Чихуахуа – декоративная мексиканская собачка, живая игрушка. Вы думаете, если маленькая, то безобидная? Я-то точно знаю, что от одной маленькой собачки могут быть большие неприятности.
Аркадий – военный пенсионер, свежий, как огурчик с грядки, и бодрый от регулярных занятий спортом, благоухающий дорогими сигаретами и французским одеколоном. Маме его 95 лет, она каждый день делает зарядку, хотя мало что видит и почти не слышит.
У Аркадия двухкомнатная кооперативная квартира, а в ней жена с обычным именем, по кличке Мата Хари (кличка дана не за красоту), зимой она ходит в парике, а летом так просто. Ещё у него новенькая машина, непростая, неважно какой марки,хорошая, в каменном гараже с погребом во дворе дома. Сын у него Анатолий, тоже бывший военный, сейчас бизнесмен, директор фирмы. Ещё две внучки: одна – чёрная, другая – белая. В смысле волос, а не в смысле кожи. К внучкам прилагается невестка Аня, жена Анатолия.
Была ещё у него, у Аркадия, модная собачка – чихуахуа, защитного военного цвета, стройная, как лань и мелкая, как несемейная крыса.
Деньги он зарабатывал на фирме у сына. Зарабатывал, зарабатывал, устал. Захотел отдохнуть. Жена хочет в Алушту, в санаторий. А собачка при чём? Не хотят её там. Сыну Анатолию говорят: возьми собачку на время.
Тот ни-ни. Прошлый раз пожила пару недель, пришлось евроремонт в трёхкомнатной квартире делать, мебель менять, ещё и обгавкала всех с головы до ног.
К соседям пошли, те тоже ни в какую. Голос её все слышали, а голова маленькая – мозгам поместиться негде.
С горя поехали отдыхать в Одессу, но не поездом. Как собачка в поезде поедет? Никаких там нет условий для гуманного отношения к животному. Повёз их сын Анатолий на джипе.
Что там было, не знаю, но отдохнули. Собачка загорела, выросла, поправилась, смотрит веселее, лает звонче. Жена тоже. Зовут сына – доставь назад, готовы снова жить, как всегда полагается.
Прибыл сын Анатолий на джипе. Спешит очень назад обернуться, деньги зарабатывать: целей в жизни много. Опять же на отдых не хватает. Семья большая, мир ещё больше, везде надо успеть на солнышке полежать, сфотографироваться на фоне достопримечательностей.
Едут по шоссе Е95, торопятся, а лихач местный у придорожного кафе уже не спешил, устал, встал поперёк их скорости, отдыхать собрался.
«Джип «Жигулей» круче!» – подумал отдохнувший, загорелый Аркадий свою последнюю живую мысль, вылетая сквозь лобовое стекло, и, приземлившись, умер. Неподалёку Мата Хари с поломанными рёбрами лежит на тёплой земле, с болью вздыхает о предыдущей жизни. Сын Анатолий в шоке находится, не в медицинском смысле, а в бытовом.
А собачка чихуахуа, отдохнувшая на юге, со свежими силами шасть в окно и исчезла. Больше её никто не видел. Была бы большая, чёрная, лохматая, всякий бы догадался, кто это был.
Хоронят Аркадия с музыкой, народу набежало отовсюду: с фирмы, из дому, родни из деревни много, маму с Русановки поплакать привезли, стоит бедная с трудом, зарядка не помогает горе выдержать, Аркаша был любимый сын. Анатолий, как полагается, в ауте – отца убил, не каждый день бывает. Невестка Аня в черном платке и в слезах. Белая внучка скорбит, аж блондинкой стала. Чёрна внучка, Юля, так расстроилась, что после похорон в сумасшедшем доме оказалась – с уколами переборщила. Жена покойного в больнице жить пытается, не сказали ей, что овдовела, думает: Аркаша придёт, цветы принесёт, как всегда, поцелует сладко, раны сами заживут. Нет его.
Печально.
Думаете, это конец?
Это начало.
Похороны Аркадия были удачными, с военной музыкой, венками, слезами. А поминки ещё лучше. Родственники обычаи в полной мере соблюдают, некоторые через силу даже. Соседи, военные пенсионеры, сидят, много водки пьют, громко о неприятностях текущей политики переживают, по тёмному времени дружно домой бредут, сердце остро чувствуют под старыми рёбрами, каждый думает…Что там думать после поминок? Спать надо. А назавтра лучше в зеркало не смотреть, всё равно отражение не понравится.
Один сосед, лётчик в душе, пенсионер в жизни, больше всех огорчился: он с Аркадием когда-то в кооперативе работал вместе и помог его сыну Анатолию квартиру купить, когда русских офицеров в Германии не захотели, выгнали, чтобы ломать там всё не мешали.
