуд — ее верные други
Вставали с мечами пред ней,
Колена склонив, воздев свои руки,
С горячей любовию к ней.
Их верностью тронута Ольга была
И скромно сердца к себе привлекла.
Забывшись, в веселии праздном
В ладье восседали послы,
Богато украшены златом;
Их други к подворью несли.
Но с тяжкою думой в душе
Их Ольга встречала к себе.
Безмолвье могил храня на устах,
Дружина стояла вокруг;
Взглянув, и нарушив молчанья печать,
Княжна обвела взором вкруг…
И руку подняла без слов:
«Заройте сих заживо псов!
Пусть души их в полном томленье,
В могильной, ночной тишине,
Внимают тяжелым мученьям,
Предайте надменных земле!»
И други ладью ту кидали,
И сверху землей ее засыпали.
А Ольга в печали стояла,
Внимая страданьям людей,
В безмолвье, с отмщеньем взирая,
Как жертвы молили пред ней.
Но вот и последний в земле
Сокрылся со страхом на бледном челе.
«Отмщен ли мой муж или нет?
В волненье спросила она.
Был дан роковой ей ответ:
Мне мало их крови, жена!»
И Ольга поникла кручинной главой,
И тихо к себе удалилась в покой.
Вот с запада вновь призывает послов:
«За вашего князя я замуж пойду!
И мыслит себе: доверчивых псов
Я вновь погублю!»
И мирно во гриднице, подле окна,
Воспомнив былое, забылась она.
Наутро к себе послов приглашает
Им молвит так ласково, нежно, любя,
В жаркую баньку сходить предлагает,
Притворной любовью в персях дыша.
И в бане доверчивых с пылу и жару
Она предает жестоко пожару…
Вот князя могила, надгробия холм;
Пред камнем склонилась княжна,
Под ним ее муж навек погребен,
О нем тосковала душа.
И тризну свершить над хладной плитой
Задумала Ольга с тайной мечтой.
В веселии праздном древляне сидят,
Дружно пируют за пышным столом;
Речи текут, очи горят;
Почиет Ольга их терпким вином.
Вдруг, заблестев, мечи обнажились,
Кровью горячей древлян обагрились…
Ольга, восстав, чашу подымет,
Взором обводит сие торжество:
«Пусть се коварство отмщением будет!»
Чаша клонится, льется вино…
И Ольга сбирает могучую рать,
Силой древлян идет покорять.
Жжет города повсеместно огнем,
Налоги тяжелые вводит,
Рубит главы не жалея мечом,
Как призрак в селения входит.
И стонут древляне у ней под рукой,
Молят пощады под княжей пятой…
Смерть гладиатора
И он, как гладиатор, вышел на арену,
под взоры жаждущей толпы…
Утро только занималось,
А нарядная толпа
Уж на улицах сбиралась,
Люди ждали торжества.
Войны старые и дети,
Танцовщицы и шуты,
Неимущие калеки;
Все за утро к цирку шли.
Рим от радости сиял,
Каждый житель в нем давно
Праздность зрелищ предвкушал,
Все уж было решено.
В нарядны палии и столы,
Пурпурно-яркие шелка,
Одеты гордые матроны;
Пестрела шумная толпа.
Кругом все веселились,
Напитки сладкие вкушая;
На смерть идущие томились,
Молитвой небо вопрошая.
Огни неровно колебались;
Подполье в страхе пребывало,
Ревели звери, волновались;
Все смерти страшной ожидало.
Вдруг света животворный луч
Блеснул огнем меж серых туч…
Над цирком Солнце восходило,
Дворцы и храмы золотило…
И в свете ласковых лучей
Матроны палии снимали;
И беломраморных плечей
Красу пред Солнцем обнажали.
А Солнце выше поднималось,
Любуясь дивным торжеством;
Заря над Римом занималась,
Пролившись ярко над холмом…
И вышел воин, блеск в очах;
Пульсация в крови;
Короткий меч в его руках
И призрак Смерти впереди.
И завязался страшный бой;
В надежде жить, иль умереть,
Два война бились меж собой,
Но их обоих ждала Смерть…
Колонн размерен дивный ряд,
Курились дымно алтари;
Богинь блистательных парад;
Горели пламенно огни…
Весталка юная одна,
Красу из скромности скрывая,
Стояла подле у столба,
На кровь восторженно взирая.
Хламиды белые, шелка
Ее блаженно покрывали;
Чудесно-черные глаза
При виде крови трепетали…
Блеснул стремительный зубец,
Поранил войну руку,
На теле проступил рубец,
Лицо изобразило муку…
Еще стремительный удар —
И на колени воин пал…
Толпа, взревев, рукоплескала,
Волной трибуна ликовала…
И в те мгновенья роковые
Зажглась восточная звезда;
Ее сияние доныне
Пролилось в темные века.
Блаженны одеянья,
Сурьмой подкрашены глаза;
Точь-в-точь как изваянье,
Царица к трону быстро шла…
Раздались радостные крики,
Ее приветствует толпа;
Счастливые сияют лики,
Из уст в уста бежит молва.
Царица, встав, подняла руку...
Мгновенье чувства взволновало,
Затихло все, внимая муку,
Все в ожиданье пребывало…
Она приветствует людей,
Безумный взор ее блестит;
Толпа внимает страстно ей,
Царица смерть в себе таит...
В мгновенье взгляд метущий
Сердца к себе все приковал;
Один на смерть идущий
Пред смертью лишь мечтал
Своей ласкающей главой,
Кудрями к ней прижаться,
У ног ее найти покой
И снам любви отдаться…
Помчалась быстро колесница,
Визжали острые ножи...
Два лучника, возница;
Блестели острые мечи…
Удар, и лязг, и крики,
И отуманенные лики
Падущих на песок,
И темной крови ток...
Муслин и тонкие шелка
Ласкали женщин плечи;
И крови сладкой пелена
Туманила их речи…
Царица с трона встала,
Вот ближе подошла
И перстом в землю указала,
Взревела буйная толпа…
Удар меча — и кровь
Затмила влагою песок...
И, будто колос подкошенный,
На землю воин пал;
Лишь взгляд его окровавлененный
Вокруг трибун блуждал...
От крови задыхаясь,
Он в муках страшных умирал...
И с уст его сорвались
Презренья полные слова,
Как приговор в тиши раздались:
«Будь проклята толпа!..»
Но с волнением царица,
Кровь завидев, трепетала,
Как безумная тигрица;
Все ж в руках себя держала...
Зазвучала вдруг труба,
Войны спешились; она
Взором трепетным блеснула,
Подалась вперед, шагнула...
Все исполнено очей,
Крики, кровь и лязг мечей —
Сердце все ее пленяло,
Все тянуло, волновало...
И вновь могучий воин пал,
Раздался муки страшный стон;
Лишь бледный взгляд его блуждал,
Молил о жизни он…
Но гордая царица
Поднялась с трона своего,
Взглянув с презреньем в лица,
Жизнь отняла его…
И воин пал к ее ногам,
Противником сраженный,
Земным покорствуя богам,
Судьбою подкошенный...
Раскрылись Смерти ворота,
Оттуда двое появились,
С крюками два багра
В истерзанную плоть вонзились.
И лишь кровавый след
Остался на арене;
Символ блистательных побед
На праздной жизни сцене.
К**
Моя чудесная Царица,
Вы в свете — маленькая львица!
Я вам скажу: Вам так к лицу,
К златому царскому венцу,
На шкурах дорогих, мехах,
С томленьем страсти на устах,
Блаженно возлежать
И ничего не замечать…
- Ах, дайте мне ласкаться,
Ну, кроме шуток, без затей,
Устами нежно прикасаться
До ваших лапок и ногтей…
Ведь, право, между нами,
Я — подданный пред вами!
К**
Я предан вам, я вам служу,
Взамен ничто я не прошу,
На вас работать мне отрада;
Ваш милый взгляд — вот вся награда!
Лишь им довольствоваться рад,
Он мне дороже всех наград!
К**
В безумстве юном счастлив был
С тоской смотреть на ваш плюмаж,
Край платья сзади подносил,
Всегда ваш верный юный паж!
Мой черный бархатный камзол,
Берет, и шпага на бедре,
В глазах слеза — мой друг Назон
Прочел бы муку на челе.
***
Зачем ты плачешь, сердце?
Зачем терзаешь грудь?
Отрада лейся, лейся,
Уйми печаль мою и грусть!
***
Не поняла она влюбленных глаз,
Что взором душу целовали,
Из них струилась нежно страсть,
Они покорностью дышали;
Не поняла она влюбленных глаз,
Что сном и духом говорили,
Готовы были в пропасть пасть
И о любви в душе молили;
Не поняла она влюбленных глаз…
***
У Ваших ног и в Вашей власти
Я мучим вновь и вновь томим;
За что любовные напасти?
За что я Вами одержим?..
***
Скажи мне все, скажи, что ты меня не любишь,
Пролей на сердце терпкое вино,
Что ж, сердце, ты так плачешь и тоскуешь,
Тебе теперь должно быть все равно?..
Скажи мне все, скажи, что ты меня не любишь…
***
Меня пленял мой юный бред,
Я грезил в муках среди ночи,
Я целовал ваш легкий след
И ваши царственные очи.
Волна любви накрыла нас,
Сплетенье ног, сплетенье рук,
Я утопал, не внемля вас,
Среди любовных сладких пут.
О Любимой
И вновь она передо мной
Блистает царственной красой;
Как прежде, вновь ее я вижу,
Люблю всем сердцем, ненавижу…
Она вся здесь: ее меха и сапоги,
Вот плечи чуть обнажены,
И страстен блеск в ее глазах,
И черный кнут в ее руках...
В едином, пламенном стремленье,
Как бурный, пенистый поток,
Она была всегда в движенье,
Не зная вовсе берегов…
Я помню все, мне не забыть
Ее струящуюся нежность;
Отрадно сердцем воскресить
Любви и муки бесконечность...
P. S.
Мне сердцу больно, жаль тебя,
Мое прекрасное созданье,
Мое наивное дитя,
Души моей очарованье…
Твоя душа была открыта,
Для всех возвышенно чиста,
Но часто горькая обида
Твои туманила глаза…
***
Море синее зыбилось,
С моря марево курилось;
Укреплений стройный ряд,
Чайки с криками парят...
На приколе, у причала,
Сонно лодочка стояла,
Отдыхала на волне,
В сей воздушной стороне.
Тихо скромница качалась,
Умиленно улыбалась,
Ждала милого к себе:
Где хозяин мой, ну где?..
***
В потоках ветра дуновенье
Раб весь дрожит. Его томленье
Так душу сладко угнетает,
Горячей крови нетерпенье
Он в муке страсти потопляет.
Ведь раб он — и не смеет
На Вас взглянуть, до Вас коснуться,
Лишь в страсти тайно цепенеет,
Не смея даже встрепенуться…
Графиня
Графиня утром рано встанет,
Еще поля хранят туман,
И на прогулку выезжает,
Развеять сладостный дурман.
На ней классический костюм,
Перчатки черные, меха,
Струится свежестью парфюм,
Господства блеск, щелчок кнута…
Своей бестрепетной рукой
Возьмет коня за буйну гриву,
Смиряет вольно под собой,
Как будто плачущую иву…
Да вдруг забористо хлестнет…
А тот от радости заржет,
И счастлив сам, когда она
Меж бедер жмет его бока…
Любимой
Я Вас люблю такою,
Белой костью, кровью голубою;
Взором полным нежной страсти,
Я пленен, я в Вашей власти!
Перед грозой
На небе тучи заходили,
Как великаны, вдоль грядой,
Повсюду мраком обложили,
Ненастьем бури грозовой.
Запенит вдруг девятый вал
И у подножья диких скал,
Взметнув под небо тучи брызг,
Как буйный зверь сорвется вниз.
Я внемлю, мощная Киприда,
Твоим призывам роковым,
Когда одной рукой полмира
Предашь раскатам громовым.
Взойди, восстань из поднебесной,
Яви величия печать,
Красой возвышенно прелестной
Заставь весь мир у ног дрожать!
***
К моим ногам, мой раб надменный,
Под иго сладкое мое,
Свободным духом окрыленный,
Пади под тяжкое ярмо!
Передо мной главой согбенной
Смиренно свой недуг сноси,
Покорный, преданный, презренный,
Молись, безмолвствуй и терпи
Бесчестье, страх и униженье,
Господства твердую пяту,
Страдай в душе без сожаленья,
Покорствуй боли и кнуту!
Ты блеска раб, твое молчанье
Приятно милой Госпоже,
Опущен взор, в членах дрожанье,
Служи всегда смиренно мне!
***
В слезах восторга льются пени,
Текут восторженно стихи,
И я клоню мои колени
Перед богиней красоты.
Она ж с надменной простотою,
С презреньем смотрит свысока,
И насмехаясь надо мною,
Глядит в печальные глаза,
Что ловят каждое движенье,
Ее восторг и чудный взгляд,
И данью верной поклоненья
В душе как идол свято чтят!
***
Как бога легкое дыханье,
Иль лани быстрой трепетанье,
В воображенье иногда
Являлась призраком она.
Отняв насильственно покой,
Воздушна, призрачна, легка,
Пленяя взор своей красой,
Скользила смелая стопа…
Оставь, любовник молодой,
Забудь все чаянья души,
Твой мир убогий и простой,
Ты не достоин красоты.
Иди, ступай на берег томный,
Перескажи печаль волнам,
Для глаз людских рукой нескромной
Любви воздвигни идеал.
Ангел ночи
На колеснице золотой
Олимпа вышнего богиня
С небес явилась предо мной,
Как дуновение, незримо.
В смятенье ночи грозовой,
Объятый бурными страстями,
Стою как ангел неземной,
И меркнут очи перед вами…
***
Я видел римлянку младую,
Ее ресницы и глаза,
Тунику красно-золотую,
Востока дивные шелка.
Надменно властвуя, она
Стопою зрелой выступала,
Смугла, прекрасна и горда;
Пред нею сердце замирало…
Чем недоступней, тем сильнее
К себе влекла, к себе звала,
И, тая, сладостно слабея,
Я умирал, боготворя…
***
Заплатим вольному безумству,
Вкусим запретный, сладкий плод,
Дадим расцвесть иному чувству,
Скрепим надеж живой оплот!
***
Прекрасным телом молода,
Она – само исчадье ада,
Ее убийственна краса;
Неоценимая утрата…
В ней жизнь клокочет и кипит,
Наружу бьет любви ключом,
В ней сердце пламенно горит,
По венам кровь бежит огнем.
В движеньях стройная нога
Свободно, вольно выступает,
Точена, быстра и смугла,
Зовет, томит, собой пленяет.
Разлука
— Да полно мой любовник страстный,
Оставь меня и не терзай!..
— На миг единый, сладострастный
Во власть любви себя отдай!
— Не понял ты: все позабыто,
Прошли года; волной все смыто,
Все чувства стерты суетой,
Я не люблю тебя, герой!
Уж нету в сердце у меня
Того пьянящего огня,
Не суждено нам вместе быть…
Он пал к ногам ее молить…
— Ну что ж, так выслушай меня…
— Оставь, я не люблю тебя!
Напрасны все твои моленья,
Они не тронут сердца вновь,
К тебе питаю я презренье,
Забыта прежняя любовь!
— О горе мне! но почему?
Я без тебя с тоски умру!..
Ты помнишь сладкие часы,
Когда Амуром вдохновлены,
Порывом страстным окрылены,
Вкушали таинство любви?
Мгновенья сладкие текли;
Мы их с тобой не замечали,
Под миртом, в сладостной тени
О мире в неге забывали;
Забыть не в силах это ты!
— Да, все я свято берегу,
Но миг единый не вернешь,
Забудь меня!
— И ты уйдешь?!.
— Оставь меня, оставь мечты,
Мы в этом мире розно шли,
Нас соединил единый миг,
Но он протек, давно забыт;
Напрасны горести, моленья,
Не воскресят они любви,
Не нужны сладостные пенья,
Друг другу стали мы чужды!
— Остановись, не уходи, прошу…
Один лишь взгляд… и я умру!
