Владимир Почиталин
ПАРТИТА О РАСЦАРАПАННЫХ КОЛЕНКАХ
(НЕПРОСТАЯ СКАЗКА)
Иногда вещи страдают своей очевидностью…
Иногда вещи страдают своей очевидностью. Взять, к примеру, этот Юлькин шкаф. Хотя нет, о шкафе потом. Вначале - о самой Юльке: очевидно симпатична и кроме этого – совершенно очевидно – ничем не удовлетворена. И ведь все есть у нее для того, чтобы полной грудью вдыхать свежее счастье каждого утра. Даже эта самая полная грудь – и та в наличии. А еще, кроме груди - квартира, чудесный возраст – 26 лет, когда и голова на плечах, и молодость в разгаре. И живет Юлька не в каком-нибудь Усть-Закудыщенске, а в самой Москве. Но вот толку от всех этих ее показателей маловато пока. Хоть и привлекательна она для мужских гормонов, но привлекаются все сплошь гормоны инфантильных особей, которым мамкиной любви не хватило. Сюсюкает Юлька с ними очень. Добрая она, но для ее возраста, пожалуй, глуповата. Что еще сказать о ней… Работает менеджером по рекламе в средненьком таком агентстве и вечерами пытается придумать себе мечту. Да посмотрите сами – вот же она, Юлька, стоит посреди комнаты и печально взирает на свой шкаф… Кстати, шкаф! Начали-то мы со шкафа. Вернее, с того, что вещи иногда страдают своей очевидностью. И вот сейчас этот шкаф – с полной очевидностью – Юльке не нравился. Собственно нравиться-то было нечему. Он – единственная вещь из первого поколения мебели в этой квартире, оставшаяся еще от бабушки. Милый шкафчик этот здесь явно задержался – не тот экстерьер для данного интерьера. И сегодня утром, в субботу, у Юльки было чуть больше времени, чтобы позже проснуться, поглазеть «субботними» глазами на этот атавизм бабушкиного быта, и вынести окончательный вердикт: «на фиг! - Пора выбрасывать!». Может, эту мысль спровоцировало объявление? Вчера поздно вечером сидела в туалете и читала привычное для этого случая (или ситуации) чтиво – газету бесплатных объявлений «Из рук в руки». Единственное, что бросилось в глаза сразу, - жирный шрифт в красной рамочке: «ВЫВОЖУ СТАРУЮ МЕБЕЛЬ»…
Скверная улыбка принадлежала человеку еще более скверному…
После обеда раздражали мелочи: клонило в сон, и когда Юлька рассматривала в зеркале лишние волоски на бровях, кофе закипел – проморгала! Все же решила пить. Первый глоток и… в дверь позвонили! Испорченный звонок, вместо чистого «дзыыынь» выдал носоглотное «гмыыынь». Что за черт?! Ааа! – это ж этот - вывозитель мебели приперся, видимо.
Скверная улыбка принадлежала человеку еще более скверному, который нелепым контуром расположился на пороге. Рахитичное тело, подростковые прыщи на стареющем лице, реденькие волосы, которые выдавали тщательные попытки владельца распределить их на неправильном черепе. Количество раздражающих мелочей перевалило тот рубеж, за которым они могли считаться мелочами! Юлька не хотела думать над выражением своего лица:
- А вы что, один будете, извиняюсь, вывозить?
Скверная улыбка, видимо, приросла к этому вывозителю:
- У меня сегодня восемнадцать единиц мебели. Чтобы распределить вывоз, я обхожу заказы. Если что-то не так, я без труда могу вас вычеркнуть.