Звали соседа Борис Васильевич, и был у него внук, который на фирме Анатолия тяжести туда–сюда носил, на отдых зарабатывал. Внук этот после армии с внучкой Аркадия территориально дружил – в одном парадном с приятелями покуривали, стены расписывали и полы заплёвывали на зло соседям.
Борис Васильевич всё думал, как такой крепкий здоровый человек мог умереть? Это уму не постижимо. Целых три дня огорчался, больше сердце не выдержало, умер он в пятницу тринадцатого, сидя за рулём родного автомобиля, как самурай в седле. О чём в последнюю минуту подумал, достоверно неизвестно. Может, всю жизнь вспомнил, может, с женой прощался? Врать не будем. Лучше так, предположительно, оставим.
Внук его в шоке, в бытовом смысле, он рядом стоял, когда у деда сердце останавливалось, плачет. Жене сказали, она поняла: жизнь кончилась, пятьдесят лет вместе жили, отвыкать некогда, не то, что к новому привыкнуть, плачет бедная. Чем поможешь?
Похоронили Бориса Васильевича без музыки, но красиво, строго, без балагана. Внуки собрались, сослуживцы, соседи. Никто не верит, говорят, утром видели, как за руль садился, шумно о политике беспокоился, телевизор чинить хотел. Теперь всё равно, как телевизор работает, лежит спокойно в военной лётной форме, строгий ко всем, чужой, голова непривычной формы, руки сложил, остановился весь.
Печально.
Поминки были сытные, тоже достойные, все остались довольны. Некоторые за этими поминками тосковали потом: дома так вкусно не едят, как там накормили, пирожки свежие, отбивные большие сочные и всё такое. Почаще бы, думают, да родни мало.
У Аркадия чёрная внучка, у Бориса Васильевича внук – соседи, горе одинаковое, лестница одна, скорбят вместе. Анатолий, сын–убийца, говорит: зачем по парадным скорбеть, пожалуйте в дом, шампанское имеется. Внук лётчика сомневается, какое шампанское, когда траур? Ничего, говорят, пустяки.
День пьют, другой тоже, на третий день говорит он: не могу без неё, стану женихом, а потом мужем. К своей матери домой пришел, костюм тёмный, новый примерять стал. Всё как раз подошло. Даже галстук нашелся подходящий, весь в мелких слонах.
Сделали им свадьбу, белую, на свежем снегу, холодную. Невеста тонкая, в атласном, длинном платье, волосы пышные чёрные, на узких плечах норковое манто телепается, ножка маленькая, сумочка тоже атласная в живых цветочках, благоухает. Charmant!
Авто к парадному, китайский ресторан с фонарями под потолком и веерами на стенах, жареные бананы и пьяные гости (родственники с обеих сторон, сотрудники, кто в чём), анекдоты с матом, про москалей. Анатолий устроил танцы с невестой, потом с мамой жениха. Тёща затосковала, заплакала о своём. Удачно всё обошлось, никто даже не отравился и ночью не замерз. Не хуже, чем у нормальных людей получилось. Много цифровых фотографий в компьютере осталось от этой свадьбы.
Живут потом. Свекровь невестку не трогает. Раз в полгода на улице встречает, говорит ей ласково: «Здравствуй». Тёща зятя уважает, даже любит. Красивый он: череп ровный, как из мрамора вырезан нарочно для высоких мыслей, грудь широкая, не волосатая, мышцы по бокам сквозь кожу наружу выглядывают, ноги тонкие длинные. Руки красивые, сильные, ногти, как у Пушкина, хоть апельсин чисть. Профиль римский от дальней родни достался. Сказка! Чего не жить? Вот если бы муж такой был. Эх!
Поселились у его бабушки, жены Бориса Васильевича, временно. Соседки говорят, хороший муж Юле достался, тихий, смирный, молчаливый, защищает её от всех, кого она матом обругает. На работу ушёл – тихо, пришёл, спрашивает у бабушки: где жена? Ушла куда-то. Спать лёг, опять тихо. Юля тоже не шумит, спит до двух часов дня, потом в ванне лежит часов шесть на день, выгонит оттуда муж или ещё кто, тогда огрызается, уходит из дому, опять тихо. Заскучала, жалуется мужу, а он говорит: иди работать или хоть учиться. Не для того замуж шла, отвечает.
А для чего? Он и сам не знает. Бабушка еду приготовит ему, подаст и спрашивает: зачем она тебе? Люблю, говорит, а то молчит, когда год-два прошли. Обручальные кольца бесследно исчезли под вывеской ближайшего ломбарда. Одежду он стал носить, какую тесть отдаст. Она вовсе в халате живёт, когда холодно, а жарко, так без него.