— Послушай, полно! — и ногой,
Его толкнув перед собой,
Она уходит прочь… Он одиноко
Страдает томно и глубоко…
***
В минуты горести, сгорая,
Предав себя на волю гнева,
Неиствуй, яро сокрушая
Основы жизненного плена!
Иль нет! Попробуй успокоить
Необоримый пламень духа,
Себя на радости настроить;
Ведь гнев души – что ада мука!
***
Жестоко вами я подавлен;
Томясь под вашею пятой,
Я побежден, но не отчаян,
Ведь гений мой всегда со мной.
Неверность женщины взывает,
Всесильно чарами манит,
Жестоко, сладко подчиняет,
О ранге самки говорит.
***
Мне в детстве мама говорила:
«Андрей, мне страшно за тебя!»
И взоры тихо отводила:
«Блядей ты любишь без ума!..»
Любви волшебной чародей
Помешан сладостной мечтой,
Красой волнительных плечей,
Господством дамы молодой.
Но в чем виновен я – не знаю,
Я всей душой влюблен в тебя;
На чувства свято уповаю;
Ведь в этом рок мой и судьба.
***
Витийствует бубен; шаман одурелый
Сплетает молитвы в стихи,
Пылает огонь во тьме леденелой;
Неистовый танец души…
***
Будто пчелка золотая,
Своих рук не покладая,
С кипой, ворохом бумаг,
Вы могли б судить и так:
«Кто таков сей молодец?
Он еще совсем юнец,
Нет ни денег, ни почета,
От него одна морока.
Хоть умен он и красив,
И душою — мазохист! -
Не чета он мне, не пара,
Пусть хоть просит до упада».
Притча
Сижу я и думаю, кем бы я вообще хотел родиться, кем бы хотел быть в жизни, перебираю разные варианты, - это прямо как в фильме «Ослепленный желаниями» (на его месте я бы девушку-Дьявола себе взял и сопли не жевал, как Кай взял себе Снежную Королеву… ну или Он его взяла… и удостоила великой чести подносить Ей хрустальные туфли и обувать на Ее ножки!..) И вот понял я, что родился тем, кем хотел. Представил: прежде чем явиться на свет, пришел я к Богу, а Он меня и спрашивает: ну Андрей (дадим тебе такое имя), кем ты хочешь быть, чего достичь? И предлагает разные варианты, я смотрю на Него и говорю: хочу вот такую жизнь и таких творческих успехов, а Бог на это: ну тогда придется, Андрюша, стать тебе садомазохистом… что ж, пришлось согласиться и нести сей крест…
Родственники Деда Мороза… (*смеется*)
Иногда вместо слова Сатана я употреблял Сантана, или Санта… Снежная Королева, без сомнения, родственница Деда Мороза, он – ее добрый родной дедушка, а она – его дочка… от Снежной «бабы». Затем Снежная королева порождает Снегурочку (внучку дедушки мороза) невесть от какого снежного «человека»! И маленькая Снегурочка становится подружкой Кая… (вместе им веселее играть в ледяном королевстве!) Когда Снегурочка подрастет, она сама станет Снежной Королевой, а Кай… Сатаной, светлым Ангелом, ибо поцелуй Герды родил в нем свет… и сделал просветленным!
***
Я мазохистом был рожден,
От Матери-Природы
Пороком сладким награжден,
Не по моей так было воле,
Угодно было так Природе.
Ну что ж!.. Ее за это не виню,
А от души благодарю... за то,
Что смог любовь узнать,
Во всей красе ее познать;
Благодарю ее за то,
Что подарила мне она
Счастливый краткий миг, за то,
Что счастия предела я достиг.
То было мне не по летам,
Но счастия того
От всей души желаю вам!
***
Должен ли я оправдываться перед людьми за свое рождение?
Я могу лишь доказать, что я достоин быть.
О, люди, уже ли я на свете недостоин жить?
Ваш страшен суд и приговор: казнить!
С мольбой, склоняясь, смущая гордые сердца,
Я вопрошаю небо: за что, за что мне жизнь дана?..
***
Многие не смогут принять моей философии - в силу собственной природы. Когда я умру, люди скажут: посмотрите, как он низко пал, как он унижен, он стремился возвыситься, но платил за это великим унижением – вот награда; и что ж, они в чем-то будут правы, (за все приходится платить)...
***
Снег упадает, мирно кружится;
Иней на Солнце в лучах серебрится.
День был морозный с утра за окном;
Зимняя сказка царила кругом.
Сани бежали, полозья скользили,
По ветру хлопья бурно кружили.
Белая шапка, шуба из снега,
В белых санях сидит Королева.
Тонкие пальцы, пушистый наряд.
Женская слабость в серых глазах.
Словно звезда в тумане светит,
Все серебром вокруг леденит.
Но женщина эта из плоти и крови;
Любовь и тепло в ее чувственном взоре.
И тот, кто ее посмеет обидеть,
Тому бела света вовеки не видеть!
***
«И вот она, склоняясь, поникает
Любовницей смиренной перед ним»
(Шекспир)
В ночи заветная струна
Звучала звонко; нега сна
Покои дивы покрывала.
Ей сладость слез напоминала
О той далекой стороне,
Где ночью темной, при Луне,
Ее томила сладко мука:
Когда у дома, близ крыльца,
Она ласкала нежно друга,
За то не требуя венца.
Мечтанья грустно навевали
Былое в тишине;
И годы юны проплывали
Пред взором будто бы во сне...
Привстав, она рукою провела;
К подушке сонница прильнула;
И в грудь ей воздохнула
Томленье полная Луна...
Мечтаньям дива предалась
И сном тихонько забылась...
Вот спит. Вдруг видит сон:
Как будто трепетный огонь
Воспыхнул в ночи и погас;
И чей-то нежный, томный глас
Шепнул ей ласково слова:
«Ты спишь, о, юная моя?..»
И к ней спустился Сатана...
Она в волненье встрепенулась;
Кричать хотела... вдруг запнулась.
В его объятиях трепещет,
Голубкой чувствует себя,
И рвется, крылом хлещет...
Но силой он ее смиряет;
Лишь только полная Луна
На ложе страсти проливает
Сиянье; девы грудь полна
Любовной муки, неги сна...
Она средь ночи быстро дышит;
И прерывают вздохи стон;
В тумане все; она не видит;
Лишь только жертвенный огонь
В волненье зыбко угасает
И холод ночи навевает...
Падет с девицы одеянье,
Она покорна и смирна;
Язвительным огнем лобзанья
Ласкает тело Сатана,
И в ночи слышны содраганья...
Ночная страсть
Мороз и ветер; снег кружиться
И в лунном свете серебрится,
И жжет... и тает на губах...
И бьется сердце в упоенье,
И рвется юная душа;
Я весь дрожу... от возбужденья,
Целуя милые уста...
Ночь темней, мороз крепчает;
Юный месяц в облаках
Тихо по небу гуляет.
Рвутся кони удалые,
Сани быстрые летят;
На морозе щеки девы
Алым пламенем горят.
Прелесть, юное созданье,
Для любви ты рождена,
Чтоб познать томленья страсти,
Чтоб греха испить сполна!
Я вдыхаю с упоеньем
Аромат твоих волос...
Так пахнет роза, любви цветок
Средь ночи, посреди снегов.
О чудо! Вольная небрежность —
Грудь твоя бела, как снег,
Согрета теплым мехом,
В волненье трепетном дрожит,
Затянутая туго, дрожит,
Как трепетный бутон,
И наливается упруго...
Лицом к твоей груди я припадаю
И жмуся потесней;
Рука моя скользит
По белой тонкой коже,
А под рукою — страсть дрожит!
Но что же с ней?..
Она... она огнем объята,
И под шубкой дорогой
Вся дрожит моя царица,
Будто робкая синица,
Вся трепещет и горит,
Нежной страстью изнывает,
От истомы замирает,
И в объятия ко мне
Смело мне себя вверяет...
Я ж не в силах превозмочь
Бурной страсти опьяненье —
Я целую с упоеньем
И ласкаю с вдохновеньем...
Рвутся кони удалые,
Сани быстрые летят;
На морозе щеки девы
Алым пламенем горят.
И она уже не стонет,
И она уже устала,
В сладкий сон погружена,
После бури отдыхает,
Прелесть юная, дитя!
Ночные горы
Ночь. Как великаны громоздясь,
Вершины снежных гор
Восходят к звездным высям,
Теряются и меркнут в синеве.
Внизу, меж них, глубокие озера стали
И мирно дремлют в хладном сне;
Зерцала их не колыхнутся
В ночной, морозной тишине.
Пастух небес, туманный месяц,
Что одиноко бродит в вышине,
Печально смотрит в воды те...
Седой туман спустился с гор —
Все стало призрачно, воздушно,
Все замерло, заснуло мертвым сном,
Заледенело в царстве том.
Снега покойно дремлют…
Ее величество Зима,
Царица холода и льда,
Там правит властью безраздельной.
И часто по ночам одна
С вершин тех гор
Глядеться любит в зеркала
На пышный свой убор:
Сама — бледна лицом;
Глаза — как две звезды сияют;
Глава увенчана венцом,
Что хладным льдом сверкает,
Пушистый плащ на ней,
Что нежно согревает;
В руках — нетленный скипетр —
Символ могучей власти
Средь ясных звезд мерцает.
С вершин застывших гор
На образ чудный свой
Она глядится в гладь озер...
Я ею очарован, я ею околдован,
И хладной цепью к ней
Навеки я прикован;
Я вечный пленник царства льдов!
***
Колышет ветер тонкий палий,
Златой каймой блестит наряд;
Нубиец черный перед кралей
Колени клонит невпопад…
За моря дымной пеленою
Вдали сокрылся отчий дом;
В пыли, под юною стопою
Главой склонился в прахе он…
***
Кресты вдоль дороги –
Томятся рабы;
Господство владыки,
Крепость руки.
Стыдливая дива
Склонилась у ног,
Слезами молила
Железо оков.
Жестокость и слава,
Кровь на крестах,
Безжалостность нрава
В римских глазах.
***
Я жизнь бы отдал лишь за то,
Чтоб рядом быть подле нее,
Питать ее губительную страсть
И надо мной мучительною власть.
***
Перед собой я вижу очи
Темней осенней ночи,
Что светят, словно две звезды,
Среди полночной темноты.
Я с упоеньем яд их пью,
Немею, сладостно дрожу…
Не уж-то я сошел с ума,
Ужели страстью болен я?..
***
Нет для меня мучительнее чувства -
Узреть возвышенность искусства;
И сознавать свою ничтожность,
Бессилье, жалость и порочность.
***
Прохладой, тайной затмевает
Восточной неги будуар;
Желанье пламенно алкает
Любви горячей южный дар.
Ее раздался сладкий глас;
Она явилась в тишине,
Развеяв пряди темных влас,
Со шпагой острой на бедре;
Ее, подобную Поппеи,
Я взором к сердцу привлекал,
Невольно, сладостно слабея,
Как ангел в очи целовал…
Отдайся, милая Диана,
Чаруй любовью неземной;
Твой темперамент атамана
Желанно властвует над мной.
***
Он перед нею колени склонил,
Голову в ноги к ней опустил,
Став собачонкой, послушной Дианкой,
Верной хозяйке, покорной служанкой.
***
Буйство цвета, буйство красок;
Все в безумстве утопало;
Чародейство страшных масок
В тьме кружилось, танцевало…
***
Во сне и наяву
Молюсь я в пламенном бреду:
«Оставьте, призраки, оставьте!
Не надо, душу не терзайте!»
Ах, в кубке у меня горячий яд,
Горячий яд любви!
Пьянящее безумие менад,
Огонь их пламенной крови!
***
О, дай же, боже, дай мне жить!
Страдать и прежде как любить!
***
Главой печальною поник
Пьеро в любви и поэтик.
***
Бунтарский дух; что ищет он?
К каким пределам он стремится?
Мечтает он гореть огнем,
С Природой воедино слиться.
На счастье, что несет покой,
Он смотрит свысока; его судьба
Пылать, как жертвенный огонь,
И жизни жертвовать себя.
***
Люблю твои горящие глаза,
Текучие, волнительные речи,
Муслин тончайший и шелка,
Ласкающие плечи.
Я обжигаюсь красотой
Чувствительной и нежной,
Любуюсь женской простой
И мучусь мукой бесконечной.
***
Жрица верная Киприды
Чар таинственных полна;
Ножка юной Эвтебиды
Стройна, гладка и бела.
Златых волос чудной поток
На плечи упадает;
Лукаво вьется завиток,
Приятно гладит и ласкает.
В глазах коварная искринка
Мелькает быстро, как стрела,
Что детская хитринка,
Предвестница огня.
Уста как розы Артемиды
Желаньем рдеют и горят;
Пурпурно-белые хламиды
К себе взывают и манят.
Под платьем, на бедре,
Кинжал у ног ее висит,
Сияя в злате, серебре,
Отчаянно блестит.
Ее ступает ножка мягко,
Стопою давит черепок;
Томится воин сладко;
Коварен прелестью Восток.
***
Ах! царица, что за диво!
Темновласа и смуглива;
Бровь черна; глаза Востока,
Воплощение порока.
***
Бесстыдство, откровенность
К себе влекут неодолимо;
В них есть особенная прелесть,
Природы дикой сила!
Венере Каллипиге (прекраснозадой)
Прекрасная Венера, тобой навеки очарован,
Твоей небесной красотой воображеньем околдован!
***
И льнут шелка к твоим коленям,
И льнут колени нежно к ним;
Не внемлешь ты моим моленьям,
Не внемлешь ты стихам моим.
Ах, как мечтаю я главою
К твоим сандалям прикоснуться,
У милых ног найти покой,
Прижаться к ним и в них уткнуться.
***
Невинной прелести дитя,
Любви печальное созданье,
Для мук душевных рождена,
Себя предав на истязанье.
***
Нет, что не говорите мне, друзья,
Но женщина – посланник ада;
Она приветлива, мила,
Но погубить вас будет рада.
***
Живая, подвижная, страстная,
Тонко-прозрачный на теле покров,
В любви ненасытная, властная,
Женщина, дыханье веков.
Дикие маски, вино, карнавал,
Смех и веселье; чертоги, огни,
Жертва у ложа всесильным богам,
Во имя безумной любви.
Трепет, мольба у гибких стоп,
Поверх скользящий взгляд,
Слабость, соблазн, желанье, порок;
Юноша смерти уж рад.
***
Лицо пред Смертью онемело;
Джисацу – твой смертельный рок;
Достигнув крайнего предела,
Переступил любви порог.
Из вены кровь ручьем струится,
Мгновенья жизни унося,
В глазах отчаянье светится,
Забвенью предано дитя…
***
Кругом бескрайние поля,
Пушистый снег на древах,
Дорога мерзлая долга
Вдоль глыб оледенелых.
Красавица румяна, моложава;
Гарцуя, смотрится лукаво,
Подтянута, тонка, изящна,
Темна, томительно прекрасна.
Костюм из черного сукна,
В тумане серебрится мех,
Улыбка озаряет прелесть рта –
Богиня утренних утех.
Рука в перчатке, кисть бела,
Блестят подковы, гибкий кнут,
Как демон ласковый мила,
Ее боится хитрый плут.
Фетиш
***
Невольница, умирающая от страха и возбуждения, когда ее касаются руки господина…
***
Плеть, ласкающая тугую, белую грудь девушки, испуганно замирающей глазами…
***
Женская обувь на высоких каблуках, промокшая в дождливую погоду и впитавшая в себя запах желанных ног…
***
Небрежно брошенные колготки неверной; чуть терпковатый запах ее пота – это возбуждает!
***
Ее кружевные трусики – это уже развратно. Хотя, если обнажить разврат, очистить от того, что его окружает, то он становится страшно привлекательным, так, что перехватывает дыхание.
