Я не могу жить и не быть влюблённой.
Я умею любить многих одновременно, многим говорить: «Я люблю тебя».
Но только кому-то одному не смогу объяснить, почему люблю. Люблю и всё.
Я любила без причины, кажется, несколько раз.
Помнится, в первом классе, оглядев костистых, большеголовых, каких-то неказистых мальчиков вокруг меня я подумала: «Кого- то из них я точно должна полюбить, кто-то обязательно должен мне нравится».
Выбирала дней шесть-семь, остановилась на ярко рыжем вечно смеющемся, пухлом, как молодой щенок, мальчике. Я не помню, почему мне приглянулся именно Саша, но любовь тут точно ни при чём. В мои планы не входило сообщать ему: «Васильев, я решила тебя любить». К тому же, всем было известно, что ему нравилась тёзка Саша Сурнина. Я не помню о ней ничего, кроме мягких коротких губ и улыбки бантиком.
Однажды Саша оставил на парте любовное письмо. Для неё. Ознакомился весь класс – восьмилетние дети. Но меня с моей выдуманной любовью письмо совсем не волновало, даже, наоборот, успокаивало. Пусть он любит себе и любит свою Сашу, зато, когда он мне надоест, ничего никому не нужно будет объяснять и извиняться.
Казалось, всё очень легко.
Всё и было лёгким.
И он мне надоел.
Следующий – Паша. Весёлый хулиган, отличавшийся неумением постоять за себя (его били, над ним смеялись, но ценили за выходки).
Помню случай на уроке русского в третьем классе. Тишина. Только я стучу желёзной пряжкой туфля по металлической ножке стула.
«Кто?» - раздражается учитель: «Ты, Паша? Линейкой стучишь! Прекрати!». «Не я!» - пытается оправдываться Паша. Я ударяю ещё раз, случайно.
«Не верю, ты!». Паша вздыхает тяжело.
А я не была трусливой, робкой, не боялась ничего. Но почему-то смолчала.
Мне кажется, Паша – это была уже любовь. Помню, как я не спала допоздна, ворочалась, мучалась мыслями о нём. По-детски неумело, боязливо обращалась с любовью внутри себя. И всё время рассуждала, лёжа в кровати, как я люблю, насколько. Примеряла «взрослую» любовь к своей и как-то пришла к выводу, что люблю Пашу не всего, только его душу и тело до пояса.
Когда всё было ещё очень легко, я разлюбила. Не помню, как это получилось, когда произошло. Сейчас мне, точно, было бы тяжелее.
А он полюбил меня. Сразу же, тут же. Все знали об этом, только я не показывала виду.
Однажды на классный новогодний огонёк он принёс мне подарок: какое-то золотое украшение, которое купил на накопленные деньги. А я не стала даже смотреть.
Решила не мучить его надеждой, но, на его взгляд, поступила очень жестоко. Он просидел весь огонёк где-то в рекреации или под лестницей, я бегала его искать, чтобы успокоить, но не нашла. Потом до меня донеслись слухи: Паша хочет выпрыгнуть из окна – он всегда был романтической натурой...
Не спрыгнул.
А я уже любила другого.
Без сомнения скажу – это была любовь. Завлекла меня полностью!
Помню, как я сидела после уроков и ревела под дверью у кабинета русского. Потому что получила «два» за диктант, написав «легушка». Учительница долго общалась со мной наедине, ей почему-то известно было о моей «безумной любви», которая, конечно, плохо влияла на учёбу. А я всегда была отличницей...
Его звали Максим. Андреев. Он написал мне записку: «Люблю». На записках, впрочем, мы и остановились. Мы переписывались несколько месяцев. И я искренне полагала тогда: «Я счастлива! И не нужно ничего!».
Однажды я получила от него такую фразу: «В своих синих джинсах ты меня возбуждаешь». Нам тогда было по одиннадцать лет.
И я всё-таки была наивнее и простосердечнее, чем он.
Это история кончилась его письмом: «Давай будем просто друзьями, я тебя больше не люблю».
А развивалось всё бурно. Интересно, как все узнали о нашей любви.
