ЗАРЕЧЕНСКИЙ СТАРЕЦ
ОДАЛЖИВАЛ ДЕНЬГИ ВЕЛИКОМУ ПИСАТЕЛЮ, ДРУЖИЛ СО ВСЕМИРНОИЗВЕСТНЫМ ТЕНОРОМ, БЫЛ НАСТАВНИКОМ ГЕНИАЛЬНОГО КОМПОЗИТОРА
(так рассказывает Георгий Когонашвили – основатель Крымского музея христианского искусства им. БОСТРЭМА – о почившем в крымской земле уникальном иконописце 20 века)
Сам Георгий Когонашвили известен публикациями на религиозно-культурную тематику. Подвижник музейного дела, человек разнообразных интеллектуальных интересов Георгий (или как его называют близкие Юра) Когонашвили также является знаковой личностью нашего противоречивого времени.
В ПОИСКАХ МЕСТА ПОД СОЛНЦЕМ
Начинал Когонашвили на историко-филологическом факультете Крымпединститута, хотя историком быть не собирался. Девятнадцати лет надумал поступать в Загорскую духовную семинарию, где столкнулся с большими препонами. Кроме разрешения милиции, нужно было представлять массу иных документов. Да и само оформление всего этого пакета потребовало бы нескольких месяцев. Все взвесив, Георгий решил уйти в монастырь. И, видимо, так бы и поступил, если бы не загорский старец Наум. Духовный светоч православия благословил Георгия идти в мир.
В Москве зацепиться было не за что. Поэтому и поехал к отцу в Тюмень, женился. Вскоре молодые перебрались в Тобольск. Так начались хождения по северам. Атмосферой они напоминали места, описанные Джеком Лондоном. Романтик Георгий обрел здесь свою Аляску. На Ямале, где устроились в школу-интернат, южанина потрясало все. Особенно восходящие сразу несколько солнц. В тундре родилась дочка.
Но где бы ни приходилось приклонить голову, почти каждую ночь снился Крым. Но не кипарисовый, а тополевый. Другого Крыма он до какого-то возраста просто не знал. Все детство Георгия прошло на центральном пяточке полуострова: Симферополь и прилегающий район. Лет до пятнадцати не бывал даже в Бахчисарае. Походы на Ай-Петри, «Долгоруковку», в прочие экзотические уголки были уже после того, как в памяти раз и навсегда отложилась иная живопись, со временем оказавшаяся даром Божьим.
Не плохо рисовал отец Георгия Константин Константинович. К нему эта способность явилась от матушки. Бабушка Георгия закончила Институт благородных девиц, где рисование и живопись преподавали на профессиональном уровне. Кроме того, некоторое время она обучалась в Киевской академии художеств. Сам Георгий изобразительному искусству по-настоящему не учился. Ходил, правда, в кружок рисования. Но осознать себя художником ему помог случай. В 13 лет он попал в руки выпускников - художников, которые оформляли ДК птицефабрики «Южной», где в то время жила семья Когонашвили.
ФИГУРЫ И МИФЫ
Благодаря отцу* Георгий оказался в среде замечательных ученых: Олега Ивановича Домбровского, Сергея Анатольевича Секиринского... Это они приобщили его к истории Крыма. А вот широте взглядов способствовали иные взрослые. Первым был пианист-виртуоз Аркадий Федоров. Он подрабатывал тапером балетной студии при том же Доме культуры. Это был один из первых в Симферополе наркоманов, увы, закончивший свою несчастную жизнь на улице. Гений в своем деле, он вывел жадного до впечатлений отрока (вот и, поди, пойми, от какого общения необходимо оберегать ребенка!) на самый верх тогдашнего элитарного крымского, конечно же, неофициального Олимпа. Через него Георгий узнал еще две выдающихся личности. Для многих из нас только сегодня стало ясно: мы жили рядом с великими людьми… Они – это здравствующий и поныне (многая вам лета, сер!) Алемдар Караманов и почивший (в 1977 году) Георгий Эдуардович Бострэм.
Некоторое время Когонашвили придерживался вполне стройной биографической версии о легендарном иконописце. Ведь он её собирал по крупицам сначала из общения с самим художником, затем из бесед с его дочерью. (Галина Георгиевна, много лет преподававшая в Крыммединституте, живет в Евпатории) В одночасье вся эта, казавшаяся вполне логичной, система рухнула. Георгий получил из Одессы книгу, посвященную Южно-русскому авангарду начала 20-го века, в котором фигурой № 1 был все тот же Георгий Бострэм, обучавшийся некоторое время в Одессе. Произошла хронологическая, если можно так выразиться, накладка. Годы, которые, (по симферопольским представлениям) мастер провел в Мюнхене и за росписью лавры в Сергиевом Посаде, оказывается, совпадают с одесским периодом его жизни. О том говорят документы, на которые ссылаются авторы книги. Можно подумать, что в Одессе жил один Бострэм. Храм расписывал другой. За границей учился третий.