На слово «вычеркнуть» пришлась самая выразительная фаза этой идиотской улыбчатой гримасы. Юлька вдруг представила, что она хлопает дверью, которая ломает мерзкий нос стоящего существа, и…
- Нет, ничего, проходите, распределяйте. У меня, если там у вас записано, – шкаф…
«Вывозитель», «Существо», «Тщедушный человек»…
Существо смотрело на предназначенный к вывозу объект, как художник смотрит на только что написанный им самим шедевр, – вдруг понимая, что у него получилась не та картина, которая займет место проданного за бесценок городского пейзажа. Нет! Эта картина, может, принесет ему то, о чем он час назад и думать не смел. Шедевр получился совершенно неожиданно. Мастер этот, к слову, никогда не писал шедевров, и от этого результат изумлял его еще больше! Наконец, тщедушный человек заговорил, производя на свет, казалось, лабораторно очищенную от примесей здравого смысла ахинею.
- Да. Это он.
- Кто - «он»? – Юля держалась из последних сил.
- Я сказал «он»? Да это он… И это она – история великой любви. Я никогда не видел ничего подобного! Признаюсь, мне приходится прилагать сейчас немало сил, чтобы не прослезиться.
- Послушайте, что происходит? Если вы пришли не за шкафом, то имейте в виду, что в квартире работает скрытая камера и запись производится на квартире моего папы – генерала ФСБ. - Юля несла не меньшую ахинею, просто потому что (вдруг!) потеряла смысл нахождения этого Вывозителя в своей квартире.
- Уверяю вас, от меня не следует ждать ничего плохого, даже если и камера, и папа – генерал ФСБ – не более чем… Существо сделало паузу и разместило свое тщедушное тельце в кресле напротив шкафа… - Не более чем! – Теперь это был конец его мысли. Во всяком случае, Вывозитель поставил интонационную точку. Затем выражение лица его вдруг потеряло свой натруженно-улыбчивый идиотизм, сделалось азартно-серьезным и неожиданно осмысленным. – Мне нужен этот шкаф. Я вывезу его прямо сейчас.
Существо извлекло из брючно-карманного недра на свет затрапезный мобильник и уже стало перебирать на нем кнопочки. Юле в который раз захотелось сплюнуть слюну, которая образовалась за время нахождения рядом с Вывозителем. Но слюну вновь пришлось проглотить. Этот неприятный процесс угадывался как в словах, так и в интонации Юльки.
- Слушайте, я не очень люблю врать – мне кажется, что вы – сумасшедший и то, что вы несете, – просто диагноз! Какая, на хрен, история любви? И почему вам нужен этот шкаф?
- Ну, что ж, я не против поболтать, но у меня два условия: первое – чашка свежего кофе, и второе – что бы вы не услышали сейчас, – я вывезу этот шкаф сегодня.
- Вообще-то я вызвала вас для этого!
- Да, но вы не знали и пока не знаете то, что я могу вам поведать.
- Там что – бриллианты где-то?
- Нет-нет. Это обычный шкаф и никто, уверяю вас, не даст за него и цента. Только я, в целом мире, могу изумиться этому шкафу! И мое изумление не касается ценностей мира сего. Мы уже начали болтать, а вы еще не выполнили ни одного условия. Итак: кофе и ваше слово.
Он начал явно издалека…
Существо пило мерзко - мелкими, хлюпающими глотками. Оно, казалось, могло растянуть эту чашку на сутки. Но… как бы все это ни казалось нелепым, Юлькино любопытство было уже несравненно больше всей глупости происходящего. Лицо Вывозителя начало приобретать человеческий вид, глаза сделались глубокими и грустными. Он начал явно издалека…
«Что может сказать об этом шкафе человек, который тридцать лет из своих пятидесяти двух вывозил мебель… Я знаю о жизни этих существ почти все. Да-да, именно - «жизни», именно – «существ». Если вы решаете сейчас, кого лучше вызвать: доктора или милицию, - то я даю вам честное слово, что вы первый человек, которому я открываю тайну того мира, в котором мы храним платья, пиджаки и ботинки с полотенцами. Еще спим, едим, сидим…
Его зовут Лорд. У них странные имена. Не знаю, почему именно Лорд. Это знают только они. Лорда купила, очевидно, ваша бабушка, и от него требовалось только то, что требуется от всех шкафов на свете. Но помимо прочего, он, как и все шкафы, был самим собой. Впрочем, еще он был совершенно особенным. Шкаф – это ведь высшее существо в мире мебели. Вспомните, сколько сказок, сколько мистики всевозможной существует, в которых фигурирует шкаф. В нем всегда прячется что-то таинственное. Это вам не стул и даже не стол. Точно не знаю, но Лорд, кажется, верит в Бога и, может, больше, чем мы можем заподозрить его в этом. Мы еще вернемся к Лорду. Но вначале – об их жизни, вернее – о любви…».
