МОНТАЖНИКИ ЕДУТ ОТДЫХАТЬ
Пастухов ел гуляш и нахваливал:
— Чудесно! Великолепно! Восхитительно!— Казалось, что он дает оценку не гуляшу, а по меньшей мере первой атомной электростанции.
И, обращаясь непосредственно к Игорю, с иронией произнес: — Теперь я понимаю, почему вы не спешите с окончанием строительства линии. Солнце, воздух и такие гуляши... Нет, определенно я бы и сам не стал спешить...
— Правда? — воскликнула Светлана, внимательно следившая за разговором.—Вы серьезно? Вам понравился ужин?
Пастухов тотчас повернулся к девушке.
— Бог свидетель, Светлана Ивановна, такой гуляш я ем впервые в жизни. Да неужели мой аппетит не говорит об этом?!
Светлана победно взглянула на Игоря, «мол, вот что говорят знающие люди», а Пастухов продолжал:
— Обязательно возьму у вас рецепт приготовления. Привезу его своей жене и скажу: учись! Дадите рецепт?
— Это же просто, Илья Матвеевич, — смутилась Светлана, — я и сама не знала, Гриша научил...
— Что за Гриша? Это еще кто такой? — Бровь у Пастухова приподнялась.
— Волков. Разве вы его не знаете?
—- А-а-а , Митрич. Замечательный парень, золотые руки, но у него так не получится, уверяю вас. Ученик всегда превосходит своего учителя. Закон жизни.
Игорь взглянул на Пастухова — подшучивает или серьезно? Но на лице начальника ничего прочесть было нельзя. «Наверное, серьезно», — решил Мартьянов. Он давио заметил в Пастухове такую черту: интересоваться абсолютно всем — тунеядцами и проблемой озеленения улиц, международной валютной таблицей и охотой на зайцев, колхозной самодеятельностью и, вот сейчас, гуляшом.
— Для этой цели лучше всего подходит баранина... — раскрывала Светлана «секреты» походной кухни. Она села напротив Ильи
Матвеевича, и Пастухов весь обратился в слух. — Мясо режется кубиками и обжаривается с жиром...
— А лук?! — спросил нетерпеливо Пастухов. — Я люблю, чтоб луку было побольше.
— Лук потом. Вначале мясо нужно залить горячим бульоном, добавить томат-пюре, потушить час-полтора, а вот тогда-то можно класть и лук, репчатый, рубленый...
Мартьянов с интересом прислушивался. Оказывается, приготовить простейший гуляш, которым Светлана пичкает их чуть ли не каждый день, тоже наука. И он уже с гораздо большим уважением стал тыкать вилкой в тушенное по всем законам мясо. И работа поварихи стала ему казаться более значительной. Ведь сказал же кто-то, кажется, Наполеон: «Путь к сердцу солдата лежит через его желудок». Стало быть, желудок играет не последнюю роль в любом деле.
Чем черт не шутит, возможно, часть процентов перевыполненного плана корнями уходит в Светланин котел?!
И Мартьянов, съев гуляш, сказал:
— Спасибо, Светлана Ивановна, ужин сегодня действительно превосходный. А на завтрак приготовьте, пожалуйста...
Скрипичкина, Пастухов и Мартьянов еще сидели за столом, ведя гастрономические разговоры, когда показался Олег Синельников. Одет он был по-праздничному. Кремовая, в чуть заметную елочку, рубашка приятно контрастаровала с темно-синим цветом брюк. Наваксенные «стиляжьи» полуботинки таинственно поблескивали. Столь же таинственно он спросил, обращаясь к Мартьянову:
— Какой сегодня день?
— Суббота, — ответил вместо Игоря Пастухов.
— Правильно,—подтвердил Синельников.— Что мы делаем в субботу?
— По-видимому, отдыхаете, — пожал плечами Пастухов.
— Правильно, — снова подтвердил Олег, — по субботам мы всегда выезжаем отдыхать.
— И на здоровье, — сказал Пастухов.