***
Перчатки, хранящие знакомый, связанный только с ней, запах. Сердце начинает биться сильнее при мысли, что они были настолько близки к ней, плотно облегая ее кисти, которых едва в мечтах можно коснуться поцелуем – иначе магия очарования растает…
***
Гребешок вобрал в себя аромат ее волос. Мне всегда нравилось вдыхать этот аромат в себя, всей грудью, – голова кружится от счастья…
***
Дрожащий мех, ворсинка к ворсинке, он хранит запах ее тела, он насквозь пропитан ее жизнью…
***
В детстве я берег черную ручку любимой мной одноклассницы. Я редко дотрагивался до предмета, боясь осквернить ее касания. Эта дешевая ручка – она была для меня бесценна!
***
Побудешь с любимой женщиной, пропахнешь ее духами; потом приятно вспоминать о ней…
***
Каждая вещь, которой коснулась она хотя бы взглядом, становится бесценной.
***
Служанка, с замиранием сердца смотрящая на камышовый хлыст…
***
Серебряная шпора на дамском сапожке.
***
Удар испанской трости.
***
Холодный клинок касается души…
***
Цветок, напоенный ядом.
***
Элегантная молоденькая горничная, говорящая хозяйке: «Да, мадам!» или «Мерси!» и почтительно кивающая головкой…
***
Ангел любви прикорнул у ног Венеры.
***
Поклонение своей покровительнице.
***
Напряжена и изогнута – подобно Луне.
***
Приятно быть достойным чистой ненависти, она возвышает; от нее всего один шаг до любви.
***
Я понял: сауна – это такая игра: кто кого пересидит: ты камни, или они - тебя. При этом ты рискуешь стать одним из них.
***
В женской гимназии в наказание одна девочка запрягает другую в одноколку, заставляя взять поводья в зубы и бегать по кругу, подгоняемой ударами кнута.
***
Молодой аристократ кончиком шпаги, приставленной к горлу, велит слуге опуститься на колени перед своей (лукаво улыбающейся) спутницей, юной аристократкой.
***
Нет ничего более захватывающего, чем господство одного человека над другим, не ограниченное никакими институтами, глаза в глаза...
***
В тюрьме надзирательница своим телом прижала полунагое тело женщины к железной решетке… так, что ее маленькие грудки уткнулись в холодные прутья…
***
В наказание строгая мадам попросила свою служанку выставить полусогнутые руки перед собой, ладонями вверх, и стала бить по ним хлыстиком. От каждого удара девушка сжималась от боли, но не смела убирать рук…
***
Самодовольство султана, могущего любую девушку из своего гарема пустить дорогой сладострастия.
***
Войти в нее, крепко прижать к себе, и никуда не отпускать.
***
Уверенно ощущать свой меч в ножнах.
***
Должно быть забавно – взять монашку, если она, конечно, глубоко желает этого в душе!
***
Обитель, где воспитываются юные прелестницы, так притягательна, - словно курятник!
***
Царицы победителей цариц поверженных царей превращают в своих рабынь.
***
Ее острый каблук наступил ему на ладонь… изысканная боль…
***
Ножки эсэсовок – самые сладкие ножки!
***
Слуга вавилонской блудницы.
***
Шахматная королева.
***
Гордость мах не может не привлекать.
***
«Мужицкая, холопская простота грубо унижает».
***
«Неловкость северного варвара, стоящего на коленях перед римской красавицей».
***
Подойдешь к молодой иве, скажешь: Прости меня, красавица! – и топором ее. А что делать?..
***
Одинокий, темный цветок самоубийства. Не расцветай?..
***
Умереть от руки любимой женщины – верх блаженства.
***
Поцеловать руку жестокой садистке.
***
Руки, несущие свободу.
***
Война – кровожадный танец насилия, гремучий пир крови.
***
Меня вдохновляет «Катюша» и ее музыка, сеющая ужас…
***
Карнавальный маг, оставляющий после себя выжженную пустыню…
***
Жертвы питают царей.
***
Запретные плоды Аида.
***
Чувство красоты мучительно.
***
Женщина, как цветок, - по-настоящему раскрывается только вблизи мужчины.
***
Зрители довольны, когда дрессировщица ставит диких зверей пред ними на колени и наступает им острым каблуком на шеи.
***
Не могут не нравиться зэчки, наглые, смелые, дерзкие…
***
Приятный коктейль, когда нежность сплетается с насилием…
***
Если бы древние амазонки на время обратили меня в рабство, наверное, я был бы им благодарен…
***
Иногда мне хотелось, чтобы меня поработила какая-нибудь прекрасная (американская) бизнес-леди…
***
Сексуальность элегантной, деловой женщины…
***
Упасть к ногам гордой цыганки.
***
Поцеловать колени молодой ведьме.
***
Раб светской львицы.
***
Дикий молодой бог.
***
Желание… и повиновение ему…
***
Наказание желанием.
***
В момент соития человек перестает быть человеком.
***
Как меняются лица людей в момент сексуального экстаза? Трудно представить?.. Это их подлинная природа…
***
Красиво, когда девушки целуются… нижними губами…
***
Ускользающая невинность…
***
Снегурочка – маленькая Снежная Королева.
***
Если полюбить злую волшебницу, то она становится добрее!
***
Соблазнительно-пугающий вид крови…
***
Дикая сексуальность.
***
Охота на людей.
***
Иго человеческой субъективности.
***
Они будут любить его за то, что он их презирает.
***
Что такое Смерть? Поцелуй небытия…
***
У нас всегда есть возможность умереть.
***
Жестокость жизни – в силе желаний и невозможности их удовлетворить.
***
Птицы вопят, пронзенные в сердце Венерой…
***
Предсмертный крик, умирающего в ненависти…
***
Бессилие перед владыкой, отнявшим любовь…
***
Муки Катулла, кто вас испытал?.. Любовь Проперция, ты мне знакома!
***
Я буду счастлив, если хотя бы одна женщина, ныне живущая на свете, своею рукой положит цветы на мою могилу…
***
Благородные натуры в страданье прекрасны (поэтому именно на их долю часто и выпадают страдания).
***
Мы постоянно лукавим с собственной природой (а чаще всего и не понимаем ее). Но и Она зачастую лукавит с нами.
Роза
Цветы наиболее просто и ясно выражают волю Природы.
Окрапленая утренней росой, белая роза благоухала в саду. Она распустилась у прозрачного источника, близ тени ивовых дерев. Ее аромат вселял в окружающие растения, деревья, цветы желание жить, - ее расцвет был танцем во мраке небытия, чудом, борьбой жизни и смерти, волей Природы.
Приосененная шелестом густой листвы, где запутался прохладный ветерок, тая, она покоилась под утренним небом, на котором еще был виден бледный серп молодого месяца…
Мальчик встал рано. Красота и совершенство розы не давали ему спать всю ночь. Он грезил цветком. Подойдя к розе, он долго, как завороженный, глядел на нее, не смея оторвать своих глаз. Затем рукой тронул влажный стебель и почувствовал, как у него в руке заструилась жизнь. Сжав пальцы, в одно мгновенье, он сорвал цветок – роса упала на траву… Сознание мальчика пронзила боль цветка, жизнь которого была насильно прервана. Почему он сделал это? Из-за невозможности улучшить цветок, от собственной слабости, или от ощущения власти над жизнью и смертью?..
На самом деле, цветок не достигает никогда предельной формы совершенства, он постоянно меняется - днем и вечером, в солнечную и дождливую погоду, спокойно цветет или гнется в борьбе с порывистым ветром, - он разный, и каждый раз он необыкновенен по-новому, его бытие – в области метаморфоз прекрасного...
Роза была неподвижна в руке: она не могла ни кричать, ни стонать, ни дергаться, ее воля была парализована, она совершенно не могла воспрепятствовать собственной смерти. Ее абсолютное бессилие возбуждало мальчика. Он достал иголку и медленно проткнул ею стебель. Цветок не шелохнулся, казалось, он молчаливо терпел боль. Мальчик любовался, как цветок умирал на его глазах. Он оторвал один лепесток, затем другой. Роза теряла свою красоту. Где теперь ее прелесть? Она улетучилась, как дым. Оборвав все лепестки, он бросил голый стебель на грязную дорогу. Заморосил дождь, и мальчик побежал домой… А одинокий цветок так и остался осиротело лежать на мокрой, разъезженной дороге…
***
Однажды в детстве мальчик услышал легенду, как один парень, поймав кошку, забрался ночью на крышу высотного дома, закатал ее в огромный снежный ком и столкнул с крыши. Почему-то это впечатление ясно отпечаталось в его сознании. Он никак не мог понять, как можно такое сделать?!.
***
Весенний ветер. Майская зелень. Цветущая черемуха. Мальчик поднялся в горку с реки. В кулаке он держал маленькую рыбку, пойманную в садок. Он сжимал ее в ладони так, что она, хрустя, раскрывала жабры и выпучивала глаза, жадно глотая воздух. Мальчик сжимал медленно, все сильнее и сильнее, испытывая при этом какой-то восторг, прямо сексуальное возбуждение…
***
Сатана в марте, превратившись в кота, подкрался к своей возлюбленной и начал ласково царапать ее лапой, доводя до сексуального экстаза...
***
Каждый раз, когда она уходила к своему любовнику, она надменно протягивала мужу руку – для поцелуя…
Поцелуй Снежной Королевы (Северного Сатаны)
Тайна белая — снежинка,
Будто легкая пушинка,
В темном небе закружилась
И на землю опустилась.
Кай взял в рученьку стекло
Да взглянул через него:
И снежинка, как звезда,
Вся в размерах подросла.
«Герда, подь скорей сюда,
Глянь, какая красота!
Погляди-ка, как хитро,
Все здесь правильно, равно;
Тонких линий череда;
Тайна жизни — красота!»
И, как матка над пчелами,
Королева над звездами.
Белый иней на ресницах —
От морозов серебристых.
Взгляд мерцающих очей,
Что сияют средь ночей.
Но она душой добра,
Много в ней любви, тепла.
Много тайн Природы знает,
Грани мира постигает,
И живет в краю далеком,
В замке белом, одиноком,
Средь пустынь, сиянья льдов,
Где снега кругом — покров!
................................
В белых царственных санях
Дива куталась, сидела:
Седой волос, блеск в очах,
По двору в санях летела...
Кай веревкой ухватился,
К саням сзади прицепился,
И помчался как шальной
По скользящей мостовой.
Обернулась вдруг девица,
Блеском холодно сверкнула,
Улыбнулась, подмигнула,
И пустилась... Только лица
Закружились перед ней,
Пред красавицей моей…
Кай с испугу ухватился,
В сани ручками вцепился,
Оторваться уж не мог, -
Таков был ему урок.
Сани за угол свернули,
Вьюги холодом дохнули;
Снег пушистый повалил,
Всю дорогу застелил...
А девица все моргала,
Будто другу своему,
В сани Кая призывала
Пересесть прям на ходу…
Все быстрее закружилось,
Потемнело и покрылось
Непроглядной взору мглой;
Не видать перед собой
Кроме снега ничего:
Все кругом белым бело!
Каю страшно; он дрожит,
Будто суслик, замерзает,
В санях маленький сидит,
Ничего не замечает,
На пустыню лишь глядит...
А она, знай, припускает
По сугробам, по холмам,
По заснеженным полям...
Долго, коротко ль они
Средь заснеженной земли
На конях чудных скакали,
Наконец в пустыне стали.
И из белых, из саней,
Встала дива. Перед ней
Снег улегся. Стало тихо.
Ах, она была красива!..
И высока, и стройна,
Ослепительна бела;
Ручкой белою взмахнет —
Снег кружится и падет
К ней под ноги... И она
Мягко ножкою ступает;
Путь ей вьюга устилает...
Кони вдруг посторонились...
Королева, встав, прошла,
Сладким голосом рекла:
«Славно, Кай, мы прокатились?..
Кай, мой милый, ты замерз,
Посмотри на синий нос!
Ну, скорее, уж давай,
Ко мне в шубу полезай!
Я тебя собой согрею,
От морозов отогрею;
Посмотри, совсем озяб,
Или, Кай, ты мне не рад?..»
И она его с собой
Рядом в сани усадила,
Что укутала в сугроб,
В свою шубу погрузила...
«Ну, чего же ты молчишь,
Мерзнешь все еще, малыш?..»
И его к себе прижала,
В лоб устами целовала...
Кая вдруг всего насквозь
Ледяной прошиб мороз;
И чело его бледнело,
Смерть на нем запечатлела
Свой холодный, бледный лик...
Вздрогнул Кай и к ней приник,
К белой женщине прижался,
В шубу кутался, ласкался...
И ему уж хорошо,
Стало радостно, тепло...
Но опять он замерзает,
Но она отогревает:
В шубу кутает его...
«Что, согрелся, милый мой,
Хорошо ль тебе со мной?..» —
«Да, краса, твои меха,
Как пушистые снега,
Ароматны и теплы,
Полны неги и любви!..» —
«Ах, малыш, мне одиноко,
Я живу одна далеко.
Будь со мной! я подарю
Тебе дивную страну,
Где кругом одни снега,
Царство холода и льда!
Будем вместе дружно жить,
Буду я тебя любить!» —
Так она ему сказала,
Плеткой вдарив, поскакала...
«Королева, подожди,
Санки не забудь, возьми!» -
Лишь успел Кай прокричать,
Как она пустилась вскачь...
И мальчишку прямо в лоб,
Проявив свою любовь,
Снова сладко целовала,
И ему так жарко стало...
Что уже про всю семью,
Про домашних и родню
Он навеки позабыл —
Поцелуй так сладок был!..
«Ладно, Кай, не буду я
Больше целовать тебя,
А не то в такую бурю
Я до смерти зацелую!»
Кай глаза свои поднял:
Да! он раньше не видал
Столь красивого лица:
В нем — всей жизни красота!
Взоры полные ума,
А глаза?.. глаза?.. глаза?..
Уж ее он не боялся,
К ней сильнее прижимался...
И она его, как мать,
Стала крепко обнимать...
Кай поведал ей, что он
Знает числа и закон,
Как слагаются они;
Говорил ей обо всем,
Знал он меры и длины;
А она лишь улыбалась,
Головой ему кивала
Да по небу быстро мчалась,
Вихрем небо покрывала...
Снег кудрявый повалил,
И пока Кай говорил,
То ему вдруг показалось,
Что совсем он мало знает,
Но она ему расскажет...
Буря выла и стонала,
Словно песни распевала.
И они над городами,
Над морями и лесами
Мчались по небу в санях,
Разгоняя снежный прах...
И с мрачнеющих небес
На поля, на холмы, лес
Звезды холодно взирали
Да в сиянии сверкали…
И средь звезд, своих сестер,
Полумесяц молодой
Свет-сиянье проливал
На пустынные долины,
На высоких гор вершины…
Кай всю ночь не спал, сидел,
Зачарованно глядел,
Лишь под утро задремал,
К королеве в ноги пал,
Головою к ним примкнул
И тихонечко заснул...
***
Меня безжалостно пленили,
Затем жестоко изменили,
И я, как пес, у ваших ног
В томленье грусти изнемог.
***
В обличье лебедя лесного,
Кусая клювом, бья крылом,
Под сенью дуба молодого
Упал как тень на воды он.
То был могучий демон ада,
Его краса была без меры;
Забившись, сердце было радо
Склонить пред ним свои колени.
Его застигнута рукой,
Тотчас голубка онемела,
Под темным, перистым крылом,
Дрожа от страха, сладко млела.
Излияние служанки
При Вас невольно я немею,
Молчу, пылаю и слабею.
Откуда в Вас такая сила,
Что волю всю Вам подчинила?
Красой своею Вы горды,
Она от бога Вам дана,
Надменны, ласковы, милы,
Я боготворю Вас, Госпожа!
***
Я вижу Вас: на Вас наряд,
Наездницы, как будто на парад.
И черный хлыст у Вас в руках.
Поставив ногу между ног,
Нажмете с силой; Ваш сапог
Уткнется в налитую плоть.
Ваш сильный взгляд, глаза в глаза,
Вы превращаете меня
Для Вас в послушного раба.