Личность эта была многогранной. И пусть никого не смущают эти разночтения. Ведь признак величия подлинно исторической фигуры, не только в мифологичности, но и в инверсионности.
И ОТЦА, И СЫНА
Основателем шведского рода Бострэмов на юге Российской империи был «недобитый» под Полтавой офицер Карла Великого, пустивший корни в плодородную почву Малороссии в Елисаветградской губернии (ныне Кировоградской области). «Варяжкий гость» вскоре заслужил дворянское звание. Род Бострэмов дал новому Отечеству немало предприимчивых граждан: военных, политиков, врачей, ученых. Послужил бы ему и Георгий, во всяком случае, его бы отдача была неизмеримо весомей (хотя кто теперь об этом способен судить!), не случись в 1917 году кровавой перестройки.
Возможно, и нашему шведу предстояло решать эстетико-культурную задачу, причем, не менее значимую, нежели та, которая суждена была его соплеменнику Владимиру Далю. Насколько это так, предполагаемо хотя бы по тому, что Господь обеспечивал эту перспективу с хорошим запасом прочности. В одной семье родилось сразу два художника. Сестра Георгия Бострэма была не последним в своем времени скульптором. К сожалению, о ее судьбе вообще ничего неизвестно. В музее, созданном Георгием Когонашвили, есть письмо от крупнейшего искусствоведа Каминского, занимавшегося Шагалом. Ученый упоминает сестру Бострэма, творчество которой он считал составной частью духовной атмосферы той эпохи.
Георгий Эдуардович окончил Одесское художественное училище на то время достаточно престижное. Затем будто бы обучался в Петербургской академии художеств имени Репина. Какая-то часть его молодости связана с Мюнхенской академией. В большой дружбе он был с Кандинским. Последнее документально подтверждает все та же, присланная из Одессы, книга. Они вместе выставлялись, захваченные поиском нового искусства. Эти двое слыли в тот период апологетами беспредметного или, как его потом окрестили, абстрактного искусства. Но в определенный момент мистически непредсказуемой жизни Бострэма произошла полная переоценка ценностей, за которой и последовал коренной перелом в мировоззрении. Он отправляется в паломничество по святым местам. Побывал в Византии, на Афоне, в разных, скорее всего, католических монастырях. В Россию вернулся через Алтай совершенно другим. После чего к светскому искусству он больше никогда не возвращался. Если же появлялись беспредметные работы, все они были пронизаны божественным светом (звезды, свечи, космическая глубина) и назвать такую живопись абстрактной ни у кого не поворачивался язык.
Оставшуюся жизнь он посвятил традиционной иконописи, реставрации и храмовым росписям. Бострэмом полностью реставрирована Ильинская церковь в Троице-Сергиевой лавре. Существует целый список храмов (Архангельская, Московская области, Коломенское…), где Георгий Эдуардович восстанавливал иконостасы и росписи. Одно время он возглавлял реставрационные мастерские в Лавре и воспитал целую плеяду мастеров, среди которых выдающийся Боскин, который возглавил мастерские после того, как Троице-Сергиеву лавру открыли. А когда ее закрывали, по некоторым данным Бострэм был арестован и по одной версии приговорен к расстрелу, по другой – к длительному сроку лагерей. Ему удалось бежать. Долгие годы скрывался в Средней Азии. Но даже оттуда, из довольно глубокого андерграунда, ему удавалось воздействовать на общий творческий процесс. Как раз тогда он оказал влияние на Николая Ромадина (в музее есть книги и альбомы, подписанные Ромадиным «учителю Бострэму»), впоследствии выдающегося живописца, одного из лучших пейзажистов середины прошлого века. Попутно заметим, это его сын – Михаил Ромадин – тот самый художник, что оформил практически все фильмы Андрея Тарковского.
«Для меня, – говорит Георгий Когонашвили, – пока я не знал об этой связи, удивительным было то, что эти ленты мне всегда чем-то напоминали картины Бострэма».
Есть книга Михаила об отце, в которой как раз и подтверждается глубоко проникающее влияние Бострэма и на отца, и на сына.