— Требуется машина,—сказал Синельников.
— Машины нет, — вмешался Мартьянов, — Илью Матвеевича надо подкинуть на вокзал. Так что..
— Нас ждут в колхозе, там же сегодня концерт художественной самодеятельности, — перебил Синельников, — Жора просил обязательно быть.
— И танцы, — умоляющим голосом продолжила Светлана, обращаясь прямо к Пастухову, — Лукьяненко говорит, что у них по субботам всегда танцы.
— Лукьяненко говорит, значит, все правильно, — засмеялся Илья Матвеевич, — лично я против танцев ничего не имею, — и,
повернувшись к Мартьянову, таким же жалобным, как у Светланы, голосом попросил: — Игорь Николаевич, разреши, суббота ведь...
— А вы? Вы же сами говорили, — Игорь провел ладонью по горлу, — вот так вам надо быть сегодня в Евпатории.
— Я говорил? — притворно удивился Пастухов. —- Я говорил, к утру надо быть. Ты меня просто не понял.
— Может быть, — усмехнулся Игорь и закричал, повернувшись в сторону палатки, — Гена! Сафонов!
— Чего?! — тотчас откликнулся Сафонов.
— Заводи машину! Едем к Зозуле.
Подпрыгивая, несется по степной дороге автомашина. Свет фар вспугивает зайцев, и те сломя голову несутся сами не зная куда. Шум двигателя пугает все живое: торопливо улетают степные журавли, недовольно покряхтывая, как сварливые тещи; из-под колес вылетают хохлатые жаворонки, устроившие ночлег прямо в пыли дороги.
— Улю-лю-лю, — несется им вслед из кузова, — держи, лови, хватай за хвост. За хвост, говорю, держи!
В кузове гомон и смех — марьяновцы едут в колхоз. На танцы! На концерт художественной самодеятельности! На Жоркин концерт!
— Посмотрим, посмотрим, что он там натворил, — смеется Мартьянов, — если плохо, то назад заберем.
— Так его Зозуля и отпустит! — отвечает ему Олег Синельников, — наш Жорка теперь деятель культурного фронта. Зозуля держится
за него обеими руками.
— Обеими руками, говоришь? Это хорошо. Так и надо. Пусть знают севастопольских монтажников!
Синельников ему на это ничего не ответил и, наклонившись к окошку кабины, прокричал:
— Светлана! А ну —- песню!
— Что?! — высунулась из кабины Светланина голова.
— Запевай, говорю.
Скрипичкина не стала отказываться запевать, так запевать:
Огней так много золотых
На улицах Саратова.
Парней так много холостых,
А я люблю женатого...
Синельников сморщился, как от зубной боли. Ну и певица! Ну и голос — отрава!
— Светлана!
— У? — прервалась Скрипичкина «на любви к женатому».
-— Ты когда-нибудь в своей жизни пела? — старался перекричать шум мотора Олег.
— В школе. В хоре. А что?
— Вот и подожди. Когда запоем хором, тогда и вклинишься. Поняла?
— Ну и пожалуйста, — надулась Светлана.
— Митрич! Давай!
И поплыла над степью песня...
Вырос парень крепкий душой,
Едет парень в город большой...
— Подхватывай!
Ты, брат, молод, кровь — как вино.
Счастье в руки всем нам дано...
Слушает песню маракутская степь. Звонкую. Задорную. Не успела она отзвучать, как хор, не сговариваясь, подхватил знаменитую «Тачанку-ростовчанку, все четыре колеса». Песня сменяет песню. Тут и «Удар короток, и мяч в воротах», и «Ехал я из Берлина», и
«Севастопольские улицы вечерние», и... Да разве все песни можно перечислить!!
А спидометр на машине продолжает наматывать километры. Зайцы в страхе мечутся по степи. Вот бы сейчас сюда Пастухова с его ружьем! И снова из-под колес в темень ночи взлетают короткопалые жаворонки (бедные пташки, не дают им спокойно подремать!), и снова в кузове гомон « смех — молодость ищет раавлечений, молодость едет веселиться.