Любовь в чистом виде…
«…Их любовь - это любовь в чистом виде. Они не ухаживают, не сочетаются, не добиваются взаимности. Любовь – вне стратегий, планов, счастий и несчастий. Нет, они, конечно, радуются и страдают, но и в радостях и страданиях их – смирение невозможности. В этой любви напрочь отсутствует желчь стремлений, целей, задач, способов. Она даже не имеет желаний. Она – просто любовь. Просто – свет, который наполняет изнутри даже самый темный и пыльный шкаф. Нам сложно представить себе это чувство без мечты, радужных надежд. Мы привыкли жить «снаружи». Но попробуй, Юленька, убрать это все из своей любви. Что останется? А должно остаться что-то. И, между прочим, это «что-то» и есть – любовь. Сама по себе. Все остальное существует только потому, что у нас есть ноги, руки, другие части тела, есть страсть приложить другой объект к себе. Это не плохо, но если нет больше ничего – то что мы знаем о любви? Есть великое заблуждение и великая блажь обладания другим. А венец восторга шкафа – увидеть свое отражение в глазах кого-то. В нашем случае… Ее звали Маруся. Красная тахта с отделкой из лиственницы, которую купили несколько позже. Она стояла здесь, на том самом месте, где я сижу сейчас и пью этот мерзкий закипевший кофе – мелкими, раздражающими тебя глотками. Смешное имя – Маруся - для этой тахты…».
Тщедушный человек посмотрел на Юлю, словно для того, чтобы увидеть ее растерянные глаза. Теперь она не могла не думать о выражении своего лица, но ей не вполне удавалось наполнить ошарашенные глаза чем-то, что скрывало бы их ошарашенность. Все факты, на которые был нанизан бред про любовь и мебель - были чистой правдой. К тому же, кроме мебельных мыслей Вывозитель, кажется, мог читать и Юлькины мысли тоже…
«…Нет-нет, я не знаю ваших родственников и в этой квартире впервые. Обо всем, что вы слышите, мне поведал Лорд. Впрочем, он (как и вы) искренне желает скрыть свои чувства, но у него это получается еще хуже… К тому же историю каждого шкафа я могу прочесть по одной только дверце или даже ручке от нее. Итак, Маруся… Не появись она в этой комнате – ничего бы не случилось. Для них любовь – это дар свыше! Шкафы не стремятся прилепиться к кому-то своими внутренними пустотами, как это делаем мы. И большинство из них проживают жизнь без всяких пламенных коллизий. Но тут… Марусю нельзя было не полюбить. И она не могла не ответить ему тем же. С тех пор, долгих восемь лет, в этом доме не было ничего более светлого и возвышенного, чем их любовь. По нашим, людским меркам, не было также ничего более драматичного и даже ужасного – ведь у Лорда и Маруси было по четыре ноги. Только для того, чтобы всю жизнь стоять. И они стояли друг против друга - долгих восемь лет. И были одним целым – каждый в себе. Но так было вначале… Беда в том, что они слишком многому научились у людей и перешагнули ту грань, за которой можно просто стоять. Их любовь тоже стала почти человеческой. На это надо было решиться. Я встречаю такое впервые. Они даже придумали свой язык. А ведь общение в любви для мебели – почти самоубийство. Конечно, они понимали это. Но, как я уже говорил, Лорд был особенным шкафом... Он всегда с нетерпением ждал, когда чья-то рука откроет его дверцу или выдвинет ящик, чтобы сказать что-то Марусе своим скрипом. Маруся отвечала ему нежным голосом своих пружин, когда чья-то задница решала опуститься на нее. Но вот Софья Павловна – так ведь поэтично зовут вашу маму? – сочла нужным расстаться с ней. Восемь лет – в принципе нормальный возраст для тахты, не претендующей стать антикварной ценностью…
Когда Марусю выносили, Лорду нечем было плакать, и он уронил стоящую на нем вазу с цветами. Помнишь, мама недоумевала – как могла ваза упасть со шкафа, если ее не уронить?».