АСКЕЗА И СЕМЬЯ
В период скитаний монашествующий Бострэм буквально подобрал умирающую от голода женщину с ребенком. Произошло это (сразу после 17 года) как раз в период подготовки к паломничеству. На средства, для этого собранные, Бострэм снял в Загорске (советский топоним Сергиева Посада) жилье, рассчитался с долгами сироток, а девочку удочерил.
Жили они на улице Полевой, 2. А в номере первом жил Василий Розанов, который приходил одолжить дензнаков – знаменитый писатель очень бедствовал. На чай к Бостремам заглядывал Пришвин. Хорошо был знаком Георгий Эдуардовичем и с отцом Павлом Флоренским. После революции долгие годы Бострэм дружил с академиком Филатовым. Знаменитый офтальмолог брал у него уроки, полагая, что живопись, как никакое другое средство, благотворно для зрения хирурга-глазника. В те годы единственным прибором в микрохиругии были глаза самого хирурга. В музее Когонашвили есть уникальный экспонат – пейзаж Владимира Петровича Филатова, написанный на рентгеновской пленке.
С тридцатилетнего возраста Георгий Эдуардович не вкушал животной пищи. Лишь на Пасху он позволял себе яичко. В глубокой старости иногда ел творог. Прожил Бострэм 93 года, отличаясь уникальным бескорыстием. Когда по окончании Первого Московского медицинского института, дочка получила распределение в Крым, загорский свой домик они кому-то просто отдали. Вскоре после переезда в Симферополь супруга скончалась. Оставшись один, иконописец поселился в Заречном (село в долине по дороге на Алушту). Правда, в последний год жизни перебрался к дочери в Евпаторию, которая к тому времени стала главным врачом детского санатория. Условия однокомнатной квартирки, которую она здесь получила, конечно же, не могли удовлетворять старца, по многим причинам. Но и там он писал до последнего вздоха. В Крыму его работ осталось только 15. Остальные рассыпаны по всему миру: в Троице-Сергиевой Лавре, Русском музее, Третьяковке, Лувре и в музее Соломона Гугенхайма (Нью-Йорк).
Симферопольцам памятна «Выставка одной картины», состоявшаяся в Художественном музее в конце 80-х. То была икона Казанской Божьей Матери, которая сейчас является основной в Крымском музее Бострэма, собранном и созданном Георгием Когонашвили.
По смерти наследие мгновенно растащили. У Когонашвили оставалась только одна работа. Ему, близкому к Бострэму на последнем этапе жизни, стыдно было выпрашивать у мастера. А надо было.
Есть предположение, что для жизни на крымской земле Бострэма благословил сам святитель Лука, с которым они встречались и беседовали еще в Ташкенте. Во всяком случае, Бострэм появился здесь в тот год, когда Лука покинул сей бренный мир. Воистину, свято место пусто не бывает. Самым же большим другом Георгия Эдуардовича был Иван Семенович Козловский. Он бывал у него нередко. Бострэм жил в халупе, напоминающей сарай, с зияющей в крыше дырой. Великий тенор всякий раз порывался отремонтировать ему кровлю. На что старец отвечал безо всякой рисовки: «Родной, Иван Семенович, вот вы в Москве можете полюбоваться звездами когда захотите?! Не можете. А я через мой потолок могу позволить себе эту радость, когда захочу».
В Заречное к Бострэму приезжало несколько человек. Из них всего только два художника. Им была непонятна философия, их настораживала религиозность мэтра, и потому вскоре они забыли туда дорогу. К тому же КГБ, пасший «отщепенца» всю его жизнь, не рекомендовал с ним общаться, кому бы то ни было. Ничего не боялись живший не от мира сего пианист-виртуоз, Аркадий Федоров, «непризнанный гений», как его высокомерно окрестили завистливые лабухи, Алемдар Караманов, уже написавший к тому времени музыку к фильму «Обыкновенный фашизм», да пятнадцатилетний мальчишка, бравший уроки рисования.
СВЕТОЧ
В первую встречу (1967 год) Юрию почудилось, что перед ним воскресший Лев Толстой. Курносый, окладистая борода, мощный череп. Поражало в Бострэме сочетание образованности, интеллекта и мужицкой мудрости. В памяти юного художника на всю жизнь остался такой эпизод. Вполне состоятельный художник Виктор Платонов жалуется Бострэму: «Вроде бы работа готова, а чувства композиционной завершенности нет». Бострэм ножницами в несколько мгновений сначала к ужасу, а потом к восхищению последнего убрал «лишнее».