...Наверное, за всю историю своего существования клуб не вмещал сразу столько людей. Сегодня здесь танцы, концерт и снова танцы. Танцы без ограничения времени. До упаду! Так могут танцевать только в сельских клубах. Куда там нашим облегченным городским танцулькам до деревенского размаха! Разве могут выдержать сравнение городские танцпятачки, где «мероприятие» полностью заканчивается в 23-00, с настежь распахнутыми дверьми колхозного клуба?! Нет, конечно. Монтажники сразу же по достоинству оценили это. Работать так работать, а танцевать так до утра.
Светлана не давала своим ногам ни минуты отдыха; казалось, что сегодня она хочет оттанцевать за целый месяц. И в этом ей шли навстречу — в партнерах недостатка не было. На зависть деревенским красавицам, Светлану ни на минуту не оставляли в покое. То и дело слышалось:
— Светлана Ивановна! Разрешите! Этот вальс вы обещали мне.
— Следующ.ий танец за мной! Не забыла,
Светочка?
— Жо... то есть Светка, сбацаем?
Светлана внимательно оглядела Жорку с головы до ног и небрежно проронила:
— С тобой не буду, не заслужил еще, товарищ худрук.
— Ну и не надо! Не больно и хотелось, — обиделся Лукьяненко и, поправиз «бабочку», с независимым видом отошел в сторону.
Скрипичкиной не дают скучать. Нет, что бы кто ни говорил, но много значит на сегодняшний день красивая внешность!
Игорь с Зозулей стоят у бочонка с пивом и ждут, когда освободятся кружки, захваченные более предприимчивыми монтажниками.
В ильф-петровские времена пиво выдавалось «только членам профсоюза», а сегодня этот напиток пили в первую очередь на правах гостей монтажники да Зозуля, которому сделали исключение как председателю колхоза.
Впрочем, местные хлопцы не особенно страдали от этих ограничений. Колхоз «Гигант» был зажиточным, и почти в каждом доме было вдоволь наварено своего пива.
Вот Зозуля ухитрился завладеть кружками, и Игорь получил возможность оценить напиток по достоинству.
— А ничего, — похвалил он, — напоминает рижское.
— Лучше, уверяю тебя, лучше!—воскликнул Зозуля. — Ты пей, пей. В Севастополе такого пива не бывает. Сами варили.
Пил Игорь пиво и сдержанно похваливал. Похваливал и наблюдал за Волковым. «Эх, Гришка, Гришка!»
А великан, ничего не замечая, прислонился к стенке и следил за Светланой. В его взгляде скользила ничем не прикрытая ревность.
Говорят, что ревность на данном историческом этапе является пережитком проклятого прошлого, а вот сейчас тень прошлого витала над вполне современным человеком и скалила зубы. Митрич ревновал в открытую (вот что значит не посещать лекций на морально-этические темы!).
Светлана держала себя со всеми ровно, и, на Игорев взгляд, поводов для ревности у рыжего «мавра» не было.
Мартьянов взглядом отыскал Скрипичкину и внимательно посмотрел на нее. Скрестились взгляды, и Светлане сразу же сделалось жарко, должно быть, от выпитого пива и танцев. А может быть, и не от пива, потому что никто не видел, чтобы она его пила.
Встретились взгляды и тотчас разошлись. Светлана небрежно повела плечами, — дескать, нечего за мной наблюдение вести.
«Чего это она, — подумал Игорь, — неужели рассердилась на меня за что-нибудь? По-моему, за последнее время у нас никаких столкновений не было. Ничего не понимаю!»
— О чем задумался, Игорь Николаевич? — ворвался в мысли Зозулин голос. — Выпьем еще по кружечке, чтоб дома не журились, и, пожалуй, можно один разок станцевать. Да,
можно!
Зозуля допил пиво, крутнул ус и помчался к Светлане.
— Пожалуйста, танго! — попросил он баяниста.