***
Я смотрю на кошку: шерсть у нее дымчатая, гладкая, очень красивая, вся переливается темно-светлыми тонами, как дорогая шубка, ворсинка к ворсинке, и каждая ворсинка подрагивает, блестит. Но у кошки сломана передняя лапка, она носит ее, едва приподняв, полусогнутую, и постоянно прихрамывает. Она так пуглива, всего боится и убегает сразу, как только увидит незнакомца. Я ее сразу полюбил, с первого взгляда. От жалости к ней чуть не заплакал и сразу вспомнил своих друзей детства, садистов: очень захотелось поиздеваться над ними…
Любовница и жена
Поппея, гордая красой,
В душе притворно негодуя,
Велит Октавии младой,
Перстом богатым указуя,
Пред нею на колени пасть
И у колен, с мольбой, пасуя,
Ей смирно руку лобызать...
Волненье в персях затая,
Октавия, стыдливое дитя,
Перечить наглости не сметет,
Стоит, глядит, и вся бледнеет,
В душе, борясь, смиряет муку,
И со слезами на глазах,
На мрамор на колени пав,
Сопернице целует руку…
***
Над белым озером есть храм,
В убогой келье, за решеткой,
Слышна молитва небесам,
Исполнен взор печали кроткой…
Маркиза
Над белым озером есть храм,
Там колокольный слышен звон,
Чиста молитва небесам,
У самых стен могильный холм.
Обряд венчания, невеста
Склонила долу дивный взгляд.
Народ толпится, нету места,
О ней лишь только говорят.
Прислужник – мальчик чернокудрый,
Что богу душу посвятил,
Постиг наук язык премудрый,
Он шлейф невесте подносил.
Она, склонившись, вдруг взглянула
Лукаво; в тот же миг
Меж ними искра промелькнула;
Он, покраснев, пред ней затих.
Запал невольно взор прекрасный
В монаха душу молодую,
Как ветер семя в день ненастный
Кидает в борозду сырую.
Томленье сердце напоило
Еще неведомым вином,
Ему всю душу отравило,
Он мыслит только об одном.
Маркиза вечером блистает
В театре, опере, на пире,
О бедном юноше не знает,
Она звезда в подлунном мире.
В монастыря глухой темнице
Тоскует праведный монах,
Лукавый взор ему приснится,
Ее зовет в невинных снах.
И так он быстро угасает,
Средь темных стен монастыря,
Не пьет, не ест, бледнея, тает,
Его погублена душа.
Порождение страха
Незаметно опустилась ночь. Росы пали на густые луга. Передо мной одинокая поляна. Кругом темный лес. Вглядываюсь в черноту, становится жутко. Как будто там таится что-то неведомое, таинственное. Болотная гать, туман, пустота, средь мокрых кочек торчат сухие, обгоревшие деревья, нависают как крюкастые руки ведьм. Но на поляне тихо. Только лишь легкая, ночная мгла... Прямо передо мной, в центре поляны, возвышается молоденькая березка… Вдруг у меня зазыбилось в глазах, березка тает, превращаясь в невесомое облако. И вместо нее уже стоит молодая девица, стоит вдалеке. Но вот она передо мной и цепкой рукой сдавливает мне горло. Ее холодные, острые, как бритва, ногти впиваются в белую плоть. Я содрогаюсь, кровь пульсирует наружу, я умираю…
***
Да, я мечтал, что когда-нибудь в лесу меня поймает болотная кикимора, и, затащив к себе в болотное царство, будет мучить и сексуально измываться, а я буду делать все – все, что она от меня потребует! Равно я мечтал и о хозяйке медной горы, что закует меня в глубокое подземелье, а сама иногда будет наведываться ко мне, иссохшему, замученному, но с великой радостию целующему ей ноги при каждом появлении!
***
В нее проникнуть, истомить,
Сжимая плечи, подчинить.
Покорность чистого созданья
Пьянит неистово сознанье.
Невольница
Мечетей башни в синеве,
Дворцы почили в полусне,
Вдоль белых стен необозримо
Легла бескрайняя пустыня;
Над всей пустыней лишь одна
Магометанская Луна…
Прекрасен град Востока,
Размерен дивный ряд колонн,
Молитва древняя пророка
Под утро нарушает сон…
Его роскошные серали
В прохладах мрака и тиши
Невольниц ласковых скрывали,
Лилея дивные красы.
Средь них невольница одна,
Как утренний туман бледна;
Она из северных земель
В гарем была занесена,
Ничто не мило было ей,
Ни шелк, ни блеск камней,
Ни красота всего Востока,
Ей снилась только лишь свобода…
Вот снится сон ей, как она,
Открыв запретные врата,
Ступает вольно, вдаль глядит,
Под небом море сонно спит,
И пеной лунной серебря,
Во мраке гулкая волна
На брег нахлынет одинокий,
Душа влюбленная одна,
Над нею звезды; мрак глубокий
С небес взирает молчаливо,
Кругом кусты, вокруг все тихо,
Дрожит розарий на ветру;
Воображение в бреду
Чертит дворцовые мечети,
Веков великие предтечи,
Среди роскошных колоннад
Фонтаны бьют, прохладный сад,
Невольник дремлет на посту,
Гашиш курится благовонно,
Упал туман, все наяву,
Краса невольницы покорна…
***
Мечтаю я,
Чтоб руки белые
Обвила ты вокруг меня
И, глядя с нежностью,
Душила бы меня…
***
Венерины округлости
От глаз сокрыли ее девятые врата,
Но суть моя невидимо
Устремлена туда…
***
Члены карательного отряда, молодые эсесовцы, в черной, нацистской форме. Ослепительная белизна их кожи и искаженные мукой лики, лики Смерти, объятые пламенем. В этом есть своего рода поэзия, поэзия Смерти!
***
Поэзия Смерти, сколь бы она не была величественна и прекрасна, оставляет после себя в душе осадок. Это голос совести, голос бога. Жизнь противится материи подобной поэзии, ибо жизнь противится Смерти!
***
Полумрак, дым, ослепительный свет, словно блеск мечей… шахматный транс… Танцпол ломится в полумраке. Парни в черных футболках и брюках танцуют, словно волки в преисподней. Сатанинское воинство…
***
Мальчик смотрел на женщину темными, покорными глазами, полными любви и готовности исполнить любое ее желание. По велению ее кисти он встал на колени и, сжимая ее бедра руками, нежно, со страстью, стал целовать ее между ног, в черноволосье…
***
Хрупкая, гордая, гибкая, но не сломленная. Податливые, тающие в мужских руках, плечи. Взять ее крепко за руки, за запястья, прижать лицом к простыне, пусть задрожит от счастья, пусть сладко рыдает…
Любимые нацистские фрау и фройляйн (эсэсовки)
Черная, классическая форма, туфли на высоких каблуках, белые чулки, напряжение стройных, сильных ног. Четкость линий. Она была настоящей женщиной: утонченной, изящной, подтянутой, словно тетива лука.
О, эти немецкие фрау и фройляйн, имеющие дух порядка и рациональности! Что может быть прекрасней ваших рук, несущих господство! Им можно только повиноваться, их можно только целовать!..
***
Когда я только начинаю думать о прекрасных эсэсовках, мой пульс начинает биться чаще, кровь оживает; говорить же о них я могу лишь возбужденно, с придыханием; все мое (сексуальное) существо отзывается на их (пусть идеализированный) образ, который вынужденно подчиняет своей воле.
Прекрасная незнакомка
Элегантная дама в черном вечернем платье, с декольте, в лакированных туфлях и темных чулках. Белая кожа лица и рук. Аромат духов и наэлектризованный мех. Стук каблучков о паркетный пол… Она подошла к юноше, лицо ее чуть дрогнуло, но осталось холоднокровным. Она наотмашь ударила его по щеке и велела встать перед ней на колени, у ее ног… Да, есть в этом что-то возбуждающее – так, что сводит зубы, - оказаться в полной власти, в подчинении незнакомой, совершенно чужой и прекрасной женщины, так безжалостно господствующей над тобой, - как остро это переживание! Не то, чтобы быть обнаженным перед эсэсовкой, перед врагом, но тем не менее…
Измена
Как рука противника, затянутая в черную перчатку, пронзает вас шпагой, — и вы чувствуете, как холодное острие врывается к вам в сердце; как холодная змея вползает к вам в душу — так приходит измена, — и густая, как терпкое вино, кровь начинает мутиться местью.
Средь ясной ночи, обвернутая багряным покрывалом, с горящими, как две звезды, южными глазами, она запела... И песнь ее была дерзкой, и от этого голос ее дрожал... Победно слетали с ее сухих губ звенящие в воздухе звуки, потрясая ночную тишину, — звучала гордая, непокорная песнь Кармен, звучала порывисто и смело... О! как страшен был этот напев! Он взывал к любви и крови! От него сердце пронзала острая боль!
Он подошел к ней и... как жжет яростное Солнце с блещущих небес, как рассекает ночь сверкающая молния, так в его сознание ударили ее слова... И голова его пошла кругом, и в венах закипела кровь, и он стал задыхаться, а ноги его сделались ватными, и он уже был не в состоянии пережить следующего мгновения…
Девушка в мужском наряде
Она была одета в мужской наряд и чем-то походила на гвардейца, что-то было в ней мальчишеское, шаловливое. Черные глаза из-под крылатых ресниц блестели каким-то неизъяснимым светом. Поистине, она обладала шармом юной похотливой чертовки, но вместе с тем была так смела и отважна, что ее смелость просто покоряла всех. Она свободно изливала свои чувства, была откровенна в своих желаниях и никогда никого не стеснялась — что-то было в ней откровенно естественное, что притягивало и покоряло.
Татары
Горят огни в подлунном мире,
Шатры разобраны в долине;
Плывет багряная Луна,
К войне взывая духов зла…
Примчались кони; уж писцы
Царю доносят: «Здесь гонцы!»
Та весть как тень среди полей:
На Русь идет Девлет-гирей.
Иоанн, садический герой,
При жизни названный: «мучитель»,
Подъемлет посох грозовой,
Руси плачевной вседержитель…
Своей рукою дерзновенной
Склонив предателя к огню,
Жестокой местью вдохновленный,
Поджарил бороду ему…
Бренча, кудесник скажет быль;
Сирени первые побеги,
Из-под колес взмывает пыль,
Скрипят походные телеги…
Любви стыдливая чета,
Сокрылась в поле, у ручья,
Вдруг слышат конский топот,
Телег походных гулкий грохот…
Идут татары мрачным станом,
Как саранча ползут на Русь,
Града великие тараном,
Осадой долгою берут.
Жестокой славой одержимы,
Мелькают злобные главы;
Огнем горит земля под ними,
Повсюду трепет, страх, мольбы.
За ними пленных вереница,
Как ручек, в пыли ползет,
Не пролетит над ними птица,
И зверь меж них не прошмыгнет.
Толпятся кони шумно в храме,
Кругом порезаны тела,
Сидит старик в глубокой яме,
Дымит кровавая река…
Князей кладут на землю ровно,
Наверх дощатые полы,
На них столы, скамьи – и вольно
Гуляют, пляшут до зари.
Воздвигли на кол мудреца;
В слезах, в траве, нага, помята,
Босая девка у крюка;
Березами распята…
И подошел Девлет к Москве,
Пред ним зашлась огнем она,
Пожара отсвет на челе,
Молила каждая щепа…
Смолой шквырчат свежо брусы,
Одежда в пепел истлевает,
На головах горят власы,
Огонь в объятья завлекает…
Сгорело все почти дотла,
Людишек в дыме передохло…
Была запружена река,
Тела толкали вниз проворно.
Угрюмо Кремль над рекой
Стоял от дыма почернелый,
Скорбя над мертвою водой,
Как будто старец погорелый.
Девлет бросает вызов грозно:
«Что заяц бегаешь, Иван!
Стыдись! Царя то недостойно,
Я Русь огню, мечу предам!»
К себе он брата призывает,
И с глазу с ним один на глаз,
Десницу гордо подымая,
Дает таков ему наказ:
«Мощь гнева моего обрушь
На русичей несчастные главы,
Все города, их храмы рушь,
Насилуй, режь, топи в крови!..»
И выйдя, меч Девлет-гирей
Подъял бестрепетной рукой;
В колодках князь подле дверей
Воззвал смиренною мольбой…
Секира страшная блестит,
Удар, как серп, главу разит…
Кровавый след лишь на траве,
Сочится кровь в сырой земле…
Пред ханом в муке Царь трепещет,
Челом о землю низко бьет,
Своих же мучает и хлещет,
Ему на волю отдает.
Рабам уже готовят цепи,
К ярму склоняются главы,
Русь на коленях выше меры
Под игом хановой пяты…
Горят огни в полночном стане,
Пасутся вольно жеребцы,
Гуляя в призрачном тумане;
Телеги брошены в степи…
Только благодаря своей терпимости, нравственной глубине, способности переносить тяжелейшие страдания и муки, Русь смогла выстоять и победить деспотизм, будь то татаро-монгольское иго, Иван грозный или Сталин, Наполеон или Гитлер…
***
В руках его клинок
Как молния блестит,
Изящен, тонок,
Будто женский стан,
Он смерть в себе таит.
И тверд, неумолим,
Что юный месяц серебрится,
Один его удар – и кровь
На белый мрамор заструится…
***
Венера мне оковы подала
И усмехнувшись, приказала:
Надень, и до скончанья дней носи,
Удел твой: быть рабом любви!
***
Темный демон, демон страсти,
Дама пиковая масти,
Ставлю верно на тебя,
Знаю: ты судьба моя!..
Лекарство от равнодушия
Глубокой ночью, вздрогнув от того, как хлопнула дверь, он открыл глаза. «Это пришла она! – пронеслось у него в голове». Он лежал, думал, курил, но не вставал с постели, он ждал, что она заглянет к нему. Но его жена сразу прошла к себе. Через четверть часа, не вытерпев, он решил заглянуть к ней. Приоткрыл дверь в ее спальню… Молоденькая женщина лежала ничком на кровати. Волосы распутаны. Коротенькое, кружевное платье чуть задралось. Были видны ее тонкие белые трусики, худенькие ножки в ажурных чулках. Она даже не сняла туфли, так и уснула, полупьяная, пропахшая табаком вперемежку с ароматными духами. Он смотрел на нее, жадно пожирая глазами, и ему было бесконечно больно, она была покорна другому. Он заботливо снял с нее туфли и прикрыл ее одеялом. В это проявлялась его любовь. Наутро, покорный, не в силах побороть своего чувства, он целовал ее ноги и просил прощения…
Нерон и Поппея
Желанье разум ей затмило,
Томленье в персях затая,
Поппея быстро и стыдливо
На ложе страсти прилегла…
- Нерон, мой лев, возьми меня,
Со мною будь силен и нежен,
Целуй, ласкай, люби меня,
Будь мягок, страстен и небрежен!
Склони главу ко мне на грудь,
Приляг, и разом позабудь
Печали все и все невзгоды,
Страданья, муки и тревоги, -
Забудь про все, отдайся мне,
Я рай небесный на земле!..
Нерон, как пламень возбужденный,
Стянул покров с нее тихонько,
Любовной силой окрыленный,
Груди касается легонько,
Ей в персях пламя пробуждает
И с влажных уст ее внимает
Бальзам любви целебной силы…
Она глядит, взор мутно-милый
Скользит, лаская мукой нежной,
Неотвратимой, неизбежной…
В мгновенья сладостные те
Потух огонь на алтаре…
Прохладен ветер; ночь тиха;
Трещит цикада у окна…
Страсть
Темна краса безлунной ночи;
Лаская нежною рукой,
В томленье замирают очи;
Он никнет к ней своей главой...
Небрежно ласки расточая,
Объятый страстью роковой,
Кровать неистово качая,
Срывает пояс золотой…
***
Нерон, любовник сладострастный,
В тунику власти облачен,
Надменный, гордый и прекрасный,
Взошел звездой на небосклон.
Темны покои; в полумраке
Вдоль стен горящие лампады.
Пурпур. На ложе костяном
Поппея дремлет сладким сном…
***
Большие темные глаза дрожат во тьме... глядят слезами... я слышу плачь… как каплют слезы!..
