комсоргу роты, члену ВКП(б) с 1944 года, воину – дальневосточнику
жителю Куркино (Москва) Симонову Андрею Алексеевичу посвящается.
Тишина над суровым краем.
Сихоте-Алиньский скелет
чёрной тенью грозит самураям
за набеги недавних лет.
Всё здесь дышит суровой былью.
Тянет щупальцы бересклет,
старым дымом и свежей пылью
цвета хаки покрыт хребет.
Прячет прелести заманиха
в тихом сумраке среди скал.
Обойди стороной, олениха,
начинённый смертью металл.
Тишина над суровым краем,
только смотрит с тревогой клён,
как коленями мы обдираем
каменистый, колючий склон.
Не сорока приносит вести,
веет порохом от границ.
Льется кровь в белорусском Бресте,
прёт на танках к Киеву фриц.
Между Токио и Берлином
шар земной протыкает ось.
Враг готов нам ударить в спину,
мы ему словно в горле кость.
Поползли метастазы страха:
всем идейным – гореть в огне.
Нет, дороже своя рубаха,
отсидеться бы в стороне.
Что ж, бывает. Не все герои,
и не каждый к бою готов.
Эту горькую правду не скрою
за бравадой красивых слов.
Там на фронте политотделы,
и ещё – особый отдел
отделяли душу от тела
тем, кто бить врага не хотел.
Были трусы и паникёры,
видно, семя имело брак.
Завтра в бой, к чему разговоры?
Трус, он тоже, почти что враг.
У комсорга отдельной роты
в этом случае два пути:
промолчать, мол, не знал и вскоре
самому под расстрел пойти.
Или сделать (куда уж проще),
докладную – и дать ей ход.
Паникёра в ближайшей роще,
без сомнений, пустят в расход.
Но комсорг, задушевный парень,
в гордом звании – рядовой.
Он не держит за пазухой камень,
он всю ночь говорит с тобой.
Говорит о войне и победе,
всё скрепляя пожатием рук...
Он в секретной, ночной беседе
словно Родины политрук.
Утром ясным восходом счастлив
и спокоен его собрат.
И душа не рвётся на части,
и сражаться за Родину рад.
Было так. И не раз так было.
Он вернулся с войны живой.
Сердце парня того не остыло,
я ручаюсь своей головой.
|
|