На полуноте оборвался вальс, и раздались звуки замедленного танго — персональная просьба председателя колхоза.
— Разрешите, — Зозуля остановился перед Скрипичкиной.
— Пожалуйста, — протянула ему руку Светлана.
Танго — единственный танец, в котором Зозуля умел кое-как передвигать ноги, и этот танец он хотел станцевать с некоронованной королевой вечера Светланой Скрипичкиной.
Конферанс вел Жора Лукьяненко. Он с завидной непринужденностью держался на сцене. Его нисколько не смущали сотни глаз, устремленных на него. Было ясно — он рожден для эстрады.
— Бетховен. «Крейцерова соната», — объявил он. -— Исполняет на скрипке тракторист Гоша Сапегин. Партию фортепьяно ведет агроном Петр Дмитриевич Машаркин.
Сапегин выходит на сцену и неумело раскланивается. На его лице написаны робость и смущение. Жора подбодряет его взглядом.
Но вот смычок коснулся струны, и словно порывистый ветер ворвался в зал-. Страстная, полная мужества музыка наэлектризовала людей. На секунду застонала скрипка, словно умоляя о чем-то, и снова маршевый победный взлет. Мелодия скрипки привольно разливается по залу, за ней повторяет мотив фортепьяно. Бурные вспышки и мимолетная грусть — все воплощено в «разговоре» двух инструментов.
— До чего замечательно, — шепчет на ухо Волкову Гена Сафонов, — прямо-таки артист...
— Отвяжись,—бросает Волков односложно.
Музыка расстроила его. Да и Светлана сидит рядом с Игорем, это тоже не ускользнуло от его взгляда. Будет после этого хорошее настроение!
А музыка продолжает петь о жизни, о счастье, о радости всего земного.
Музыкантам хлопали долго — ладоней не жалели. Гоша Сапегин засмущался и, кивнув торопливо головой, покинул сцену. Это было первое в его жизни публичное выступление, и; он еще не привык к аплодисментам.
— Минуточку внимания, — Жора поднял руку и подождал, когда установится тишина. — Даю справку. Гоша Сапегин заканчивает
десятый класс вечерней школы. Тракторист по специальности, скрипач по призванию. В нашем колхозе все свое. Свои музыканты и свои поэты, свои композиторы и сваи лекторы...
— Жора, — протяжным голосом спросил Машаркин, вставая из-за фортепьяно, — при чем же тут лекторы?
— Как при чем?! — повернулся к нему Лукьяненко. — Свой лектор в колхозе просто таки необходим. Как, Сергей Федорович, поддерживаете идею насчет лектора? — обратился Лукьянеико к сидящему а зале Зозуле.
— Поддерживаю, — ответил председатель колхоза, хотя и не сообразил еще, для чего колхозу собственный лектор. «Ну уж наверное Жорка что-нибудь придумал».
— Вот видишь, — обрадовался Лукьяненко, — все за.
- А-а-а, понимаю, — поднес палец к голове
Машаркин, — это для того, чтобы мы умели не только слушать лекции, но и понимать?
— Совершенно верно. Это просто необходимо. Помнишь, как нам недавно читали лекцию—- «Мораль и эстетика»?
— Помню, конечно.
И Машаркин, надев на нос пенсне, менторским, тоном произнес:
— Товарищи члены общественного коллектива, именуемого колхозом! Чтобы рассмотреть данный вопрос с точки зрения диалектики, то диалектическая концепция анализа, в связи с
примитивной эстетикой, будет являться идейной базой данного вопроса. Итак, товарищи члены
общественного коллектива...
Зал вздрогнул от хохота. Машаркин снял пенсне -и спрятал его в карман.
— Вот так, примерно, нас просвещал городской лектор.
—- Но наш сторож, дед Кузьма, ему тоже здорово ответил, — улыбнулся Лукьяненко а отыскал глазами деда.
— Что дед Кузьма?! — прокричал с места сторож и заерзал на стуле.
— Я говорю, правильно вы тогда выступили, — через головы сидящих повел с ним разговор Жора.