Измена мужу
Кристоф сидел в своем рабочем кабинете, с задумчивым видом, глубоко погрузившись в чтение. Его кабинет походил на старую библиотеку. Резные шкафы из красного дерева были уставлены старинными книгами в позолоченных переплетах. Кристоф склонился над историей Германии, но никак не мог сосредоточиться, удержать мысли и направить поток сознания в нужное ему русло. Все его мысли были о жене. Уже давно перевалило за полночь, а ее все не было. Кристоф ходил по комнате, пил кофе, курил и постоянно думал о ней. Она была моложе его лет на десять, еще довольно красивой молодой женщиной. Их браку было пять лет. Кристоф не находил себе места, он ждал. Его воображение уже нарисовало все самое плохое, что могло произойти с ней. Стрелка часов медленно и мучительно передвигалась по циферблату старинных настенных часов. Тяжелый маятник, чуть поскрипывая, отсчитывал секунды. Кристоф непрерывно, напряженно думал: она ему изменяет. Он не был уверен, но по неуловимой мимике, по изменениям в ее поведении он невольно угадывал эту истину. Ее измена сквозила в ее изменившейся эмоциональной реакции, в интонации, с какой она разговаривала с ним в последнее время. Его жена стала немного раздражительной, вспыхивала по любому незначительному поводу. Они жили уже достаточно давно, чтобы изменения не остались не замеченными. Но к чему их можно было приписать? Измене? Тому, что у нее появился новый мужчина?.. «Конечно же, тот был молод, силен, красив, остроумен» - Кристоф рисовал себе мужчину во всем превосходящим его, - и сам не хотел в это верить, а потому всячески убеждал себя в противном, думая, что это все злая игра его болезненного воображения. Тем не менее, все эти размышления сильно удручали его. Он ждал и мучился, мучился и ждал. Злость, ненависть, гнев рождались в его душе, но он сдерживал себя, успокаивал и постоянно обдумывал, что же он сейчас скажет жене: набросится ли на нее с вопросами, будет кричать и махать руками, или тихо спросит и сделает вид, что ничего не произошло, или затаит молчаливый упрек? Но сколько бы он не пытался предположить, как поведет себя при встрече с ней, все равно знал, что получится не так, как он представлял себе. Ему делалось дурно. Но, как разумный человек, умеющий контролировать свои эмоции, он начал искать причины ее измены в самом себе, - в результате чего погрузился в мучительный, изводящий нервы, самоанализ. Он критиковал себя, нашел себя совершенно непривлекательным, неостроумным, уже не молодым. От этого он стал противен себе. Но он любил ее, любил сильно и потому ревновал. Ревность разъедала его. Ведь его жена была умной, красивой женщиной, бывшей всегда в центре внимания, умеющей блистать в свете. Она привлекала к себе блеск восторженных глаз поклонников разного пошиба. Это и так всегда мучило Кристофа, но теперь особенно. Да, он умел истязать себя ревностью. Конечно, в последнее время у них не ладились отношения: она заметно отстранилась от него, стала холодна, более независима. В ней больше не было той сердечной теплоты, к которой он привык, проводя с ней долгие зимние вечера вблизи камина за бокалом вина. Да, она стала скрытной, отвечала уклончиво, с неохотой, стараясь упрекнуть, пристыдить его за сам вопрос. Игра ее слов наполнялась тонкой, саркастичной ложью. Да, она стала другой! Он больше не мог доверять ей. Он вспомнил, как она приходит, садится, - ему никакого внимания, - красится, прихорашивает себя. Двигается отчужденно, говорит как будто ее здесь нет, не замечая его, и он понимает, что не узнает своей жены.
Устав от утомительных размышлений, Кристоф допил кофе, сел в кресло и раскрыл газету, но опять осознал, что совершенно не может сосредоточиться. Он встал, нервно прошелся по кабинету. Взвинтив свои нервы до предела, он не мог успокоиться, он утратил то внутреннее, душевное равновесие, которое было присуще ему, как спокойному, уверенному в себе мужчине. Он был уязвлен, страшно ранен тенью сомненья, и эта рана ныла, все сильнее и сильнее давая о себе знать. Страдало его мужское достоинство. А что самое болезненное для мужчины? Конечно, неверность! - Он жертва, - больно и трудно осознавать себя жертвой, но Кристоф не мог ничего изменить, его боль усиливалась от собственного бессилия, от невозможности стать другим, сделать так, чтобы его любили. Сжав зубы, он должен был принять все так, как есть.
Сейчас он спрашивал себя: «Почему ее нет? Где она? Она обещала задержаться у Честоров. Но почему она не торопится домой? Видно ее ничто не тянет сюда. А может она вовсе и не у Честоров?» - и он живо представил ее в объятиях другого мужчины. Голова его закружилась, ему стало дурно, он почувствовал, что теряет равновесие, и плавно опустился на диван. Чем больше проходило времени, тем сильнее возрастала его тревога и невозможность успокоить себя. Наконец внизу скрипнула дверь. «Это она, это она!» - пронеслось в его голове. Он страшно разволновался. Что он скажет ей? Как предстанет перед ее очами? Он брал себя в руки, пытался сдержать, напустить рассудительный вид, он успокаивал себя: «Все хорошо! Все хорошо! ничего не произошло! Я абсолютно спокоен!» - Он знал, что не должен показать своего волнения, своей слабости перед ней. Пасть духовно перед женщиной было невыносимо унизительно для него.
Вероника открыла дверь полтретьего ночи. Стряхнула дождевые капли с накидки. Сняла ее. Поставила зонтик. Скинула свои высокие французские сапожки. Распустила волосы. Она была воодушевлена, ее темные глаза сияли. Сегодня она в первый раз отдалась любимому мужчине. Ее переполняло, она чувствовала невесомость, как будто ее поступок вознес ее над землей, освободив от всех условностей и ограничений. Она была вне себя, испытывая легкое головокружение. Это было каким-то вдохновленным безумством. Но она изменила мужу… «Ну и пусть! - думала она, - я свободна и счастлива!» В этот момент она чувствовала свое превосходство над подавленным ею мужчиной. Ее сердце колотилось. Сознание было полно незабываемых, сладостных мгновений, проведенных в объятиях сильного, любимого человека. Сейчас ей совсем не хотелось попадать под пристальный, вопрошающий взгляд мужа, который бы оценивал ее, пытаясь заглянуть к ней в душу. Сейчас во всем: в ее глазах, в ударе пятке о туфлю, в том нескрываемом волнении, которое переполняло ее, – во всем чувствовалась влюбленная и счастливая женщина, - от него не ускользнуло бы ее состояние, она не смогла бы скрыть от него измены. Пытаясь казаться естественной, раскованной, делая вид, как будто ничего не произошло, она бы обязательно выдала себя. Ибо в такие моменты, меняя свое поведение, становишься неловким, - и все, ты уже раскрыт, тонкая паутина догадки загоняет тебя в сети. Но сейчас ей было все равно. Она была счастлива. Глаза ее светились зыбким, нервным блеском, она вся горела, растрепанная, промокшая. Скинув домашние туфли с усталых ног, она босяком, ступая по медвежьей шкуре, прошла к камину… В этот момент она была необычайно красива: длинные, темные волосы, влажные, естественные, свободно падали на ее плечи; тонкие белые чулки упруго облегали прелестные ножки, подчеркивая их стройность; серое, шелковое платье, доходившее почти до колен, говорило о простоте ее вкуса. Да, все в ней было естественно и просто! У нее была природная женская красота. Под платьем, слегка открывающим ее белую грудь, чувствовалось тугое, женственное тело, которое излучало сексуальность, - его ловкие движения завладевали взглядом, а формы увлекали за собой. Свет счастья, идущий из глубины ее души, разливал по ее телу будоражащий, омолаживающий элей. Она вновь чувствовала себя молодой, полной сил; в ее душе в этот ненастный, осенний день, цвела весна, и птицы счастья слетали к ее рукам. Мгновенья, проведенные с любимым мужчиной, преобразили ее, заставили вновь почувствовать себя настоящей женщиной, открыли ее суть. Она цвела как бутон, обрызганный утреней росой.
Помедлив, она сняла влажное платье, чулки, оставшись только в белых, нежных трусиках и кружевном лифе, и, заломив руки за голову, прогнулась вперед, подаваясь чуть к огню. Ее чувственное тело, налитое здоровьем и молодостью, зрелое, сильное, тело настоящей женщины, светилось сексуальностью, звучало мелодией небесных сфер, жизнью… Кокетливо полюбовавшись собой у трюмо, она накинула теплый махровый халатик и, не желая встречаться с мужем, решила незамеченной проскользнуть в свою спальню, находящуюся на первом этаже их шикарного дома. Но Кристоф подобно тени стоял наверху, на балкончике, и все это время наблюдал за ней. В какой-то момент они встретились глазами, - и она тут же, невольно и быстро, отвела свой взгляд в сторону. Кристофу было достаточно этого, чтобы увидеть, что Вероника изменила ему. Глаза ее блестели, - он чувствовал свечение, исходившее от всего ее тела, - сейчас она была женщиной, женщиной, выполнившей свою миссию. От нее все еще веяло влагой и ароматом духов. Она была немного пьяна, свободна, раскована. Эта гремучая смесь помутила рассудок Кристофа. Он больше не владел собой. Как будто огненная, темная лавина сорвалась в его душе и двинулась, завладевая всем его существом. Он почувствовал слабость, дурноту. От его жены не ускользнула эта перемена. Она интуитивно уловила, что он понял ее измену, но это не только не смягчило ее, а наполнило какой-то безжалостной гордостью, гордостью победителя над побежденным… Он стоял перед ней и виновато смотрел вниз. Не она, он был виноватым, - удивительная перемена! - с ее же стороны это был неосознанный акт, акт мести, сейчас в ней говорила ее порода. Она приподняла голову, вздернув слегка подбородок, стала тверда, ее переполняла уверенность в своей правоте. Кристоф пал. Ему оставалось только подчиниться ее уверенности, принять ее правоту и жалко ретироваться. Он готов был пасть к ее ногам. Чувствуя это, Вероника только сильнее утвердилась в своей правоте, прямо до надменности и резкости. Ее холодность и презрение подавили Кристофа, в его глазах появилась теплая нотка мольбы. Он смотрел на руки жены, на ее стопы, - и взгляд его делался покорным. Не в силах ничего спросить, он неловко, выдавливая из себя слова, пожелал ей спокойной ночи и ушел в свой кабинет, громко хлопнув дверью... Тщетное недовольство. Женщина же, затаившись, не обращая на него никакого внимания, во власти мучительно счастливых грез, прошла к себе в спальню, разделась и легла в кровать. У ее изголовья из темного лакированного дерева были вырезаны два ангела любви, у их ног, по бокам спинки кровати, сидели ласковые собаки, символы преданности и верности. Она лежала, погружаясь в волны воспоминаний, вновь и вновь переживая свое недавнее экстатическое состояние, и, так и заснула, сладко улыбаясь…
Закрыв дверь в кабинет, Кристоф сел в кресло, опять погрузившись в мрачную задумчивость. Он был вне себя. Его воображению живо нарисовалась картина, как его любимой женщиной, ставшей уже его неотделимой частью, без которой он уже не мыслил своего существования, обладает другой, чужой мужчина. Он видел, как тот гладит ее своим руками, целует, а она рада, рада как женщина и самка, отвечая ему искренне, неподдельно, своей дрожью, слабостью и покорностью его силе. Она, послушно тая в его объятиях, отдается ему: раздвигает перед ним ноги, обхватывает ими его могучее тело. Он обладает ею, берет ее самое интимное, самое сокровенное… проникает в нее… Кристофу стало невыносимо. Своим счастьем она жестоко поставила его на колени и теперь сладко спала, ничего не зная о его муках… Кристоф готов был кусать локти, лезть на стены, ему было больно, и самое страшное в этом было то, что он не мог никуда спрятаться, скрыться от этой боли, которая сидела в нем, в его душе. Тогда ему казалось, что будь эта боль физической, он бы с большим мужеством и терпением перенес бы ее, но эта была душевная боль, лишающая его воли, способности мыслить и адекватно оценивать ситуацию. Жизнь теряла для него всякую ценность.
Сейчас в его воображении сиял образ жены, гордой, счастливой, возвышающейся над ним в своем счастье. Кристоф был сломлен: он не мог подавить укоренившееся в нем чувство любви и еще больше возросшее чувство привязанности. За годы их совместной жизни он прикипел к ней настолько, что уже не мыслил без нее своей жизни. Он готов был согласиться на все, только бы она была с ним, он готов был даже принимать ее любовника у себя дома. Вероника же, жестоко переступая через его чувства, невольно превратила его в раба. Теперь он любил ее как преданная собака и, придавленный чувством ревности и невозможности избавиться от своей привязанности, терпел ее свободу…
***
Из-за глубокой и безответной влюбленности в своего мужа она очень страдала. Не в силах побороть свои чувства, она постоянно оказывалась на коленях перед его любовницами, на уровне их бедер. Они спали с ее мужем, и потому господствовали над ней; причем отдавались ему с такой головокружительной легкостью. Она же из-за своих переживаний не спала ночами, и все время представляла его в объятиях другой; постоянно страдала от ревности и была как собачонка на коротком поводке, чувствительная и мечтательная. Да, ей не хватало легкости в жизни, - ее любовь была тяжела.
***
Мальчик склонил колени перед девочкой, как перед возлюбленной богиней. Ласкаясь стройных ее ног, он умереть готов был за нее. Влюбленность сделала его послушным.
***
На ней сияла блеском ледяным корона, как будто россыпью брильянтов, усеянных вдоль головы, и месяц, точно ночью, взошедший в небеса, влюбленный, тонкий, венчал собою диадему. Своею бледностью лица она была прекрасна, как зимняя денница. Струился холод из очей. Олени, рога склоняя, вились у ног ее. К стопам ложились вьюги. На троне ледяном царица восседала, покоясь в державном торжестве. В руке морозный посох был. Пушистая, из снега, шуба ее туманно покрывала. Кай замер перед ней, не смея вымолвить и звука, и в прах склонился ледяной, повергнув ум к ее стопам…
***
Глядя на зевающих иностранных туристов, тупо уставившихся на произведения искусств, или стадами гуляющих по зеленой травке, мой развитый не по летам друг говорил: «Посмотри на это романтическое быдло!» Неприятно. Но действительно, дай бог, только единицы из них способны глубоко, по-настоящему проникнуться духом истории. Не стоит обижаться на моего друга, ибо бывают ситуации, в которых каждый из нас оказывается в обезличенном стаде.
Майн Кампф
Когда смотришь на эту книгу в черной обложке, то она неотвратимо привлекает взгляд, ее замечаешь из тысячи. Она, как черный обелиск, выдается вперед. Берешь ее в руки – и страшная, демоническая сила проникает в душу, полностью завладевая ею. Испытываешь состояние ужаса. В мгновенье ока сознание наполняется кровью и муками миллионов людей, чувствуешь их дыхание, предсмертную агонию, переживаешь их боль. Пепел печей. Миллионы, миллионы истерзанных душ. От этого яда рассудок охватывает безумие. И среди всего этого мрачного, кровавого хаоса слышна правильная немецкая речь…
***
Почему яблоки из чужого сада вкуснее? Почему чужие жены привлекательнее? Не говорит ли в нас первородный инстинкт завоевателя?..