Лишь иногда через таких, как Бострэм, время от времени проявляла себя та самая культура, которую система, возникшая после 17 года, гнала и гробила. Проявляла, чтобы напомнить о себе, сказать, что она жива и кто ее носители. Георгий Эдуардович знал несколько языков. Мог поддержать беседу на любую тему. Алемдара и Аркадия, закончивших Московскую консерваторию, поражало, как старец вполне профессионально мог судить о музыке.
Он любил землю, растения, животных. У домишка рос гигантский орех, а под ним водилось штук 50 кошек. Они тянулись к старцу со всей округи, чувствуя себя здесь в полной безопасности. Посетителям своим хозяин говорил, мне гостинцев не надобно. А вот для зверушек, если у вас есть возможность, привозите мясо или колбасу.
Птицы его не боялись, садились на голову. Местные о нем говорили: «Добрый старик. Иной раз идет по берегу речки и светится». Так могли видеть не все, но только чистые сердцем. Потому и Федоров, и Караманов потянулись к нему, не раздумывая. Оба в тот период искали Бога. Метались от кришнаизма к буддизму… Заречное стало для них чем-то вроде Земли Обетованной. С благословения Георгия Эдуардовича Караманов крестился Александром. Это его слова: «Если бы не Бострэм, никого бы из нас не было!» И сказал так человек, по величине дара Божьего равный Бострэму. Между этими двумя много общего. И тот, и другой не придавали никакого значения внешнему. Долгое время квартира великого композитора напоминала пещеру. И когда находились сердобольные меценаты, порывавшиеся отремонтировать жилье автора ныне всемирно известных симфонических поэм, основанных на библейских текстах: «Аве Мария», «Херсонес», «Совершишеся!»…, – он отмахивался, подобно тому, как то делал в ответ Козловскому Зареченский старец.
СВЕЛИСЬ КОНЦЫ С КОНЦАМИ
После кончины старца Юрий стал подумывать о том, как сохранить ценности, оказавшиеся у него в руках. Несколько своих работ подарила ему Елена Варнавовна Нагаевская – замечательная художница, доживавшая век в Бахчисарае. Кто-то еще отдал какую-то работу Бострэма. Постепенно Когонашвили пришел к мысли о создании музея. Георгий всегда с благодарностью поминает сотрудников Крымского художественного музея, где довелось поработать и многому, что сейчас пригождается, научиться.
Как это бывает в поворотные жизненные моменты, нужен был некий повод, последний аргумент в пользу окончательного решения. Им стал еще один подарок Нагаевской – акварель ее покойного мужа Александра Роома (не путать с его братом кинорежиссером Роомом) одного из основателей (вместе с Шагалом, Фальком и Малевичем) Витебской школы. «Такие сокровища я просто не имею права держать при себе и для себя» – сказал тогда Георгий Когонашвили. И пошел по инстанциям. Это были хождения по мукам. Хотя бы потому, что один из тех, к кому обратился за помощью, предложил, не мудрствуя лукаво, вывезти холсты за рубеж и продать. Да, ценность этих работ, немалая. Согласился бы, и едва сводящая концы с концами семья Георгия наверняка сегодня жила бы много благополучнее. Не одобрила бы такого шага и первая сподвижница Елена (жена) – такая же энтузиастка музейного дела с мизерной, как и у супруга, зарплатой. Тут на этих двух свелись и накрепко связались иные концы с концами, которые отдали когда-то в руки именно Георгия и Аркадий Федоров, и Бострэм, и Нагаевская...
В этом году детищу Когонашвили исполнилось пять лет.
Музей современного христианского искусства имени Бострэма в Крыму есть. Его создатель считает, что ему удалось воплотить лишь часть грандиозного замысла. Весь проект – выглядит, причем в разумных масштабах, грандиозно. И называется История христианства Тавриды. Уже сегодня в «запасниках» Когонашвили десятки раритетных изданий по этой практически необъятной тематике, писем, фотографий, открыток с видами храмов, большинства которых уже нет. Но может быть, если сохранить их описание и облик, некоторые будут восстановлены, как теперь восстанавливается с Божьей помощью некогда разрушенный кафедральный собор Александра Невского. Георгий живет этой заботой. Он считает, что Крым должен, потому что может, стать крупнейшим религиозным центром мира. Воистину, пускай на нашей земле строят свои синагоги и мечети, киннасы и церкви все сущие тут конфессии. Чем больше храмов, тем больше веры, а значит сильнее присутствие Бога на земле! Есть и помещение. Музей Христианства можно было бы разместить в здании Музея этнографии, которое сегодня наполовину пустует.
А пока, что картины свалены в крошечном кабинете, поскольку не помещаются в зале. Министерство культуры пожелало взять музей под свою эгиду. Когонашвили не спешит соглашаться. И пока длится пауза выбора, хочу подробнее прописать портрет этого человека.
