Кожухова Татьяна
(новелла)
Открыв взятый в местной библиотеке для работы томик Константина Батюшкова, я обнаружила вдвое сложенные пожелтевшие листки бумаги. Развернув их, и охватывая текст привычным приемом скорочтения, поняла, что это письмо, оставленное кем-то в книге. Испытывая неловкость за прикосновение к чужой тайне, позвонила библиотекарю, можно ли выяснить, кто был предыдущим читателем?
Библиотекарь, помолчав, сказала:
- Я третий год работаю в библиотеке, но не помню, чтобы этого автора читали.
Я не стала ничего объяснять и ни о чем больше спрашивать, но письмо, затронувшее меня, не оставляло моих мыслей, не давало начать работу. Дело в том, что письмо предназначалось человеку, которому нужна была помощь, и оно не было отправлено!
Я подошла к окну: закатные лучи освещали часть домов за перекрестком, рябина под окнами была в тени дома, ветви ее трепетали тихо, разговаривая со слабым ветром, а у меня было такое чувство, что я должна что – то сделать важное, связанное с этим письмом.
- Я наберу этот текст, и отнесу его издателю. Может его прочтет неизвестный адресат, может быть он все поймет и, может быть, еще не будет поздно…И я открыла ноутбук. Вот текст письма, без изменений:
«Прости меня, Лора, но у меня осталось чувство незаконченности нашего разговора. Ты сама спросила о моей книге, у меня был экземпляр, и я отдал его тебе, сделав краткую надпись. Ты сказала, что от книги исходит тепло. Это тронуло меня. Но ты ведь не знала содержания. Хотя ты могла читать отрывки в журнале…Я спросил тебя, не оставила ли ты свои литературные опыты? Ты ответила, что пятнадцать лет ничего не пишешь. Это меня потрясло. Я не мог ни о чем тебя более спрашивать, но как много мне хотелось тебе сказать. Мне всегда хотелось с тобой говорить, все равно о чем, но я никогда не мог этого сделать! Всегда что –то мешало мне. Может быть сейчас, когда я уже не могу молчать, смогу передать тебе это письмо. Я бы молчал и сейчас, если бы ты не изменилась, а оставалась той же уверенной в себе, самой красивой и самой умной! Но я с трудом узнал тебя при встрече. Нет – нет! Ты также красива и умна, может быть краше себя той, прежней, но в глазах твоих такая печаль, такая обреченность! Кто же посмел, кто и каким катком прокатился по твоей душе?
Я вспоминаю тот первый день нашего знакомства, когда я, «новенький», с опозданием на неделю к началу учебного года, переступил порог класса, в котором училась ты. Учитель истории указал на место рядом тобой и сказал: «Садись с Лориттой». Одно имя твое прозвучало для меня как музыка, а когда учитель вызвал тебя к доске, я был просто шокирован той логичной серьезностью и эмоциональностью, с которой звучал твой ответ. Мне тогда показалось, что ты знаешь все. А на уроке литературы Любовь Андреевна читала вслух твое сочинение об одном из дней каникул. В эти минуты я пережил поход вместе с твоей компанией за малиной, чувствовал рядом медведя, лакомящегося сладкой ягодой, и именно тогда мне захотелось писать так хорошо, как это получалось у тебя. Я, который литературу не хотел считать серьезным предметом, стал таким увлеченным читателем, так старательно обдумывал темы сочинений, что вскоре Любовь Андреевна вслед за твоим, стала прочитывать мое творение. Иногда она меняла порядок, и читала вначале мое, а затем твое сочинение. Но твой слог мне казался более легким, сочинение лучшим, более глубоким и более интересным. Я видел, как ты внимательно слушала чтение моих опусов, даже давала какие – то советы. Я старательно делал вид, что мне все – равно, но если бы ты знала, как много мыслей рождали твои замечания! Если бы ты знала, что каждое мое произведение рождалось, вдохновленное мыслями о тебе. Как –то, глядя на томик в твоей руке, я не выдержал, и спросил:
- Где ты берешь книги, которых нет в библиотеке?
- У дедушки много книг сохранилось, –ответила ты, протягивая мне книгу, - можешь почитать, если хочешь.
Я открыл том - это были «Опыты в прозе» Батюшкова. Листал, выхватывая мысли: «Разум человеческий ничего создать не может…Его познания суть имена его…», ощутил чистоту источника, из которого ты пила, и неодолимое желание припасть к нему.
Так, благодаря тебе, я познакомился с предшественниками Пушкина. По – новому радовался встречам с Пушкиным и его лицейскими друзьями Дельвигом и Кюхельбекером, а затем и Баратынским, открыл для себя поэтов «серебряного века».