Юлька прекрасно помнила этот эпизод. Помнила даже малопонятное, но обидное слово, которое в горячке ляпнула мама: «Кулема ты! Все у тебя из рук валится. И не только из рук, а все валится, что даже просто в твоей комнате стоит. И еще врешь!». У Софьи Павловны только имя светское и отчество благозвучно имени, а так – работник общепита всю жизнь. А конкретней – буфет на углу Лебяжьего переулка: булки, консервы, сигареты. Юлька тогда жутко обиделась на маму и долго потом осматривала разбитую вазу и шкаф, чтобы самой взять в толк: как?
Впрочем, сейчас, для того чтобы можно было что-то вспоминать и вообще – слушать этого Вывозителя, Юльке не хватало только его самого. Он был, конечно, но кем он был? Или - совсем просто - кто он? Какой знак надо поставить напротив его нелепого образа? С равной возможностью Юлька могла поставить жирный минус. Но ей все больше хотелось, чтобы это был знак противоположный. Ей теперь надо было только поставить этот значок, и тогда можно будет хоть как-то относиться к его словам. Ничто ведь не терпит пустоты, особенно пустоты информационной, особенно в отношении того, с кем общаешься, и совсем особенно - когда слышишь то, что заставляет сердце стучаться в какие-то двери - за которыми неизвестно что. Юлька ничего не формулировала с учетом своей деликатности, страха и прочей неразберихи в голове. Вопрос был похож на вопрос ребенка, заставшего врасплох, которому сейчас нужно было только что-то совершенно конкретное:
- Кто Вы?
- Я тот, кто завидует Лорду. Мне не хватило в жизни только такой вот любви. Но… мне никогда не встретить своей Маруси. Люди, за редким исключением, не могут любить, хотя были созданы любовью и для любви.
- И что, не было никогда человека, который бы любил вас?
- Нет. Можешь ли ты заглянуть в черную бездну этого «нет»?
- Видимо, нет.
- Ладно, такое случается, что никому не нужный человек шаркает тапками по своей квартире, смотрит телевизор и удивляется, что где-то в какой-то стране произошло какое-то землетрясение, заваривает чай в чайнике с отколотым носиком – такое бывает. Но… знаешь, я ведь понимаю, что с точки зрения абсолютного смысла мне выпал в жизни счастливый билет. Если бы мог я кому-то нравиться – разве родились бы в моей голове те вопросы, ответы на которые только и могут сделать человека счастливым? Счастье ведь не в том, насколько нам хорошо, а в том, насколько мы живы. Невозможность иметь то, что требует наше естество, - открыло для меня мир ненависти. Я ненавидел всех. Но больше всего – Бога. Так уж вышло, что не мог я не верить в него. Как-то знал всегда, что он есть. И не мог ему простить себя. Я прошел этот мир ненависти – до самого края. Даже посидел на краю, свесив ножки. Дальше идти было некуда…».