***
Я чувствую, тайная страсть живет в тебе, глубоко протекает, ты же боишься ее пробуждения. Возьму я волшебную флейту, изолью из нее магию лунных звуков, искушая, воззову к твоей природе…
Экскурсовод
Великий Новгород. Стены древнего Кремля. Я слушал с интересом женщину-экскурсовода и чувствовал, как она благородна, достойна, горда. Она была неброско одета: серая шубка, черные узкие перчатки, кожаные сапоги, светлые чулки. Губки тонкие, слегка подкрашенные. Движения четкие. Ей было за сорок. Она была профессиональным историком родного края, являясь хранителем непокорного духа Новгорода. В каждом ее слове светилась любовь к своей родине. И я с умилением слушал ее. Пред этой женщиной я чувствовал себя полным ничтожеством, испытывая прямо сексуальное возбуждение перед ее непреклонностью и высокомерием. Она меня заворожила. Я был влюблен, я задыхался, я тянулся к ней, стараясь хоть как-то самоутвердиться и зарекомендовать себя в ее глазах. Я смотрел на нее чрезвычайно подобострастно, но с истинной, бескорыстной любовью, я был счастлив, просто счастлив лицезреть достойную женщину, стоящую духовно выше меня (по крайней мере, в моих глазах). Она была строга, даже безжалостна, в первую очередь к тем, кто, не успев приехать, как побежал искать буфет, - такие часто, еще представление не кончилось, встают и суетно торопятся в гардероб, даже не отдав должное артистам. Мне было стыдно за них, за себя, за то, что я с ними. Я старался изо всех сил оправдаться, но выставил себя полным неучем, обнаружив, насколько я необразован. Дух мой пребывал в крайнем смущении и неловкости. Я помню, как она надменно посмотрела на меня, с удивлением, в котором сквозило негодование. В этот момент мне хотелось целовать ей руки. Я опустил глаза. Прикажи она мне сейчас стряхнуть снег с ее сапог, я бы, переступая через себя и испытывая крайнее наслаждение, подчинился бы ей. Ни на шаг я не отходил от нее, постоянно заглядывая в глаза, ловя каждое слово из ее уст. Я следил за ее губами. Мне хотелось целовать их. Эта женщина в одночасье просто завладела моей волей, всем моим существом. Я благоговел, я таял, как воск вблизи огня. Мне было даже противно настоящее мое положение, но это ничто, ничто по сравнению с ней. Плевать на унижение, плевать на заискивание! Что-то несгибаемое и твердое было в ее характере. С первых ее слов, с первых жестов она заинтересовала меня. Но в отношении меня она была холодна и равнодушна, как в прочем и ко всем. Она смотрела на нас не то, чтобы на стадо необразованных баранов, но с легким презрением и равнодушием. Причем, своим поведением многие из нашей группы оправдывали подобный взгляд на вещи, еще более утверждая ее в превосходстве. Мы были перед ней как малые дети перед учительницей, которая искренне пытается показать нам все красоты великого города, но испытывает легкое разочарование - и от того - безразличие, видя, что многие не способны проникнуться ее духом. Когда она быстро говорила, то казалось, что ее острый ум ничто не могло смутить. Удивительная находчивость, в любой ситуации. Она говорила, и ее язык, как бритва, уже явно и безжалостно клеймил наше невежество. Скорее всего, это проистекало от того, что ей приходилось вести много групп, и она уж устала от постоянного потока неучей. Признаюсь, перед ее соображением и памятью я чувствовал себя полным невеждой. Удивительное положение, невыгодное, но я ничего не мог поделать, я мог только стараться заслужить хоть каплю снисхождения с ее стороны. И действительно, ее откровения поразили меня. Вот это женщина, я мечтал о такой! Да простит меня, не знаю кто! Но я хотел тут же повалить ее на снег и овладеть ею…
***
Иногда мне так хотелось превратиться в маленького леопарда – чтобы дьявольски привлекательная, светская львица посадила меня на поводок и прогуливалась со мной повсюду, стуча каблучками своих лакированных, темно малиновых туфель, а когда бы садилась, то я послушно бы ложился у ее ног…
***
Страх вперемежку с возбуждением, - когда, находясь в концлагере, завязываешь ботинки Ирме Грёзе… и боишься поднять (на нее) глаза… Она плюнет – а ты слижешь… (Ирма Грёзе – созвучно с «гремучей змеей»!)
***
Однажды я шел по осеннему, промозглому лесу и вдруг невзначай увидел двух целующихся женщин. Заметив меня, они смутились; одна, дерзко взглянув на меня (видимо, уязвленная моим присутствием), спросила: «А не боюсь ли я гулять по лесу один…» Бросая вызов, я спросил в ответ: «А вы что, хотите меня убить?..» Она игриво посмотрела на меня и промолвила: «Мы вас изнасилуем…» На что я ответил: «А вдруг мне это понравится?..» Уже совсем развеселившись, она сказала: «Молодец…» В это время вторая, гордо отвернув голову к реке, сжимала сигарету в темных перчатках и не переставала курить…
***
Ведьма в бешенстве была,
Развеяв темные власа,
Своими цепкими руками
И на подковах сапогами
Пытала верного раба;
А он в слезах ее молил,
Но демон был неумолим...
***
Сознанье смерти, страх неволи -
Здесь безысходность вся слита,
Мгновенье муки, точка боли,
Вас нет, вы только призрак дня.
***
Они купаются в ночных росах, прячутся в ночной мгле; их глаза дрожат от страха и блаженства; их жизнь находится на грани. Пусть Солнце обжигает их кожу в последний раз. Пусть они приникнут к Земле, возбудив в ней движение соков, пусть Земля подарит им свое молоко. Сознание, что это их последний день жизни заставит пережить их то, что не смогли бы они прожить в течение шести лет. Напоите их страхом выше меры - и они будут, как овечки, лобызать вам руки; они будут благодарны вам за то, что все еще живы. Ласково, кротко, словно дети, будут льнуть они к вашему подолу. Подарите им наслаждение в момент смерти, смешайте его с болью – и они будут счастливы умереть…
***
Злость жалкой, побитой суки. Они будут кусать ее ляжки, пусть их вкус тает у них на устах. Пусть оближут ее соленые пальцы, высосут грязь из-под ее ногтей. Эти руки мешали кровь с костями, а затем услаждали уста свои адским напитком. Она вяжет их по рукам и ногам; вязкость ее рук леденит. Перед ней они чувствуют себя обнаженными, как перед врагом. Их сердца у нее в руках. Холод и тепло ее ладоней. Пусть ноги ее топчут живые трупы, пусть прах их въестся в ее глаза. Иглы из ее рук пустят им кровь. Пусть прочувствуют боль и наслаждение. Это же вдвойне мучительно – чувствовать ее наслаждение! Нет! Нет! Ее руки оплетут их шеи, ее ноги сплетутся с их ногами, пусть они умирают возбужденными. Неужели это безумие? Нет! Это всего лишь кровавый пир. Мучительно ее губы будут касаться их уст, а волосы, словно пакля, вызывая резь в животе в момент агонии, касаться их лиц. Она вырвет из их душ молитву. Их слезы своим теплом будут ласкать ее руки…
***
Интересно, что должен испытывать мужчина, если ему смерть несет ослепительно красивая женщина?..
Стремление к смерти
Удивительно, как в мире все устроено! Обернувшись назад, иногда можно уловить роковые мгновения жизни. Обычно принимаешь решения, не до конца осознавая последствия, находясь в неопределенности, точно в чаду, но только потом осознаешь последствия своего выбора… Я чувствовал демона, ледяного как ночь, неуклонно, холоднокровно манящего меня к смерти и не мог противиться ему. Очарованный, обольщенный, я стремился к собственной гибели. Под невинным цветком таилась адская пропасть. В роковую минуту рядом со мной оказались мои друзья, добрые духи, которые неимоверными усилиями удержали, уберегли меня. И что же это был за демон, манящий меня? Демон подлости. Этот демон часто становится причиной гибели многих людей. Он всегда был моим кровным врагом. С первых мгновений взаимное нетерпение и презрение пронизывало наши сердца. Этот демон порожден ощущением злобы от зависти. Если человек открыто выходит против него, то получает нож в спину. После, не оказавшись в его лапах, я услышал слова: «ты сделал свой выбор!» - Ууу!.. Жуть!..
Влечение к смерти неумолимо, безжалостно, холодно; его сила – как зов пропасти, трудно удержаться и не бросить туда взгляда. Невозможная тяга. Тоже бывает с наркоманом во время ломки. Тоже и с неизбежным стремлением к собственной гибели; ибо отказ разумен, но привносит ощущение малодушия – это коварная, тонкая дымка над темной гладью, готовой поглотить вас, это холодный туман в ночных горах, над мрачной расселиной. Холод и бессмертие. Трудно устоять против этого демона. Соблазн дуэли велик; и если останешься в живых, ты станешь другим.
По существу, сама жизнь есть растянутое, неумолимое стремление к Смерти, шаг за шагом, капля за каплей, бесповоротно и неотвратимо, затягивающая воронка…
***
Заныло сладкою тревогой
В болезненной душе моей
Ее надменность; недотрогой
Казалась мне она теперь.
Ее желание помучить,
Послаще истязать меня,
К рукам попреданней приручить,
Заставить изнывать, любя.
Чтоб всей душой, открывшись полно,
Глядел ей в рот, боготворя
За нею следуя покорно,
Я отказался от себя;
Чтоб ущипнуть меня больнее,
И я от этого был рад,
Пред нею радостно слабея,
Клонил колени невпопад;
Чтоб я с глубокою печалью,
С тоской, мечтал к руке припасть,
Отмечен смертною печатью,
У ног желал бы изнывать, -
То было тонким воспитаньем
Души доверчивой моей,
Неизъяснимым истязаньем,
До дрожи мозга и костей…
Ласкать ее влюбленным взглядом,
За все всегда благодарить,
Все вперемежку – с раем, адом,
Ее я должен так любить!
Но, может, взор глубокий мой
Хоть ныне раз утешен будет
Ее господскою рукой,
И уж вовек не позабудет
Того мучительного счастья,
Надежды, муки, слез, всевластья;
И в кровной жизни круговерти
Душою будет с ней до смерти.
***
Чего ж я, пасынок унылый,
Предаться так хочу душе иной?
Сегодня целый день постылый
Брожу в тоске, наедине с собой.
Спешу исполнить приказанье,
Все сны мои пересказать,
Виденья, тайные мечтанья, -
Все без утайки передать.
Примите ж, Госпожа Алиса,
Плоды души доверчивой моей,
Ах, был бы ныне я Парисом,
Вам отдал б яблоко теперь!
***
Средь сестер своих прекрасных,
Звезд мерцающих и ясных,
Полумесяц над снегами
Ходит в северном тумане…
Чертоги Снежной Королевы;
О, бог меня храни!
Из вьюг у замка стены,
Из ветра окна сложены.
Зал пустынных ровный строй
Протянулся в тьме ночной;
А вокруг метель кружит
И порошит и вертит...
Замело; ни зги не видно,
Одиноко и пустынно.
И, конечно, никогда
Здесь веселья не бывало.
Всюду только лишь снега;
Все в покое пребывало.
Драк, попоек и пирушек,
Женщин, шуток, погремушек,
Балов, ряженых девиц,
Милых женских, ярких лиц
Вам не встретить никогда
В царстве холода и льда.
Только вьюги завывали...
Посреди пустынной залы
Было озеро; оно
Было треснуто; зато
Все кусочки, что кристаллы
Были ровны; и они,
Что брильянты гранены,
Чудно бликами сверкали...
И на озере, на том
Возвышался льдистый трон.
Королева отдыхала,
Временами, здесь, на нем,
И, бывало, говорила,
Что под троном у нее
Тайну озеро хранило;
Ведь оно наделено
Было разумом; и то
Было зеркалом ее.
Королева в нем, читая,
Тайны мира постигала.
Был у ней чудесный дар,
Ворожба волшебных чар:
Посох белый, не простой,
Силы страшной, колдовской.
Все вокруг себя она
Превращала им в снега;
До чего лишь докоснется,
То уж в глыбу обернется...
Бедный Кай пред ней сидел,
Весь замерз и посинел.
И лицо его бледнело;
Ведь ему она велела
Из кусочков белых льда
«Вечность» выложить, тогда
Уж ему пообещала
Пару новеньких коньков
И свободу без оков.
Голова его трещала...
Долго Кай один сидел,
Думал, думал... поседел;
Слово то не получалось,
Как головка не старалась...
***
Она стояла вся такая тонкая, высокая, в черном костюме, на голове ее был темный головной убор, вуаль сеточкой прикрывала ее лицо, - магия утонченного очарования. Она была строга и горда, немного надменна. Мужчина ласкался к ней, она же гладила его по щеке своей худой, тонкой рукой в черной перчатке, которую он со страстью, находясь в каком-то исступлении, целовал. Вдруг женщина невольно, быстро согнула руку в кулак и слегка отстранила от его лица. Он растерялся, но обнял ее, крепко прижал к себе… она оставалась холодна, отстранена, даже немного отвела голову в сторону; и лишь на одно мгновение как будто теплое облако промелькнуло на ее бледном лице, и тут же исчезло…
***
Иногда она чувствовала себя птичкой, попавшей в когти, но ей было мучительно приятно находиться в этих когтях.
***
Жестокие игры… Опасно быть в полной власти одного человека, подчиняться ему во всем, - легко можно выйти на грань жизни и Смерти…
***
Вот думаю: поймают меня, будут допрашивать, мучить мукой нескончаемою, издеваться по всякому, наконец, умертвят. Но дух мой выпорхнет и будет жить вечно. И здесь бессильны палачи!
***
Розы, умирающие от холода на морозе… бедные лепестки, с тонкими темными прожилками, трепетно подрагивают от холода… смоченные слезами… оледенели… и вянут… сердце обливается кровью… но у Госпожи не повернулась рука обернуть их бумагой, отнять у них красоту и возвышенность трагического зрелища; горячее Ее дыхание лишь на мгновенье подарило им надежду… цветы ослабли в Ее теплых руках; им суждено было остаться здесь навсегда, на улице, в ознобе, под музыку завывающего ветра, осыпаемыми снегом, тающем на влажных лепестках… и уносящем их жизни… лед и кровь, борьба за жизнь… красота, ускользающая в небытие…
Разговор с самим собой
Как тихо-тихо дремлют воды,
На землю пала незаметно Ночь,
Еще закат, темнеют своды,
Моя возлюбленная дочь,
Денница, крылья убирая,
Еще светла в преддверьях рая,
Но Ночь крылом своим пахнула,
Потух огонь на алтаре,
Свой темный бархат развернула…
Я вновь мечтаю при Тебе;
Воспомнил призраки былые,
Что притаилися в душе,
И так невидимы доныне
Явились мне в ужасном сне;
Я знаю, дети провиденья,
Моей природой рождены,
Вы архи-архи наважденья,
Вы соли темной глубины.
Явитесь мне в воображенье,
Предайте сладким мукам ада,
Отрадно тайное мученье,
Оно за радость мне награда.
Я знаю, что в сия пустынях,
В сия долинах и краях,
Над адской бездною, в пучинах,
Я буду счастлив лишь в слезах…
Есть мука в самом наслажденье,
Как завязь где-то в мирозданье,
Вся сладость горя, сожаленья, -
Се плата есть за пониманье.
Но жизнь, но в этом – жизнь,
Так длись же… длись и длись,
Мучительно и больно,
Я все готов теперь стерпеть,
Свободен дух, как призрак, вольно
Теперь могу я умереть,
Потомкам знанье предвещая,
Чтоб каждый день, чтоб каждый час,
Все проживали, забывая,
Что жили люди уж до вас,
Чтоб вам отмерен был глубокий
Познанья праведный удел;
Но лишь блеснул я, ясноокий,
И пал, оставив вам задел…
Госпожа Смерть и Жизнь
Тихая ночь; кладбище; дуновения холодного ветра колышут последние листья на обнаженных ветвях… Чистое небо, ясная Луна… переплетенные ветви деревьев вырисовываются на темном небосклоне… Безжизненный лунный свет затопляет кладбищенские ограды и кресты… во всем чувствуется особая энергетика… как будто тленное сияние разлилось вокруг… земля отходит мертвым паром… Раб склонился у ног Госпожи Смерти, являющей сосредоточие темных сил. Он преклоняется перед Ней, как перед невидимой тенью, с рождения сопровождающей всякую жизнь… Над ним Ее коса купается в ярком свете Луны… Власть Смерти несомненна, над всем, что возникает, ибо рано или поздно оно погрузиться в Ее материнское лоно, рождающее и поглощающее все... Под Ее ногами шуршат сухие опавшие листья, неумолимым тленьем и прахом касаясь Ее стоп… Ее власть берет свое… Все бояться Ее, но неумолимо, повинуясь Року, несут свои жизни в Ее объятия…
А какой предстает Госпожа Жизнь? Это зрелая, добродетельная женщина, немного строгая, но всегда снисходительная и справедливая. Она гуляет по цветущим весенним садам в белоснежном обличии; Она – заботливая мать; да, много в Ней доброго и светлого, но и много потаенного, - ничто естественное Ей не чуждо. Госпожа Жизнь сознательна и порядочна, может наказать и приласкать, - это женщина с большой буквы. Гуляя по садам, наполненными весенними звуками и трелями, вдыхая вешнюю прохладу, она своими босыми стопами приминает молодую траву…
Да, я всегда полагался на мнение подобной женщины и всегда готов отдать за нее жизнь...