Начнем с пятой графы, той самой, которая давала представление о составе крови того или иного индивида. По этим критериям Георгий – классический типаж. Его папа разбавил кровь древнего рода Чавчавадзе греко-еврейской (сугубо крымской) смесью. Но иначе и быть не могло. Ведь коктейль-эстафету он унаследовал. Его отец, работая преподавателем в Кадетском корпусе, женился на киевской полячке. Георгию ничего не остается как идентифицировать себя как сугубо крымского человека. «Сварившимся» в этом полиэтническом котле, ничего другого не остается. Может быть, именно такие уголки мира, как наш, и являются сегодня теми самыми оранжереями, где выращивается тот, проклинаемый в не столь отдаленное время космополит – человек мира, то есть начисто лишенное патриотических чувств существо?
Георгий, несмотря на то, что рос без папы и без мамы (родители разошлись), отца любил. Благодаря ему он понял суть и ценность такого чувства как дружба. Любовь к родителям, способствует любви к земле, на которой ты родился. Значит, совершенно неважно, какие в твоем кровеносном русле реки смешались. Не в том ли знаковость или значимость таких, как Георгий, полукровок, квартеронов, метисов, креолов... – этих пчел, на крыльцах которых пыльца медоносов, растущих в разных полях?!
Где бы ни приходилось бывать Георгию (близко ли далеко), он всегда чувствует себя отнюдь не туристом, но паломником. Не это ли и есть тот самый настоящий космополитический патриотизм? Похоже, именно такой патриотизм сегодня и способен противостоять идее глобализма, сформулированной предельно откровенно – низвести паломничество к туризму. То есть отвратить людей от духовных ценностей, превратить созидателей в потребителей.
«АРТМИФ» И РЕАЛЬНОСТЬ
А теперь о том, что осталось вне сюжета, и о чем не сказать было бы жаль. В конце 80-х Георгий Когонашвили и еще несколько «продвинутых» художников (Филов, Каплин, Самохвалов, Клинков, Присяжнюк, Ковалевская, Сороковой, Мукий, Прибышеня, Завада) создали «Крымское товарищество современного искусства». В 1987 году появилась возможность без выставкома сделать выставку. Зала им не давали. Удалось договориться с руководством музучилища им. Чайковского. Народу на открытие пришло – яблоку негде упасть. Выставки этого объединения для симферопольцев, а затем для многих крымчан были признаком надвигающегося нового времени. «Передвижники» ездили по автономии. И все это время «лыжи вострили» для броска на Север. Их видели в разных городах Украины (Львов, Запорожье, Херсон). Они побывали в Москве на выставке «АРТМИФ». После чего их пригласили за границу, в частности в Хайдельберг. С художниками этого города (тогда он был побратимом Симферополя) они обменялись выставками.
В экспозиции «Товарищества» всегда присутствовали и холсты Нагаевской. Бабушка, как ее называли в узком кругу «сотоварищи», смотрелась молодо. И незнакомым с нею лично посетителям выставок на ум не приходило, что она преклонных лет. Елена Варнавовна умерла в мастерской с кистью в руках.
________________________
*
Отец Георгия Константин Константинович Когонашвили появился в 60-е годы на историко-филологическом факультете Крымпединститута так же неожиданно, как потом и исчез. Лентяям он пришелся по душе тем, что не пенял им за их порок. Стремящимся к знанию – тем, что мог часами после занятий беседовать по теме и вообще.
Защитившись, Когонашвили-старший уехал в Сибирь. В Тюменском университете он задержался, поскольку там ему очень нравилось. Люди другие, к тому же, в семидесятых тамошние горизонты просто ошеломляли.
В молодости Константин Когонашвили Высшую летную школу окончил без офицерского звания. Нонсенс был в том, что этого желал сам выпускник. Если бы командование узнало, что отец курсанта был белым офицером, что репрессирован, сын бы не только не получил звездочки, но мог бы и к папе загреметь. Константин, боясь глубокой проверки, «терял» то один, то другой документ, чтобы скрыть опасную о себе правду. Так и ушел на фронт. После войны остался на Каче. Среди прочих, учил летать шахиншаха Ирана Реза Пехлеви.
Так он сначала познал и полюбил крымское небо. Увы, в нем следов не видно. А вот на страницах истории Крыма отпечатки пальцев остались. После смерти отца (1994 год) Георгий издал его «Краткий словарь истории Крыма».
Валерий Митрохин,
Симферополь,
2002
|
|