Вопреки законам гравитации…
«…Лег я на этом краю и снится мне сон. Будто открываю я глаза, а вокруг меня стоят ужасные существа. Они были ужасны в совершенной степени. В их лицах, формах, дыхании, взгляде - казалось, было завершено то, что называется злом! Это был парализующий сознание и волю ужас! Даже самые страшные монстры в голливудских фильмах в сравнении с ними – милые существа. И я понимаю – это конец. Не поддается никакой логике то, что я начал скрипеть в уме молитву «Отче наш». Но я это делал. Их реакция еще больше повергла меня в шок – они стали веселиться. Да, им просто было весело. Они буквально ржали, брызгая на меня каким-то подобием липкой и вонючей слюны. Только один из них, видимо главный, не выдал наружу ни одной эмоции, кроме той, что в застывшем, окаменелом виде и была его лицом. Он стал говорить, обращаясь ко мне: «Глупости все это. Вспомни – сколько раз ты предавал того, к кому решил сейчас обратиться за помощью. Не просто предавал – предавал в той степени, в которой не может остаться ни единой ниточки, соединяющей тебя с ним. И теперь ты ждешь помощи от него? Жаль, что я не могу так заразительно смеяться». Его слова были правдой. Мне не на кого было рассчитывать. И вдруг, когда казалось, что кровь моя окончательно застыла, – я услышал голос. Он звучал сверху. И этот голос был светом – теплым и матово-белым: «Скажи им: Бог тем и силен, что и таким, как мне, помогает». Я тут же произнес эту фразу, добавив от себя: «Дураки вы!». Они испарились тут же. Их не стало вопреки законам гравитации – мгновенно!...».
Вечный закон…
«…После того, как эти сволочи исчезли, я увидел там – далеко за пределами края, на котором сидел – распятие Христа. Оно было из света – того самого, который подсказал мне слова спасения. Распятие было далеко, но я видел каждую его деталь. Оно не было мучительной сценой из Библейской истории, а существовало – само по себе – изначально, как проявление какого-то вечного закона. Причем проявление единственно возможное. Я смотрел на него и наполнялся пониманием очень важных на свете вещей…».
Нужен ему страдалец-герой…
«…Эх, жаль, - автор этой истории, рассказа, сказки – не знаю – не позволил мне поведать тебе чуть больше того, что позволил. Как его там зовут-то?
- Я зову его Вовка.
- Да, точно. У него еще фамилия странная такая – Почиталин. Читать, наверное, любит.
- Скорее писать.
- Да пусть пишет. Я не злюсь на него. Пусть считает, что это он выдумал меня и всех нас. Любой писателишка думает, что он что-то может придумать. Но… он ведь тебе нравится?
- Есть немножко. Или даже… больше чем немножко. Сама не пойму – почему привязалась к нему. Он меня совсем не знает. Пишет чушь какую-то. То, как он меня видит в начале этого «рассказика» – убить его готова!
- Но ему ничего не стоит написать сейчас, что ты его любишь. Он ведь не может без того, чтобы не корежить людей: любовью, ненавистью, коллизией какой-то – вот как сейчас. Уже вон и до шкафов добрался.
- Даже если бы он написал, что я его ненавижу, я существую сама и могу говорить и думать не так, как он себе вообразил. К слову, мне никогда не нравился «свой» текст. Я – другая. А он этого не видит или… Да ну его. Он просто пишет. А мы – живем. И совсем не просто. А что он сделает с тобой?
- Отпустит с миром. В каком-то смысле отождествит с собой – какими-то чертами. Но любить меня никто не будет. Не знаю, вставит ли он в свой рассказ главу, где он называет меня «светильником». Такой я человек в его фантазии. Работаю светильником на этой земле. Хожу и излучаю добро – чушь!
- Не чушь. Здесь я с ним полностью согласна.
- Нет. Не так это. Несмотря на все мои глубокомысленные рассуждения, я обычный, гадкий человек. Просто… нужен ему страдалец-герой. Нужна ему немощь, рождающая силу духа.
- Стой. Запомни, что я тебе скажу. Я не простая девчоночка Юля, у которой «полная грудь» и которая «придумывает вечерами себе мечту». Есть и то, и другое, но - не это главное. Так вот – я говорю тебе – ты будешь счастлив! И не через год или полгода. Совсем-совсем скоро случится то, что и должно случиться – ты встретишь ее: ту единственную, которая…
- Спасибо тебе. Только я и так – счастлив… Эх, Юлька, я завишу от него несколько больше, чем ты… Ладно, не пророчь больше ничего. И… я действительно счастлив. Уже очень давно. Дерьма много, но… Слушай, пошел он! Понимаю, это, вроде как его сказка, но я скажу еще немного. Все, что он мог со мной сделать – он уже сделал. Сколько я лет у него в этой сказочке мебель вывозил? Просто – росчерком пера… А я всю жизнь хотел стать композитором. Во мне звучит столько музыки! Когда я слушаю полифонию Баха - не могу отделаться от мысли, что это я все написал. Может я, Юлька?... Ладно, хватит скулить. Что сказать-то хотел? Без меня-то ему в этой истории уже никуда не деться, а другой у меня уже не будет. Так что скажу еще…».
