Я слышал с детства: "Нюрнбергский процесс".
Слова звучали непривычно тяжко.
Мне и сегодня их свинцовый вес
бьёт в голову, как первая затяжка.
То был апофеоз войны. Весь мир
хотел очиститься от черной скверны.
На всех наречиях звенел эфир
и жутко обозначились каверны.
Вас, жертв войны, кто мог бы сосчитать?
А сколько не родившихся убито?
Пять сыновей оплакивает мать,
она мертва, но списком тем забыта.
Мир сотрясали войны много раз.
Бредовые идеи о господстве
всегда напоминали парафраз
безумцев о заклятом превосходстве.
Двадцатый век подвел тому черту,
безумие достигло апогея.
Где места нет скорбящему Христу,
Освенцима рождается идея.
Преступников не слишком длинный ряд
имеет вид смердящего оскала.
Их полный волчьей ненависти взгляд
испепелял пространство трибунала.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мир стал иным. Переболел чумой.
Сегодня стало модным покаянье.
И узникам, тем, кто ещё живой,
идёт из фатерланда подаянье.
Зловещая коричневая тень
сумела стать обычной серой тенью
и человек – вчерашняя мишень –
предал её счастливому забвенью.
Но понял я, что Нюрнбергский процесс
пора от пыли отряхнуть в архивах,
чтоб ненароком не попутал бес
фельдфебелей домашнего разлива.
Фашизму – нет! Я сын другой среды,
где существуют и Москва, и Мекка...
Как просто стать предвестником беды,
не разглядев друг в друге человека.
|
|