Поселилась Юля в ванной, как крокодил в бассейне. Потолок над ней чёрный, пузырится, как лицо прокаженного, под ногами шприцы хрустят пустые и полные. Выползает она оттуда ночью, когда все спать пытаются, и смотрит, что в телевизоре мелькает, пока не заснёт, поперёк постели лёжа, то голая, то чуть не в шубе. Рядом муж одетый лежит, заснул, пока её ждал.
Днём, бывало, ищет он её по делу какому-то бумажному. Спрашивает у бабушки, где жена? Ушла с кем-то, много их ходит к ней. Ищет, нашел в милиции: она фамилии и адреса знакомых наркоманов диктует знакомым милиционерам. Записали, отпустили: колись дальше дома.
А то как-то деньги украла у бандита, тот бить её стал во дворе, за волосы пышные хватать, а муж тут как тут, с топором в руках отстоял, говорит: я за неё каждого убью. Любовь.
Стал он худой, серый, мрачный, вечно голодный, прыщами покрылся. Руки дрожат, ноги подгибаются, глаза до конца не открываются, ничего видеть вокруг не хотят, язык с трудом говорит. Денег получит на работе, через два дня идёт у бабушки одалживать. Все говорят, брось её, может, ещё кого родишь, душой отойдёшь. Хорошо, говорит, а сам не может. Как увидит мощи её, струпьями покрытые, как услышит голос её громкий, резкий, неприветливый, так жалко становится. Не бросает. Грустно.
Жили они так три года и три месяца. Устал он совсем, затосковал от мыслей. А Юлю опять как раз в милицию на отдых пригласили, нет её день, нет ночь, и к утру не пришла. Мать её не ищет, отец не ищет. Зачем?
И муж тоже не искал в этот раз. Сколько можно? Но сам домой тоже не пришел. Утром родня нашла его в морге, быстро и легко, по документам. Он умер, как дед его, Борис Васильевич, в автомобиле.
По такому случаю жену Юлию милиционеры отпустили. Приходит она к его родне и говорит: где мой муж? Отвечают: умер, ещё вчера. Теперь в морге лежит, похорон дожидается с твоим участием. Добро пожаловать! Не верю! – кричит. Дело хозяйское. Убедиться легко. Остальные родственники тоже в шоке (в бытовом значении слова, а не в медицинском), недоумевают.
Хоронили его тринадцатого. Похороны были многолюдные, но тихие и мокрые. Говорят, в дорогу дождь хорошо. А кто проверял? Пришли все: и те, кто хотел, и те, кто не собирался. Громко шумела одна вдова, остальные терпели, только плакали. Гроб попался лучистый кремовый, элегантный, очень подходил к римскому профилю покойного. Сгодился и свадебный, черный костюм. В обморок никто не упал, слава богу, хотя желающие были.
Поминки были приличные, дорогие, в тихом месте с кремовыми стенами. За окнами шел тихий дождь. Вдова не пришла. Анатолий с тёщей покойного тоже не добрались. Тяжело им стало. Мата Хари, жена Аркадия, в прежнем парике и без новой собачки, поприсутствовала, покушала с аппетитом за упокой души.
Собачка такая же, мелкая, но голос, как из-под сурдинки, и ножки хлибкие, одним словом, чихуахуа, а не собачка. Сама Мата Хари красится по-прежнему ярко; гуляя с собачкой, внимательно смотрит по сторонам, не видно ли где нового мужа, хорошего. Сын ей помогает жить, но на курорт почему-то не везёт, она ещё с того раза кашлять не перестала, а уже три года прошло. Вместо этого он один на мотоцикле гоняет с рокерами. Весело.
Жена Анатолия пьёт, за зятем тоскует. Ясное дело, где такого другого взять? Белая внучка Аркадия, сестра Юли, раньше красавица была, теперь с наркоманом живёт, уже похудела и смотрит грустно. Мать Аркадия по-прежнему делает зарядку каждый день. Ей вот-вот 100 лет будет, те, кто доживут, попразднуют, наверно. Вот они преимущества здорового образа жизни: можно пережить правнуков.
Юлия то ли в тюрьме, то ли в сумасшедшем доме. Где-то там, в той части жизни. Родственники не говорят, хотя некоторые соседи спрашивали. Она уже заявила, что муж её жив, просто его спрятали от неё родственники Бориса Васильевича. Похорон она не помнит, говорит, что в морге никогда не была.
Похороны, очень хорошо помню я. Её муж, действительно, умер в первое апрельское полнолуние и похоронен рядом со своим дедом, Борисом Васильевичем, моим отцом.
Это был мой сын.
|
|