У Христа была серьезная задача…
«…Зло – это ведь не совсем зло, если посмотреть на самые маленькие частички жизни, из которых складывается любая другая жизнь – во всех ее проявлениях. Там, в этих маленьких зернышках жизни есть просто две половинки ОДНОГО, две разности. А разность – это ведь единственный способ движения. Но так уж устроен мир, что эта разность проявляет себя во всем. Все имеет свою другую сторону, все отбрасывает свою тень. Злыми бывают лишь существа, которые теряют то, что я называю «Божественной памятью» - о единстве всего сущего. Мы – одно целое. Все есть все. И все есть – одно! Каждый из нас – частица с печатью целого. Впрочем, сама «Божественная память» начинает себя проявлять, даже осознавать, уже в существах мыслящих. Но – никто не может причинить тебе зла. Тебе могут лишь навредить или – даже – повредить тебя. Это скорее – материальный ущерб, нежели зло. Но так ли это важно, если жизнь дана не на предмет сомнительных удовольствий? Если ты не соорудил себе грезы о длящемся земном блаженстве, то… так ли это важно? Сам человек – это всего лишь две вещи в его сердце и уме: сострадание и стремление к истине. Только эти две вещи – он сам – как частица целого. Только они – его «Божественная память». Остальное в нас – скафандр из мяса. Мое «я» - только то, которое совершает выбор. То «я», которое может сказать «нет» и «да». То «я», которое сможет расставить эти свои согласия и несогласия по возможности там, где они и должны стоять.
У Христа была серьезная задача – не только дать миру Новый Завет, но и дать жизнь самому Новому Завету. Разве мог он быть не распятым? Разве мог защитить себя тем, чем не мог защитить себя обычный человек? Он не мог быть выше нас – в своем человеческом естестве. Он был одним из нас. И если бы сыпались у него молнии из глаз, поражая нечестивых врагов, разве простили бы мы Богу собственные страдания? Разве распятый Бог - не ответ на бесчисленные вопли человечества о помощи? Бороться со злом нельзя – оно лишь проявление. Это все равно, что уничтожать цветы, борясь с аллергическим насморком. А контролировать аллергическую реакцию каждого – значит, построить каждому свою больницу и приставить к нему штат докторов. Но что тогда можно будет считать жизнью? Этот мир лежит в проявлении зла. И противопоставить этому порядку вещей здесь, на земле, можно только любовь, только себя – изнутри. И когда мы делаем это – Бог всегда пребывает с нами…
Все, что ты видишь, глядя на меня, все это собрание нелепостей в моем образе – мой крест, самое надежное средство выбрать правильный путь. Знаешь, у человека на небе много дорог. Но когда он увидит за жизненной чертой все их многообразие – у него будет возможность ступить лишь на одну из них. Какая это будет дорога – решать ему здесь. Так что – тратить свои силы и направлять свою волю на получение удовольствия в этом мире – все равно что строить карусель в больнице для неизлечимо больных. Ведь от всеобщего страдания нас отделяет только неспособность видеть дальше собственного носа. Поэтому если ты такой умный, то почему такой богатый?»
Что у шкафа внутри…
Они молчали, и взгляды их лежали совсем рядом – на том месте, где, видимо, должно было биться догорающее сердце Лорда. Тщедушный человек наконец-то сделал последний глоток некончающегося кофе.