Пирамида Лилит
Золотистый Геспер взошел на вечерний небосклон, над темно-плещущем морем… и погрузился в ночную пучину, мимо восходящей Луны…
Утром он добрался до пустынного места, где, средь быстро несущихся облаков, под небом, возвышались две величественные пирамиды... похожие, словно две капли…
На самой вышине одной из них виднелся хрустальный трон Люцифера. Представ перед ним, Геспер увидел блеск темных гордых глаз властителя, находящегося на вершине мира. Люцифер был в белых трико и ботфортах. Родная кровь… разве мог Геспер не любить его, он пал ниц… и глаза его были покорны, преданны и благодарны…
Пирамида брата воплощала собой все страдания и муки человеческие, с возрастанием коих сама возносилась до небес. Приглядевшись, Геспер понял, что сотворена она была из чистой человеческой кости. Люцифер же восседал, положив руки на подлокотники трона – в виде живых людей, стоящих на коленях по бокам. А попираемый его ногами пьедестал был украшен резным сонмом маленьких людей – народами – символом Человечества. В своем величии он был прекрасен!
После Геспер спустился и подошел к пирамиде Лилит, находящейся немного ниже пирамиды Люцифера, но также уходящей под несущиеся облака. Она восседала наверху на хрустальном троне, в болооблачных одеждах, с обручем на голове, - апогеем Луны…
Перед подножием пирамиды, пресмыкаясь, в пали лежали покоренные народы… и Геспер упал, уткнувшись лицом в песок, перед первой ступенью в основании…
Затем, поднявшись, он оказался лежащим перед прозрачными ступенями Ее трона, не смея взглянуть выше ее туфель и белых щиколоток… О том же, чтобы поцеловать их, он не мог и мечтать... Лилит сказала ему, что он всегда будет лежать в прахе у Ее ног и желать Ее, покорно мучаясь от своего нестерпимого желания, становясь Ее рабом, и вместе с тем будет все более и более любить Ее… Но тем он и был счастлив!
Вихрь воображения в мгновенье вскружил ему голову… Роскошные ложи Лилит и Люцифера в полумраке, огни горят, пурпур… Прислуживая, Геспер наполнял чаши вином и нечаянно пролил, ревниво взгляд подняв… Его тут же заставили высечь, у них на глазах… смеясь… и вместе с тем снисходительствуя…
После Лилит и Люцифер велели Гесперу пасть ниц на террасе роскошного дворца, позволив целовать свои следы… Сами же прогуливались, наслаждаясь ветром, доносимым с близлежащего внизу морского побережья, где волны мрамор колыхали…
Белооблачные боги, взвешивающие мир в своих руках, они были восхитительны! Пресмыкаясь пред ними, о большем Геспер и мечтать не смел! Такова была их благодарность…
Вот так семейка!
P. S. Все это мне напоминает извечный любовный треугольник: Пьеро, Арлекина и Коломбину…
P. S. Шел я, шел и дошел… Понять все хотел, понять высшее – и сам не знаю, как очутился здесь. Кто-то скажет: сумасшедший! Да, хорошо сумасшествие – путь моей природы, характерный символизм. А делал ли я выбор? Делал в пользу добра, но почему-то шел темными тропами и был увлечен ими. Шел и пришел к пирамидам…
P. S. Воображение во многом превосходит реальность! Но и реальность не хочет уступать ему…
***
Он в напряженье, готов к прыжку,
Подобно ласковой пантере,
Зубами вгрызться крепко в плоть;
Амур уж плачет по Венере.
***
Черт перед месяцем на высокой горе,
Взоры подъял к необъятным высям,
Как будто один на пустынной скале,
Предался о мире тайным мыслям.
***
Море спокойно, переливается лазурью на Солнце… Но откуда? Начинается буря, и шквал грядет, и мраком все занесено; разверзлась бездны пасть… как зыбок, неустойчив мир! Переливается из края в край…
И под звуками эоловых арф таится адская пропасть.
Покоренные Луной
Пели, танцевали они, носились по горам с зажженными факелами, в лесах любви предавались без меры, глядели в чистые источники, любуясь отражением жизни, смеялись как дети, но, наконец, устали и ласково покорились тихому свету Луны…
***
Я переживаю себя каким-то фантастическим, сказочным героем; мне никак не отделаться от представления, что жизнь - это что-то в высшей степени необычное.
***
Благословенны те мгновения, когда мир перестает быть простым и понятным; тогда человек начинает понимать всю свою несостоятельность, а это уже залог успеха.
***
В моем сознании какой-то неясный образ вырисовывается в темноте; глушь, лес, осенней ветер… одиночество… какая-то зеркальность человеческой тени и ночи, только очертания – деревьев, кустов, холмов, озера – все врезается в сознание, резцом вычерчивая свои контуры; сознание бытия наполняет, сводит с ума переживанием какой-то фантастичности окружающего… взору открывается неисчерпаемое многообразие мира… в нем можно тонуть, не достигая дна, зачарованно, заговоренно… человек – это водоворот, вовлекающий бытие в себя, как мощный вихрь (ну или слабый ручеек), но временами все меняется и оказывается, что это ты сам вовлечен в водоворот бытия… так или иначе…
***
Глаза у нее были блестящие, ясные, широко открытые, как при ярких отсветах пожара, наполненные безумным страхом, одержимости, как будто маниакальный демон рвал ее изнутри, но она терпела эту боль, - что-то подобное испытывал спартанский мальчик, когда лисенок терзал его внутренности, - мучительная и одновременно сладостная пытка, которую невозможно терпеть; невыносимое состояние на грани, и эта жертвенность одухотворяет окружающий мир, изнутри, освещает магически сильным сиянием, в свете которого хочется закрыть глаза, что бы не видеть, не переживать этого кошмара…
Она сжала, стиснула зубы и терпела, дрожа, безумие топило ее рассудок; все ее члены были охвачены какой-то дрожью… и не было спасения, как в бушующей океанской бездне… мрак… ревущий ураганный ветер, холодный блеск и пена прозрачных вод… могучие, закручивающиеся валы, вырастающие из темных глубин, словно демоны ада, вырывающиеся из преисподней… падают, как горы, в ясных отблесках тусклого фонаря… скрип и вой… это рассудок, что теряется, тонет, захлебывается под натиском ледяных волн… нет спасения, нет!.. надежда медленно угасает, последний вздох бога, на грани бытия…
***
Передо мной письмо З.А. Волконской («царицы муз и красоты») на французском языке, почерк аккуратный, красивый, правильный; испытываю перед ним трепет, и совершенно не могу прочитать ни строчки, чтобы понять, ибо не знаю французского. Это приводит меня в совершеннейшее расстройство; чувствую себя перед ее аристократическим образом крестьянином, невеждой, чурбаном, достойным такого мучительного унижения… и все сильнее и сильнее постигаю необходимость образования и воспитания.
***
Сонм призраков слетается на мои желания: как вороны ждут они свою добычу, что проворные акулы, влекомые к жертве, пираньи, шумно вспенивающие воды, или нет - шуршащие пауки в банке, которые уже почуяли запах крови: они сразу здесь, стремительные, из какой бездны вы рождены мною?
Неужели я всегда хотел быть жертвой; между жертвой и палачом я выбрал первое. Много тех, кто презирает жертву; не знают они и никогда не узнают ее высшего счастья! Знаю тех, кто, соприкоснувшись с ее глубиной, закричали: хотим стать жертвой! Но не всем еще дано...
***
К аристократизму. У нас в России аристократизм в XIX веке имел свои особенности. Аристократы говорили на французском языке, так, чтобы холопы не могли понять даже то, о чем ведут речь господа; это сильно унижало; или секли безбожно за любую провинность. Причем, женщины, как и в древнем Риме, были более изобретательны в разного рода жестокостях.
Аристократизм также неявным образом является центральным местом философии Ницше, как ее подоплека. Но биологический аристократизм в крайнем своем проявлении приводит к фашизму (его крайняя ипостась). Но почему люди так стремятся принадлежать к числу аристократов? Этому понятию имманентна обостренная дихотомия господство-подчинение, выше-ниже. Опять же, превосходство является сущностью аристократизма, его альфой и омегой и неразрывно связано с избранностью. Аристократизм порождает нетерпение, надменность, высокомерие, резкость, противопоставление. Все это естественным образом смиряет гуманизм, человеколюбие, уважение. В противоположности аристократизм достигает своей высоты и полноты. Биологический же аристократизм – превращение в животное, дикое, бесстрашное, управляемое силой инстинктов, - это порыв в сверхчеловеческое, но в конце порыв должен венчаться возвратом к человеку; стать животным, чтобы стать человеком. Основой же любого аристократизма является превосходство во многих отношениях. Сверхчеловек – это идея, как преодоление человека, но эта идея отливается по дороге в нечто конкретное, - от безобидных до ужасающих форм, и обязательно попадает в область морально-нравственных оценок.
Аристократизм также трагически уносит жизни многих людей – высота чести требует жертв. Первоначально же аристократами стали те, кто силой завоевали и подчинили других. Аристократизм основывался на праве силы, силы духа и праве чести; но без денег тоже аристократу не обойтись, иначе унизительно; аристократизм требует превосходства во всех отношениях. Но в самом этом понятии уже содержится классовое противоречие; ибо избранные необходимо противопоставляют себя остальным. Аристократизму присуще унижение и подавление, часто жестокое, но аристократизм может быть очень легким, невесомым, как облако, и бесконечно недостижимым, как глаза женщины…
Гений Луны
Юноша, пройдя сквозь лес, взобрался на вершину высокой горы. Ночь была тихая и теплая. Оказавшись на вершине, там, где огромная Луна висела прямо перед ним, он сел, приставил флейту к губам и начал играть… небесная музыка разлилась в округе… горы, леса, долины – все внимало ее движениям души… Одинокая девушка, привязанная в лесу к дереву, с темной повязкой на глазах, услышала музыку – и сердце ее дрогнуло: играл ее возлюбленный…
Луиза Казатти
Находит сумрак; полновластная Луна
Висит как яблоко над тихою рекою;
Как будто смерть, маркиза холодна,
Глаза очерчены, сияют темнотою,
В атласном саване, покойница бледна,
Что призрак, с белой лилею, в гондоле;
К дворцу, скользя, незримо подплывает,
Соперница Луны, в воображенье тает…
Не знаю, видели ль вы замки
Вампирш прекрасных, что будят по ночам,
Пустынных зал готические арки,
Где дивы-призраки гуляют мирно там;
Пиров полночных, страшны судеб парки,
Из небытия являясь жертвенным глазам;
Лишь только в полночи кровавая Луна
Взойдет на лесом, туманно холодна.
Иль видели, как лунный свет стелится,
Неверно освещая хлад могил,
Среди крестов, оград, ложится,
Как будто прахом тленным; свет не мил
Живущим днем; моя глава клонится,
Покорна власти темных сил,
К Ее ласкавшим жертв рукам,
Чтоб, очи сомкнув, равным быть богам.
Средь темноты, Ее пиры наполнены огня,
Здесь оживали древние картины Рима,
В тунике белой, полночи звезда,
Она лозе была подобна среди пира;
От наваждения смыкаются глаза,
Пред них разверзся праздник мира.
Сорвав тунику средь полунагих рабов,
Маркиза встала; пурпурный покров…
Интриг, борьбы всегда ей было мало,
В мгновенье ока, сердца все в трепет повергая,
В ладони хлопнув, Луиза заставляла,
Средь пира красотой блистая,
Пред ней плясать, царицей бала,
При том глядела, замирая…
И ей в восторге все рукоплескали,
И взоры вниз, к стопам ее смиряли.
Самовлюбленная краса и гордость всей округи
Она была надменна и мила;
Лаская взор, ее подруги
Стремились к ней; но все ж одна
Она бродила… завистливые люди
Во след смеялись ей; была Луи горда!
Когда цветок прекрасный умирает
С ним вместе мир горюет и страдает.
В ее садах роскошных, утопая,
Средь райских птиц, махровых роз цветы,
Раскрыв себя, цвели благоухая,
Вокруг кружились мотыльки,
Что облака, над всем порхая;
Кругом фонариков пестрели уголки.
И в сем саду - небес альков,
Была маркиза краше всех цветов.
Гепарды, львы, пантеры, змеи
Среди дорожек, у дверей,
Ее ласкались рук, коленей,
Служа защитой от людей,
И, может, средь земных волнений
Надежней были всех друзей.
Они, свои подставив гривы, хохолки,
Глядя в глаза, икали ласк Ее руки…
Бывало, Лу, забывшись, розы устилала
На черный бархатный ковер,
Свечу взяв в руки, умирала:
Ложилась в гроб; ее безумный взор
Тускнел; она во мраке угасала,
Даря последний луч; дворца простор
Пред нею саваном навеки одевался,
И уносясь, в небытие терялся…
Отринут занавес, пролился свет Луны;
Луиза смотрит в зеркало, нагая,
В прохладе ночи, в забытьи,
Красуясь, ловко тело изгибая,
В объятья страстные любви
Себя на волю предавая,
Упала, забылась в тишине,
И спит дитя; лишь волны плещут в темноте…
Песнь рабыни
Где моря гладь ложится ровно,
Смыкаясь с небом полюбовно,
Средь синевы прозрачных сфер,
Мерцает тихо Люцифер…
Вода плескала о ступени…
У беломраморных колонн,
Предавшись утром сонной лени,
Рабыня внемлет говор волн.
Заутра арфа золотая
Была в ее младых руках,
Шелк струн рука перебирала,
Звук лился… пальцев гибкий взмах…
Касанье плавно тонких струн,
Слетали звуки звонко вдаль,
Как отголоски дальних лун,
Неся безбрежную печаль…
Демон
Познанья жаждет демон ада;
Его пророчески слова,
Ему везде и всюду мало,
Он отрицанья дух и зла.
Людьми низвергнут; ибо сила
Его народы покоряет;
Он дух полуночи и мира,
Бунтуя, мощью низвергает.
Толкнет пятою этот мир,
Бессменно в космосе летящий,
И для богов наступит пир,
Умы неверные мутящий.
Неистов, легок, искушен,
Как вихрь над целым мирозданьем,
Порой угрюм, порой смешон;
Он одержим, творец, познаньем.
Что ищет он; к каким пределам
Его горящий смотрит взор?
Он враг границам, чуждый мерам,
Его слова везде укор.
Но дух пустыни страстно жаждет,
Тяжел, как камень, и глубок,
Отвергнут всеми, жадно страждет
Любви, но вечно одинок.
***
Дикарка на колеснице золотой,
До пят укутанная в восточный газ,
Сияя кудрями и свежестью младой,
Богиней ветреной явилась среди нас.
И праздничный народ, застыв от изумленья,
Не в силах скрыть, явил ей поклоненье.
Как будто вдруг сандалией нескромно
Она в сердца людей незримо надавила,
Дерзка, коварна, вероломна,
Очаровала всех, собой затмила.
И юноши ей в след рукоплескали,
Смеялись, говорили, тосковали…
***
Под ветром пальмы гибко гнутся,
Дождем омыты, листья рвутся…
Песочный пляж, пустынна ночь;
Нептуна любящая дочь
Ступает в волны, что к брегам,
Несясь вихрями по водам,
С наката бьются в пене белой
Средь мрака… лунно-индевелой,
Бедняжке холодно и страшно;
Что нервы, молнии опасно
Рисуют яркий свой узор,
Являя темных вод простор...