— Что я ему сказал?—.насторожился дед.— Я ж ни на какой лекции не был.
Но зрители уже не слушали деда Кузьму и торопили Лукьяненко. Что он там сказал?!
Лукьяненко откашлялся и скрипучим голосом деда Кузьмы произнес:
— «Товарищи! Оно пошто поди конешно, ежели дескать, так сказать. В самом деле почему? То оно не што- либо как, и не как- либо што, а то случись иное дело и — пожалуйста. У мене — все». — Вот что сказал наш дед Кузьма. Выступил не хуже городского лектора.
И снова не может успокоиться зал. А дед Кузьма тычет в сторону сцены пальцем и, смеясь, кричит:
— Ах шельмец! Поддел-таки деда.
— Здорово! Волков, верно здорово? — спрашивает Сафонов.
Волков мычит в ответ что-то невразумительное.
— Митрич, Митрич...
— Да замолчишь ли ты наконец! — Волков ткнул Генку кулаком в бок, и тот с недовольным видом отодвинулся подальше.
«Не иначе, как с ним что-то стряслось, — думает про себя Сафонов, — на глазах испортился человек».
А Лукьяненко, поправив «бабочку», объявляет следующий номер:
— Старинная русская песня... исполняет...
— Каким он был пижоном, таким и остался, — наклонилась к Мартьянову Скрипичкина, — «бабочку» нацепил!
— Я ему говорил, чтоб снял, да Зозуля против, — засмеялся Игорь. — Чтоб у меня было, говорит, как в Большом театре.
На них недовольно шикнули, и Светлана с Игорем поспешили замолчать.
После песни снова появился на сцене Лукьяненко и торжественно объявил:
— Поэт-монтажник Григорий Волков! Стихотворение «Мы сломим волю Маракута».
Исполняет... Разрешите мне исполнить, как старому монтажнику.
Зрители рассмеялись и милостиво разрешили. И зазвучали в зале стихи бригадного поэта:
Мы не приходим на готовое,
Хоть и такие есть нередко...
Мы сами, сами строим новое
В нелегких буднях семилетки!
Что ж, нам порой бывает круто:
Открыты солнцу и ветрам,
С трудом мы движемся, как будто
Не по степи, а по горам.
Мы сломим волю Маракута,
Зажжем в ночной степи огни.
И в жизни новые маршруты
Нам будут освещать они!
Хлопали исполнителю. Хлопали автору.
— Я давно знала, что Гриша стихи пишет,— шепчет Светлана Игорю на ухо.
— Еще какие! — восклицает Игорь. — Я ж говорил, что Волков замечательный человек.
— Гриша очень хороший, — подтвердила Светлана, — он мне всегда помогает. Я просто не знаю, как бы я без него справилась на кухне.
На них опять шикнули.
— Давайте слушать, Светлана Ивановна.
Концерт продолжался.
На крыльцо вышли трое — Скрипичкина, Мартьянов и Волков. Вышли подышать свежим воздухом и полюбоваться звездами.
— Хороша ночка, даже спать жалко,—сказал Игорь.
— Ничего, — согласился Волков.
— Ночь просто замечательная! — подтвердила Светлана.
— Есть предложение прогуляться по степи, — предложил Игорь, и глаза его хитро блеснули, — впрочем, в темноте этого никто не
заметил.
— Я — за, — тотчас же согласилась Свет¬ лана, — идемте, Игорь Николаевич. Туда.
— А Митрич не против? — Мартьянов посмотрел на Волкова.
— Пойдешь в степь, Гриша? — спросила Светлана в надежде, что Митрич откажется.
Митрич не отказался.
... Идут трое по степи. Как хорошо и спокойно сейчас на сердце у Светланы. Как удивительно легко дышится. Какими трелями заливаются неугомонные цикады. Как прекрасен их ночной концерт!
Ох как тяжело на душе у Волкова. Безжалостное солнце так раскалило за день землю, что и ночью нечем дышать. Нахальные цикады не умолкнут ни на минуту, как будто без них и верещать некому.
