В годину племенных берберов,
Кочующих по дюнам и горам,
Где ветры жгучие языцами церберов
В неистовстве качают жизни храм,
В Магрибе северном,
Открытом мощной бурей,
Поднявшейся в созвездии лазурей
Во скаче странственном Европы озорной,
Забывшей брег в открытиях родной,
Искавшей вечностно сверкающего злата,
Земель, склонившихся под натиском булата,
Война шла темною и грозовою тучей,
Междоусобною лавиной снеговой,
Сорвавшейся с атласских хладных кручей,
Мятежно спорящей с небесной синевой.
В те времена, близ западного града,
Омытого Атлантики слезой,
Испанцы жесткою, бичующей лозой
Овили берег ковкою булата,
Мечтая дерзостно в агонии захвата
Достичь до мыса вечности заката.
I
У стен сломленной вражьей касбы,
Дымящейся от битвенного жара,
От приступа безжалостной арбы,
Летящей истово для сбора смерти дара,
Разбит был лагерь яростной конкисты,
И рыцарства придворного монисты
На мантье тронной короля
Здесь обретали честь и славу
На каравелле войн, плывущей без руля.
Средь них душевную отраву,
Кипевшую осадною смолой,
Лечить идальго молодой
Пытался действенной отвагой.
Из рода знатного, кружившего ватагой
Близ трона Фердинанда Арагоны,
Происхожденье он имел,
И кровь, горячая, как кузничные горны,
Текла в нем сквозь веков удел.
Пустившись в юном цветет лет
Во флирт бездушный и пустой,
Он скоро в праздностный застой
Погружен был, как весь развратный свет.
Но, охладев к двора причудам,
К музыке, танцам, жалким играм
Вельмож и модников, подобствующих тиграм,
К пороков скрытых внешне грудам,
Он укротить нахлынувшую скуку
Решил на празднике войны,
Отправившись в далекие страны,
Чтоб разорвать бездействия поруку
И в смерти бранной обрести
Спасенье духа в буре и страсти.
II
С рассветом встав после победы ратной
Он с ужасом рефлексии превратной
Увидел рыцарей, с которыми на штурм
Готов идти он был, о гибели не мысля.
И вместо братьев подлый ум
Вандалов, мерзости которых не исчисляя
Ему представил – низость света!
И вдруг, средь криков мародеров,
Услышал он, как с дальня минарета
Муэдзин, светом в тьме раздоров,
Воззвал арабов на молитву.
Они де, бросивши узлы и домы,
На поле, где когда-то битву
Европе, зиждящей порочные содомы,
В смятеньи проигравшие, бежав,
К земле припали в трепетном смиреньи,
Забыв свой страх и все сомненьи.
III
Когда ж узрел он чувство веры
В неразвитых, но преданных сердцах,
То горько оглядя прошедши мутны сферы,
С упреком мыслил он о дедах и отцах:
«За что же нас счастливо наградили
Беспутностью и мертвою мечтой
О граде будущем, где злобу победили
Любовью верной, чистой и святой.
Остались лишь развалины духовны,
В которых мы бездейственно виновны,
И в справедливости предстанем пред судом
Испепеляющим гееным языком.
Покинувши родную святу землю,
Почто же я презренное приемлю,
И не бегу от гибели в аду,
Затмившись сладостно в бытийственном чаду».
И, восприняв все ужасы Европы,
С ее невежеством, спасенья глухотой,
Попраньем совести, сокрытой и пустой,
Он на коне, пустив в пыли галопы,
Отправился в поход, боясь возмездья,
Не ведая воителя бесчестья.
IV
Бежал он долго, ночь светила
Уже всезвездным фонарем,
И дня мятежность отсупила,
Сменившись ночи королем,
И конь гнедой, не выдержав усилий,
Давно уж пал в пустыне ветровой,
Оставив лишь свой меч литой,
Глядя на юг, как на пути в Сицилий,
Идальго бросился судьбе слепым быком,
И над его пылающим челом
Не раз уж виделись неведомые блики
И слышались страданий диких крики.
Но, обуенный страхом смерти,
Отчаяньем глубоким и немым,
Стремясь в тот край, где не страшны и черти,
Он пробирался, грезя счастья дым.
V
Покуда он стремился к южным далям,
Питая страсть к восточности моралям,
Прошел он редкие гористые долины,
Взойдя в владения бескрайностной пустыни,
Где звуку сердца мандолины
Не отзовется блеск небесной сини.
Без сил, бессмысленно скитаясь,
Не видя карты пред собой,
В повиновении молясь,
Он шел за призрачной судьбой.
Когда же боле не осталось
Пред взором слабым уж ничто,
Надежда в душу вдруг закралась
И повлекла туда, где все светло.
VI
Свершив вояж сквозь пик Атласа,
Пройдя пустынные холмы,
Дошел идальго до духовного Парнаса,
Мечтая вырваться из грешности тюрьмы.
Когда ж вдали увидел он селенье,
Откуда дым тянулся ввысь,
Его сердечное ускорилось биенье,
Рассудку молвил он лишь: «Брысь!»
Приблизившись, увидел он деревню
И в центре разожженный костерок,
Мечеть высокую и древню,
И вдали сад, где дышит ветерок.
Толпа, кричащая и злая,
Стояла около костра,
В тюрбанах, ятаганами бряцая,
Она гнушалась с самого утра
Над сладостной, трепещущей добычей,
Над пленницей, захваченной в бою,
Как злобно тешится охотник шкуркой дичей,
Считая в ней лишь собственность свою.
Она была прекрасней света звезд,
Высока, стройна, белокура
Как идеал у рыцарства Артура,
И кудри, точно волны в рост,
Спадали на претонкий стан.
И руки, скованы гремучими цепями,
И взоры, жгущие молящими очами,
Зардели сердце рыцаря от ран,
И смело он врагам неверным
Нанес безжалостный удар,
И вскоре стал воистину безмерным
На поле брани скрежет мечных пар.
Повергнув двух, пяти арабов,
От вида крови стревенясь,
Не видя окруженья и борясь,
Он ранен жалом был пустынников-скарабов,
Кинжалом подлости, ударом со спины.
Упав и схвачен с вражьей стороны,
Познавши глас мятежности ветрил,
Вскричал истово из всех остатков сил:
«Пусть я пленен и истекаю кровью,
И вскорости я в темнице умру,
Но знайте вы, что к вольности любовью
Я дух себе от тлена отопру
Ключом спасения, ведь в битвах исцелил
Я душу черную, забитую и злую,
Забывшую Добров бесцельи сил,
И защитивши пленницу, святую
Я выполнил отмщенья веры цель
Сломивши извергов бездушных горну сель.
|
|