Среди гостей я заметил ее первой, потому что более безобразное лицо трудно представить. Выглядел я тогда неважно: прямо от циркулярки, обсыпанный деревянной пылью, с распухшими порезанными пальцами, в спортивном трико, болтающемся на коленях. Жених, да и только. Я что-то рассказывал о профессии и она спросила о чем-то и хотела спросить еще, но как бы застеснялась. Я знал, в чем дело. Я был так нагружен усталостью и злостью, что от меня исходила эманация доброты и понимания. Может ли женщина не уловить духовной волны? Не подлежит сомнению, что Иосифа-плотника безбожно объегоривали заказчики: хорошо переработанная злость открывает глаза на несовершенство мира. Не только самому работяге, но и присным его. Если кто подумает, что моя экзальтация возникла от присутствия незнакомой женщины, то ошибется: ее лицо внушало страх, а не желание. Я не знал тогда, что это Таня – вдова Боба, год как погибшего тогда. Во мне, дешевом биче, она почувствовала родство с ним, его спокойную силу.
Она спросила, пробовал ли я делать глиняную посуду, и я ответил: «Возьмите к себе в ученики». Понимаете, сила, которая искала выхода, вдруг нашла его – легла к ее ногам. Исчезли рубцы и пестрые заплатки на лице, остались ее глаза.
Час спустя я привел ее домой. Мы много говорили, я хотел больше узнать о ней. Я показывал ей семейные снимки, мы стояли посреди комнаты, она – почти в кольце моих рук, но нельзя было прикоснуться, потому что в ее желании проглядывало недоумение и требовалось время, чтобы разобраться.
Потом я приходил в ее комнату на Арбате. Свет падал из окон, расположенных напротив друг друга. По стенам висели картины, много картин – ее покойный дедушка и сестра были художниками. Таня уходила на кухню, я слышал, как она разговаривала с соседкой. С высокого потолка из лепной розетки опускалась на цепи люстра – тележное колесо с белыми, под бересту, коробами для ламп. Когда за окном проезжала машина, люстра едва заметно дрожала. Над старинным буфетом помещались фотографии таниных родных. Я всегда внимательнее других разглядывал лицо ее сестры-лесбиянки, искал какие-то особенные черты. Приходила Таня, приносила суп в маленькой кастрюльке, скромно усаживалась рядом. Это на случай, если в процессе поглощения пищи возникнет заминка. Пахло сырой глиной, как при начале мироздания. Вместе с сытостью приходил покой. Потом она крутила свой круг, а я валился на диван. Я так и не выучился лепить глиняную посуду. Может быть оттого, что напахивался в своей мастерской и ничего не хотелось делать руками. Раскрывал книгу и засыпал.
Честнее не оставлять по себе памяти. Боб так учил. Потому что пока сохраняется память, время теряет смысл. «Чудак, не обижай время, и получишь ты свою вожделенную вечность, время само ее отдаст!». Он купил старый «форд». Зачем человек пространства приобрел автомобиль, застревающий в каждой луже? «Чтобы проехать на нем Сибирь». Для чего пускаться в путь на машине, которую и в Москве трудно отремонтировать? «Чтобы любую сельскую кузню ради такого праздничного случая превращать в фирменный сервис! Ну, как воду в вино...» Ладно, следуя логике парадокса, спрошу дальше: зачем взял в жены женщину с искалеченным лицом? «Да ты и так все понял, приятель, ответ напрашивается сам собой!»
Чудеса в жизни бывают. Например, когда старая шарманка вдруг сыграет незнакомую мелодию. Любила Таня, разумеется, только его, Боба. А прилепилась ко мне в благодарность за минуту соприкосновения с силой, ни названия, ни природы которой мы оба не знали. Кажется, я оставил семью, да, так оно и было. Таня чувствовала себя виноватой: не придумать хлеще пощечины, чем уйти к такой, как она, безобразной. Но повторить новый мотив шарманка не могла. Хотя я отлично знал ноты: доброта питается злостью, ум – безумием, сила вырастает из слабости. Причем чем дальше шагнешь в противоположном от цели направлении, тем ближе к цели окажешься. Твоя мощь и великодушие будут настолько велики, что даже страшная маска вместо лица не оттолкнет от женщины. Ты обретешь способность видеть сквозь несовершенные покровы, заглядывать в душу и только с ней вести разговор.
Когда мы толкали его невозможный «форд» из очередной ямы, Боб объяснял мне: «Понимаешь, в своей обыденной жизни люди вполне удовлетворяются двухмерным пространством – перемещаются из одной точки в другую, вот как мы сейчас на автомобиле. Но рано или поздно человеку это приедается, он вдруг понимает, что ползает, словно жук по столу, это кажется ему унизительным. Однако чтобы вырваться в трехмерный мир, необходимо преодолеть силу притяжения. Она очень велика и называется Благоразумием. На словах все только и делают, что порхают среди облаков. На деле ползают по столу... Какой тяжелый этот чертов «форд»!.. Но если тебе удалось оторваться от земли, то в третьем измерении ты обнаружишь действие того же закона: хочешь взлететь – сорвись в пропасть. И чем глубже упадешь, тем выше в результате поднимешься».
Его «форд» видели в Крыму в Чуфут-кале. Вместе с наркоманами он питался ништяками из психушки по соседству с древним пещерным городом. Ему были интересны не наркотики, а эти конченные люди. Его интересовал бред, который они несли.
На Кавказе Боба почтительно называли «ослом»: знали, что он, как это мудрое животное, никогда не наступит на мину. Пули его облетали, а сам он не брал в руки оружия.
В Кеми в городской бане он последним вышел из парилки, где по неосторожности – чужак! – рискнул поддать пару. Это, пожалуй, самый отчаянный его подвиг.
На Соловецких островах на Секирной горе стоял с непокрытой головой, как все мы, молча.
В какой-то горной экспедиции Боб сорвался с тропы. Дело было ночью, и свидетельств нет – может, сорвался, а может, возлетел. Логика, знаете ли, парадокса...
Я выстругал крест из дубового бруса. Вместе с Таней мы поставили его на том перевале.
Я много лет хожу по его стопам. Кажется, все теперь в моих руках. Вот его битый, но готовый в дорогу «форд». Вот его бывшая жена, не красавица, но дело, как мы знаем, не в том. Вот и я, калик перехожий со стажем, тертый годами и верстами. Почему же я стою у края пространства, не смея шагнуть вперед? Почему не решаюсь прикоснуться к руке принадлежащей мне женщины? Почему не могу повернуть ключ в замке зажигания старой машины?
Я не в силах отрешиться от памяти. Я благоразумен. Я боюсь, что время обретет смысл.
1990, май 2005
|
|