Все раздражает Митрича — сказываются недели работы под палящим солнцем, трудной, мужской работы.
«Уехать бы сейчас в Севастополь, — думает Митрич, — в городе сейчас хорошо и...»
Додумать Волков не успел, он услышал голос Мартьянова:
— Чуть не забыл!
— Что случилось, Игорь Николаевич? — испугалась Светлана.
— Совсем из памяти выскочило! У меня же свидание.
— С кем?! — Светлана не услышала своего голоса.
— Есть тут одна хорошая девушка, — усмехнулся Игорь, — мне она очень понравилась. Я пошел. А вы гуляйте, гуляйте, — торопливо
сказал Игорь, видя, что Светлана тоже собирается уходить, — день завтра выходной — выспитесь...
Остались в степи двое. Двое и должны оставаться. Третий — лишний!
— Как концерт, Светлана? Понравился?
— Угу, — отвечает Скрипичкина. Голос у нее какой-то дребезжащий. Чужой, противный голос.
— Мне тоже понравился, особенно Жорка.
Замолчали. Слышен только стрекот кузнечиков и рулады цикад. Молчание затянулось. Неужели они все время будут молчать?! Нет, заговорили.
— Утром назад.
- Да.
Праздные, ни к чему не обязывающие вопросы — ответы. И снова молчание. Волков! Нельзя отмалчиваться. Волков, скажи что-нибудь существенное. Ты же мужчина, Волков! Мужчина должен быть смелым. Ты же ее любишь! Скажи ей то, что тебе хочется сказать. Не зря ведь Мартьянов устроил это свидание. Ну!
— О чем задумалась, Светочка?
— Так, ни о чем.
Волков осторожно взял девушку за руку. Светлана вздохнула, но руки не отняла. — Пройдемся еще?
Светлана согласно кивнула головой. Что ей еще оставалось делать? Она вышла прогуляться по степи, вот и гуляй себе на здоровье.
Повеселел Волков. Вот оно, счастье! А впереди — даль! Невидимая, неясная, волнующая даль. Идут двое по степи и приближают даль.
Остановились. Удлиненные луной тени приросли к жухлой траве. Утонула Светланина ручка в руке Митрича. Светлана улыбается, но своему воспоминанию. Улыбка у нее виноватая-виноватая. И вдруг Волкову до боли стало жалко ее, так же, как тогда, когда он впервые ее увидел. Захотелось прижать ее к сердцу крепко-крепко. Рука потянулась к плечу. Светлана, словно проснувшись, вздрогнула, и горестная гримаса исказила ее лицо. Она всхлипнула.
Митрич испугашю отдернул руку.
— Что с тобой, Светочка? Кто тебя обидел?
— Ничего, ничего. Так, пустяки.
Волков вытирает ей платком слезы, гладит ее по голове. Она тихонько, но настойчиво отводит его руки.
— Не надо, Гриша.
— Что же с тобой?
— Все. Больше я не плачу. Ты видишь, я уже не плачу. — И вдруг неожиданное признание слетело с ее уст. — Не люблю я тебя,
Гриша. Ты очень хороший, Гриша. Ты все поймешь.
Рука отдернулась, как от удара электрическим током,
— Кто он? Игорь?
— Не знаю. Ничего не знаю.
— Давно ты его любишь? — спрашивает Митрич, как будто это столь важно сейчас.
— Не знаю, не знаю. Ничего не знаю, — твердит Светлана.
...Тяжело, устало, нерадостно дышит степь. Какая духота — дышать нечем. Не иначе, будет дождь. Давно не было дождя, дождь просто необходим.
— Пойдем спать, Света, поздно уже.
— Да. Поздно. Надо идти спать.
Грустные человеческие тени скользят по земле. Луна по прежнему на своем месте. Она равнодушно смотрит с высоты на людей—видно, привыкла за миллиарды лет своего существования к удачным и неудачным объяснениям. Этим ее не удивишь.
|
|