Как-то я не стерпела и решила прочитать письмо от Максима прямо в школе, не дома, как обычно. Вышла на уроке в туалет. За мной вышла Люба, которую я считала подругой. Более или менее.
Люба узнала всё, Люба расспрашивала меня.
На следующий день я не появилась в школе из-за какой-то олимпиады, а через день я пришла и сразу заметила: все как-то странно оглядываются на меня. Что такое?
Оказалась, Люба раскололась, не сберегла секрет. Повздорила с Андреевым на физкультуре, раскричалась, и у неё вырвалось что-то резкое со словами «Твоя Наташа»...
В курсе были все.
Я узнала об общей осведомлённости перед уроком рисования, вышла в коридор за водой. Там и осталась биться в истерике. Кто-то тоже вышел, пытался успокоить меня: «Что? Что?».
Я влетела в класс разъярённая посреди урока, что-то прорычала на Любу, на учительницу...
Через парты до меня доносилось: «Мы узнали про вас, надеемся, у вас хорошо сложиться...». Я бесилась.
Я уже и не помню, что настолько вывело меня из себя, разозлило? Разгаданный секрет, насильно раздетая душа?
И я задумалась: нужна мне такая любовь, о которой знают все? С такой я не умею обращаться.
И выпустила её из рук после нескольких безответных писем, пафосных, но бесформенных стихотворений...
И, что было самым удивительным для меня, Андреев однажды сам передал мне письмо через сестру, когда я болела. «Скучаю по тебе, приходи скорее»... И так взбороздил мне душу!
Следующим моим увлечением был мальчик Сергей. Московский. Это была лагерная любовь длиной в одну смену.
Странно, но мне очень тяжело вспомнить, о чём мы говорили с ним, что знали друг о друге...
Помню только, как он мне признался в любви, сначала оставил записку под подушкой, я не успела ответить. Потом, вечером, после отбоя позвал на крышу корпуса, куда строго было запрещено ходить.
И я помню, как он заплакал, разговаривая там со мною: «Люблю, люблю...».
На следующий день он захотел пойти в строю со мной, держать меня за руку. Я не ожидала, но не нашлась, что сказать и согласилась.
Мы всё время ходили за руку.
И по вечерам целовались на крыше под луной, почему-то красной.
Наша смена была кинофестивальная, поэтому нам часто показывали фильмы по вечерам. И я так привыкла сидеть в темноте, в зале или на улице и целоваться!.. Помню, как он покусывал мне уши, и я удивилась, как это здорово.
Однажды, когда он хотел поцеловаться со мной днём, я отстранилась: «Потом!». И ему неожиданно понравилось такое поведение!
Однажды на лагерной дискотеке мы решили целоваться без перерыва в целую песню. Нас разняли вожатые, когда в последний раз звучал припев.
До этой поездки в Артек я вообще не целовалась ни разу. До четырнадцати лет.
И помню, как отсчитывала дни до конца смены, размышляя, как бы сохранить всё так же, без ссор. Об этом я мечтала.
Когда уезжала, не плакала, всё вылилось раньше. И потом, в поезде.
Я думаю, Артек многому научил меня.
Ну, хотя бы: не стоит целоваться с тем, кто только поел сухариков с луком или покурил.
Да это шутка.
Просто помню, как хотелось мне тогда писать стихи! Про море, Аю-даг, Адалары...
На следующее лето была в Англии, на дискотеке познакомилась с испанцем, целовалась с ним после разговора длиной минут в десять...
Это было глупостью. Но я ни о чём не жалею – жизненный опыт.
Потом были какие-то лёгкие увлечения – в Турции, на Крите. Да и то чаще - не с моей стороны.
Теперь я, кажется, стала опытнее, изменилась. И, вспоминая, что было со мной, я думаю: «Это сон, не похоже на настоящее. Не могло так быть».
А всё-таки было.
И я, как и раньше, не могу жить и не быть влюблённой. И теперь – опять. Только сильнее, по-другому, заново!
Только это секрет.
Только тсс, ладно?
|
|