И в хладном блеске, трепеща,
Она ступает, вся дрожа,
В пучину моря ледяную,
Как будто в склепа кладь сырую,
Закрыв и нос и рот руками,
На время воздух задержав,
Смотря испуганно глазами,
Нырнула… воды взбунтовав,
И вот вздохнула уж в воде
Навстречу катящей волне,
И захлебнулась… и металась,
С томящей болью задыхалась,
Но воды жадно к ней втекли,
Ей члены все обволокли,
Она всем телом задрожала
И так в сознанье умирала…
***
По устланной красной материей дорожке император взошел по пяти ступеням на трон. Он был в белых трико и черных ботфортах, ворот его куртки был поднят вверх, глаза горели, темные волосы обрамляли волевое лицо. Покоритель народов, завоеватель мира, он поднял руку – и вся окружающая его толпа, некогда непокорная, пала ниц, в пыль, пресмыкаясь перед его троном. Рядом же, у подножия, он поставил вокруг себя на колени побежденным им царей, приковав их цепями, как верных своих псов.
Магия Луны, влюбленный в Луну, безумие
1
Луна, туманно-холодна,
Рассеяв томно рукава,
Что призрак-дива из могилы,
Над старым кладбищем взошла,
В одеждах белых, молчаливых,
Была она совсем бледна.
Ее молитвой детских уст
Я безмятежно вопрошал,
Когда один как дикий куст
В сиянье у креста стоял…
2
Певец Луны велеречавый,
Над взморьем дольнем, безмятежным,
В покровах ночи, темно-нежных,
Сидел безмолвно у причала,
И в воды взоры обратя,
Царицу ночи миловал,
И взглядом долго вопрошал
О тайне лунной бытия…
Слово в защиту Ангела Тьмы и Света
Уже ли думаете вы, что Сатана – глупец
И злом одним готов стяжать себе венец?
Упорствовать во зле… в чем смысл?..
Зло ради зла – себе лишь на погибель!
На зло способен Сатана – но ради высшей цели,
Он дольней справедливости взыскует,
Да, много в нем превыше всякой меры,
Он высшим злом зло низшее бичует!
Наивны люди, ведь страшный Сатана
Небытие несет… но отпрыск бытия,
Светлее всех он, самый светлый Ангел,
И зло в его руке – то пламя, Прометея факел!
***
Прекрасна темной красотой,
Ее я видел в алом свете,
С волос волнующей копной,
Аристократкой в Назарете…
То Сатана против Христа,
Любовь и братство против власти!
То бесконечная борьба
Спокойной жизни с бурей срасти!
Как Венера становится во главе Пантеона…
Солнечная колыбель качается над взморьем,
В ней, почивая, сладко дремлет Ангел Света;
Звезда одна на изумрудном небе,
Мерцая, ласково светит ему у изголовья…
Прохладен ветер с берегов подножных,
Средь кипарисов на скале вознесся храм Венеры,
Туман рассеялся, прозрачен воздух утра,
Вдоль мраморных террас языческие боги…
***
Цветы ложатся ночью
В лунном свете
Под ветром тьмы…
Но утро вновь –
Они в расцвете,
Навстречу солнечной ладьи…
***
В темных чулках и туфлях, покрытая темной вуалью, в накидке с капюшоном, женщина стояла на коленях, перед распятием, посреди старинной церкви, сквозь витражные окна которой пробивался слабый Свет… Она каялась, молилась, но не в силах противиться сожигающей изнутри ее страсти, мысленно отдавалась Сатане…
***
Римский юноша, только что целовавший и ласкавший так страстно Поппею, стоял при свете ночной Луны, бросающей свой мягкий отсвет на его белую тогу, стоял, облокотившись на мраморную лестницу, посреди южной ночи, когда звезды так близки и многочисленны, когда особенно чувствуется, что значит жить – жить на Земле… благодаря всем сердцем окружающий Космос… и совсем, совсем не хотел умирать… Да, он любил подобные моменты!
***
Зарницы грозно ликовали,
Пожар на небе догорал,
Цветы в закате утопали,
А я под яблоней лежал…
***
Темная ярость, священная кровь,
Блеск закаленных мечей,
В битве раскроена косная бровь,
Грозно танцует Арей…
Сююм-бике
Венцом ногайской всей Орде
В Сарайчика покоях дивного дворца,
Под взглядами мурзы Юсуфа, при отце,
То ль Солнце юга, то ль восточная Луна,
Цвела среди садов прекрасная бике,
Тюльпану майскому подобна, зардевшая краса,
С улыбкой южной, румянцем на лице,
Затмила всех красой она.
В то время у эмира одного
Рос славный сын, джигит Кучак,
Среди степей и день, и ночь… его
Носил друг верный – аргамак.
Эмиры прочили: пойдет он далеко;
Встречался он с Сююм-бике не раз.
Несясь в степи на белом скакуне,
Кучака повстречала юная бике…
И, вскинув подбородок, плетью указует:
«Ко мне!» - на юношу надменно зрит,
Кучак ногайкой стражников бичует,
Но темный взгляд бике его разит,
Покорно он у ног ее пасует,
Над ним степей царевна говорит:
«А ты красив Кучак-оглан,
И дик и смел, как юный хан!..»
Но браки крепки по расчету,
Сююм-бике взял Джан-Али
Венцом казанскому народу;
Ханум «любимой» нарекли,
Но позже, волю дав перевороту,
На трон Сафа-Гирея возвели.
О нем был горький плач Сююм-бике,
Когда стояли русских струги на реке.
Без края степь легла кругом,
Царица вдаль с волненьем зрит:
Края родные, отчий дом
Орды ногайской; путь пылит,
Кибитка став… бике бегом
В роскошных шароварах средь степи,
Пав на колени, бьет челом
Святой аллаховой земли...
Но жизнь – страницы из Корана,
Круг подошел к иной черте,
Все проступило из тумана:
Сафа-гирей при смерти, на одре;
По воле славного султана
На трон взошла Сююм-бике.
Когда она склонилась над письмом,
Вошел оглан; все мысли об одном…
«Кучак, себя ты прочишь за меня?..»
И женский смех объял светлицу…
«Безумец, ты кровью запятнал себя,
Схватить его и заточить в темницу!
Пусть будет утром отсечена его глава,
Того, кто смел предать царицу!»
Но сердце женщины полно любви,
Кучак свободен, посреди степи…
Но пойман был… ему далече
Уйти дружина не дала.
Стоял он гордо, молвив речи,
Пред троном Грозного Царя,
Не изменил Христу-предтече,
Алле был верен до конца…
Топор блеснул на утренней заре,
И с уст слетело лишь: Сююм-бике…
Восточной башни каменный оклад,
Ханум в окно сквозь реш глядит,
Скрывает башня дивный клад,
Печаль от глаз людских таит;
Перед лицом небесных врат
Царица в сердце говорит:
«За что, за что мне это все,
Алла, я ж женщина всего?..»
В Царя покоях, на девичей стороне,
При царственной супруге несравненной,
Вся в золоте, нарядах и парче,
Ни перед кем не приклоненной,
О родине рыдала все ж Сююм-бике,
Как не покоила царица правоверной.
Так в сердце чистом бьет родник,
Что глубоко любовь таит.
В монастыря глухой темнице,
Вдали от родины своей,
В Касимов граде, от столицы
Далече жизнь ее теперь
Текла в печали и молитве
До самого скончанья дней;
Была она в монахини пострижена,
И канула, что надпись на могиле не видна…
Однако живо до сих пор преданье
О высшем подвиге ханум,
Как непокорно, с содроганьем,
Меж створок башни ясный ум
Был просветлен воспоминаньем,
Последним отсветом далеких лун.
В выси с окна блеснул покров, –
Удар и тишина… свобода от земных оков…
*Бике (Госпожа)
Смерть ведьмы («Вием» навеяло…)
…В деревне умерла прекрасная девушка, и слух о ее кончине сразу же распространился повсеместно. Она была не такой как все, чуждой, ее почитали за ведьму, и где-то каждый вздохнул с облегчением. Только один… Сатана был безутешен…
Некогда на утренней зорьке она отправлялась гулять в лугах или купалась в холодном лесном озере. А когда над лесом восходила полная и огромная Луна отправлялась в чащу за травами, что в сию пору обретали свою наивысшую силу. Почему же ее считали ведьмой? Она просто родилась такой, необычной, а люди, не могущие объяснить свои беды не иначе как чьей-то злой волей, приписывали ей все, словно она была источником и злым гением. А она даже о них и не думала, она просто была самой собой и стремилась к тому, к чему влекла ее природа. Она входила в этот мир и видела его под особым углом, отличным от общепринятого, точно нитью, на которую нанизывают яблоки, только вместо яблок это были события, в которых она принимала участие. И это был ее – только ее – жизненный путь! Ее жизнь, если можно так сказать, шла в разрез с жизнью общественной, и вместе с тем сливалась с нею. Ее интересовали те вещи, мимо которых многие проходили мимо или в упор не видели, или были чужды им и старались обойти стороной…
Но что же такое ведьма? Конечно, в обычном смысле – особа, которая с помощью колдовства и злого умысла стремится причинить вред. Но она не была таковой! Она была одинока, как кошка, и, не желая подчиняться другим, стремилась подчинять себе. У нее просто была иная эмоциональная и сексуальная природа – очень привлекательная, околдовывающая. Особая влюбленность во все темное и грозящее гибелью говорило в ней. Это был своего рода разговор со Смертью, с тем, что стоит по ту сторону от видимой и осязаемой реальности, что противостоит ей и развивает, то, что является не только причиной гибели, но и невероятной плодовитости и роста (словно с растущей Луной все растет лучше)…
…Зыбка озерная гладь, на горе перед озером стояла церковь, обветшалая от времени, покинутая. Только ее стены помнили былые времена: сколько душ прошло мимо них, - во время отпеваний и венчаний, во время служб… Поблизости от заброшенной часовни находилось старое родовое кладбище. Деревья шумели над ним. Тревожной и дождливой была пора. «И откуда в мире столько неуловимой и зыбкой поэзии, - думалось Сатане, стоящему подле креста в виде ангела?..»
Близлежащая часовня стояла пустой и одинокой, давно здесь не совершались службы, она была забыта, каменный пол покрылся мхом, кругом нависли паутины, до ноздрей доходил тлетворный запах плесени, ютящейся по углам… Сатана пришел проводить свою любовь в последней путь…
…Ведьма лежала в гробу в белых одеяниях, худая, стройная, с вороньими волосами и тонкими, еще хранящими красоту губами, такая чистая, красивая, тихая, ослепительно прекрасная и бледная, словно та Луна, что тревожно скользила над облаками, временами появляясь и пропадая, и сейчас глядела в часовню сквозь высокое решетчатое окно. Темные ветви неистово качались снаружи. Надвигалась гроза. Дождь стучал по крыше. В щелях свистел и завывал ветер. Дверь хлопалась, как потерянная… Временами молния рисовалась на мрачном небе, в отсветах которого, словно из небытия рождался крест, смотрящий в вышнюю бездну… Раздавался гром… Юный Сатана стоял на коленях на холодном каменном полу посреди часовни перед возвышающимся открытым гробом, где лежала она, его некогда любимая… Он сжимал и целовал ее холодные руки. Ему хотелось всем сердцем, всей душой, обливающейся внутри слезами, чтобы она ожила, чтобы вновь возвратилась, ибо она была так красива, так молода и любима!.. Но все было невозвратно и трагично, ибо в гибели самой красоты заключен великий трагизм!
…Сатана стоял перед ее онемевшем, мертвым телом, словно юный царь Пигмалион перед своей возлюбленной Галатеей, над которым сжалилась Венера и силой своей любви обратила ее к полнокровной жизни… Он был страшнее грозовой тучи и плакал: пусть бы она поднялась в белом балахоне, во всей своей красе, величии и ужасе. Он бы обнял ее. Наивный, его природа говорила в нем, что он может победить зло, полюбив его, при этом, не став его заложником!
Но что значит мертвое тело, которое было некогда столь близко и дорого, что значит находиться вблизи него, говорить с ним? Все равно, что говорить с миром мертвых. Он сам, стоя сейчас на коленях подле него, держа его за руку, находился в том мире. Всё – вся окружающая его атмосфера, реальность, потусторонность, все его мысли, - все сошлось в едином – она мертва, мертва!.. В этот момент ударил гром, и стекло, разбившись от удара, осколками посыпалось на каменный пол… Холод с новой силой ворвался в часовню. Но ничто на свете не могло возвратить ее к жизни, даже он был бессилен против кругообращения и его законов, он не мог воскресить ее тела... но он мог воскресить ее дух и подарить ему почти вечность в этом мире...
Держа ее за руку, он говорил то, что говорило его сердце, все, что изливало оно из своих глубин, все, что помнило о ней... Но природа вещей, окружавших его, была неумолима, она как будто молчаливо, по ту сторону сожалела его горю, но ничем, ничем не могла помочь!..
Жизнь, некогда бьющая ключом, навсегда покинула прекрасное и молодое тело, лежащее прямо перед ним, оставила подобно тому, как божий дух сию храмину, словно рак-отшельник – свою пустую раковину… оставила на волю небытию, ибо ничто уже не могло противостоять ему. Последние моменты тления и разрушения были уже столь быстры и неизбежны…
Есть в смерти какая-то высшая тайна, даже превосходящая тайну рождения! Путь пройден, человека больше нет, но вместе с его смертью все то, что осталось после него, что не подвластно смерти, по ее же воле обретает новую силу…
***
(Фетиш) В юном школьном возрасте больше всех на свете я любил свою одноклассницу, прямую, гибкую, активную девочку, речь которой лилась так ритмично; она была новенькой, но сразу же завоевала симпатии всего нашего класса, став первой, этакой отличницей эсэсовкой с чувством собственного достоинства. Да, она всегда и во всем стремилась к первенству! В нее тогда были влюблены и мои друзья. Целый день до начала занятий, придумывая разные приключения на свою голову (учились мы во вторую смену), мы проводили с тем, чтобы быть рядом с ней и выясняли, кто круче. И, как сейчас помню, одну ее вещь, – школьный портфель, черный, с тонкой белой каймой и двумя застежками… Когда один парень (наш конкурент) раз помог ей донести этот портфель до дома, над ним смеялись все пацаны, но где-то в душе, я думаю, каждый хотел сделать то же самое…
Один с Природой…
Уединения пустынный уголок,
Весны первичная пора;
Среди берез, у талых вод,
На склоне, прямо у ствола,
(Где мирно плёскалась вода),
Красой Природы вдохновлен,
С открытым сердцем, углублен,
Стоял, задумчив, Сатана…
И, бросив камень в гладь воды,
Ее кругами зачарован,
Как тихо!.. марево вдали…
Он словно спит, он околдован:
«Не уж-то это все реально?
Есть я – и это все вокруг,
Так много, сложно, театрально,
И средь всего – сознанье вдруг?!.»
Прохладный ветер, шаловливый,
И солнца луч златой, игривый,
Его кудрявя вольно прядь,
Сребрили вод прозрачных гладь,
Где, словно дымка – корабли,
Подняв по ветру паруса,
Посланцы неба и земли, –
Скользили мирно облака…
Из древа раны капли слезы,
Струились соки вдоль ствола –
Весенне-томный плач берёзы;
На ветке рядом два скворца…
Прозрачен воздух, свеж и тёпел,
И он душой свободен, волен,
Весенней легкостью томим,
Вновь в чувствах весь, неудержим;
Вертеп насилия и крови,
Души тяжелый, жуткий мрак,
Сознанье долга, твердость воли,
Стремленье ввысь… и вечный крах –
Все в нем рассеял мирный свет,
И позабыв тревоги войн,
Художник ныне он… поэт,
В Природу всей душой влюблен;
Ее любовник неизбывный,
Послушник, инок, странник мирный,
Что жизни краткий свой досуг
Ей в сердце свято посвятил,
Творец… и сам творенье мук,
Что дух святой свой проявил:
Блеснув на миг, что вешний цвет,
Пав провозвестником побед!..
P. S
…И бросив камень в гладь воды,
Ее кругами зачарован,
Как тихо!.. марево вдали…
Он словно спит, он околдован:
«Не уж-то это все реально?
Есть я – и это все вокруг,
Так много, сложно, театрально,
И средь всего – сознанье вдруг?!.»
|
|