Любовь Андреевна способствовала тому, что у нас в школьные годы были первые публикации. Я сохранил газетные и журнальные вырезки твоих стихотворений.
После школы выбрал литературное поприще, поступив на факультет журналистики в университет северной столицы, ты выбрала технический вуз, оставаясь в Сибири. Впрочем, ты была самой умной и имела отличные отметки по всем предметам. Наверное, ты помнишь мой бестактный вопрос на выпускном вечере:
- А ты не хочешь поехать учиться в Ленинград?
- Родители против, - не сразу прозвучал твой ответ.
Студентами мы не встречались, но я побывал на твоей защите. Я специально приехал в твой институт, чтобы найти тебя и поговорить. Случайно оказалось, что я нашел тебя в день защиты диплома; тебе сказал, что у меня дела в ректорате.
Я был счастлив видеть тебя: в желтой легкой блузе, в черной бархатной юбке и в туфельках на высоком каблуке ты легко летала от плаката к плакату, расправляясь с поставленной задачей об «оптимизации параметров космических манипуляторов». Я уходил из вуза, так и не поговорив с тобой. В голове у меня были отрывки твоего доклада и перед глазами стояли чертежи «трехзвенника». Ты опять мне казалась самой умной, самой красивой и космической, недосягаемой.
Через несколько лет я еще раз сделал попытку тебя найти. Был день твоего рождения, я ждал тебя с букетом роз недалеко от проходной моторостроительного завода, где ты работала по распределению. Ты вышла с группой женщин и с букетом таких же роз. Женщины с тобой прощались! Они желали тебе счастливой семейной жизни и просили тебя писать. Я понял, что ты снова недосягаема, - выходила замуж, или уезжала к мужу, или и то, и другое вместе! Я не подошел к тебе, а пошел в другую сторону.
Я кружил по незнакомому мне городу почти три часа, забыв обо всем на свете, с букетом роз, повисших как продолжение моей беспомощной руки. Я не мог бросить предназначенные тебе розы, и неосознанно искал что – нибудь, или кого –нибудь, напоминавшего тебя, - знак или символ, где бы я мог их оставить. В голове с болью кружилась одна мысль:
- Поздно. Поздно.
Навстречу шла женщина лет тридцати пяти. Она была высокой, но похожей на тебя не была. У нее, казалось, на щеке застыла слеза, как восковая капля. У меня мелькнула мысль, что таких слез не бывает…Я машинально протянул ей букет. Женщина взяла его, не видя, как мне показалось, меня, и, закрыв левой рукой лицо, зарыдала. Наверное, ей нужна была помощь, но я не остановился. Мое сердце в ту минуту сотрясалось как ее плечи.
На шестнадцать лет потеряв тебя из виду, на самом деле я постоянно думая о тебе. В день твоего рождения каждый год, покупая красную розу, я дарил ее девушке, хоть немного напоминавшей тебя.
И вот судьба подарила вчерашнюю встречу, и я опять ничего не сказал, ни о чем не спросил. Нет, спросил… Ты сказала, что ничего не пишешь давно… Но может в этом все и дело? Может, поэтому ты на мгновение мне показалась похожей на ту женщину, с застывшей слезой на щеке? Как будто тобою что- то потеряно? Я не знаю никаких обстоятельств твоей жизни, и сам не осмелюсь тебе давать советы, но совет своего любимого Евгения Баратынского ты примешь? К сожалению, его нет под рукой сейчас, я цитирую по памяти обращение к другу юности Плетневу: «…Мне жаль, что ты оставил искусство, которое лучше всего утешает нас в печалях жизни. Выразить чувство значит разрешить его, значит овладеть им. Вот почему самые мрачные поэты могут сохранить бодрость духа. Примись опять за перо, не изменяй своему назначению. Дарование есть поручение. Должно исполнить его, несмотря ни на какие препятствия…»
Как мне хотелось бы вернуть уверенность и улыбку на твое лицо, милая моя Лоритта, Муза моя и Любовь моя!»
Заканчивая набор текста, я не могла сдержать слез. Простите меня, неизвестный автор! Простите меня, незнакомая Лоритта! За мое невольное вторжение в вашу жизнь!
Я отнесла набранный текст в издательство и успокоилась. Несколько дней ходила с мыслью, почти молитвой:
-Господи, благослови их встречу!
Затем, я заметила, что молитва звучит по – иному:
-Да будет воля Твоя, Господи!
Но со вчерашнего дня меня стала беспокоить мысль:
- А вдруг это письмо часть рукописи?
13.08.06
|
|