«Поставь, пожалуйста, Баха. Партита для клавира номер шесть - ми минор. Это любимая музыка Маруси и Лорда. Это их музыка. Во всяком случае, они всегда считали ее своей. Непонятно, почему, но она нравилась и Софье Павловне. Однажды, когда звучала эта партита, ты мерила одежду, доставая ее из шкафа. Не снимая с вешалок, бросала на тахту. Лорд помнит каждое твое движение, каждый полет каждого из этих платьев. Они (словно птицы!) летели и садились на тело лежащей Маруси. Обнимали ее, целовали, говорили то, что, может, не слышала ни одна тахта на свете. Это были самые вдохновенные, самые страстные и почти единственные объятья Лорда. Ведь он обнимал Марусю тем, что доставалось из его плоти. Обнимал своим естеством, хранящим его тепло, запах… Они оба знали, что предстоящая ночь будет последней. Лорд написал ей письмо. Оно на внутреннем зеркале правой дверцы. Его можешь прочитать только ты, ведь именно ты должна была передать это послание Лорду. Оно сделано для твоих глаз. И я хочу его услышать, если можно. Жаль, что Маруся так и не услышала эти слова. В тот день ты не подошла ни к нему, ни к ней».
Юлька приблизилась к шкафу… Нет, она подошла к Лорду и осторожно открыла его дверцу. Та скрипнула как будто двумя словами: «прости» и «спасибо». Вопреки всему, что могло вызывать сожаление в эту минуту, Юлька, вдруг, пожалела себя. Она поняла, что встретить такого вот Лорда – в образе человека – пожалуй, все, о чем она могла мечтать. В ее голове даже прозвучало что-то похожее на вопрос и отчаяние: «Эх, Лорд, почему ты шкаф?»… Затем, Юлька сразу увидела письмо. Она вдруг удивилась тому, почему раньше не могла заметить то, что так естественно бросалось в глаза. Стало стыдно, что вот это как-то прошло мимо. Мимо, когда было совсем рядом, и было, может, самым важным, что непременно надо было увидеть…
Письмо Лорда
Сегодня будет самая длинная ночь. Почему мне так не хватает суставов в ногах, не хватает рук, не хватает губ. Тысячи раз задаю себе вопрос: «Имел ли я право на эту любовь? Имел ли право на ту любовь, которая и в тебе живет самым чудовищным, самым неестественным образом?» Но сколько бы я не мучил себя этим вопросом, я не могу пожалеть - ни о чем. Завтра тебя не станет. Но именно завтра начнется мой путь к тебе. Не знаю, сколько времени он займет - сколько бы не было: я обещаю тебе – мы станем людьми. Только уже будем знать, как надо любить. Я был счастлив быть этим дурацким шкафом, который не просто простоял и проскрипел. Впрочем, какой я, к черту, шкаф! Мое «я» давно уже пережило собственное деревянное тело. Только где оно – это мое «я»? Знаешь, мне кажется, что оно даже не во мне, а где-то там - далеко в небе. Оттуда, как солнечный зайчик из неведомой дали - светит на меня это мое «я». Светит ярко! Так, что без труда можно видеть и чувствовать то, что не позволит мне пожалеть даже о том, что завтра тебя не станет. Тебя не может не стать – ни завтра, ни когда бы то ни было! И я сделаю все возможное, чтобы казаться отвратительным и ненужным. Рассохнусь и буду скрипеть так, что совсем скоро Юлька захочет выбросить меня! Как же мне хочется ускорить этот миг… Я прожил непозволительно счастливую для шкафа жизнь. Но теперь я привык быть счастливым. И не могу им не быть. Мне бы только оставить позади эту ночь и завтрашний день. А потом – все будет здорово. Обещаю. Только чуточку подождать надо будет. Но это ведь мы тоже умеем! Спасибо, прости, и до встречи!
Юлька внимательно посмотрела на Вывозителя и села рядом с ним - на полу. Она положила руки ему на колени и услышала глубокий и тяжелый вздох Существа. Никто и никогда не клал руки на его колени. Вот так – просто, потому что хотел это сделать. Юльку удивило ее ощущение в ладонях – колени Вывозителя были твердыми, сухими и чуть подрагивали. Это были колени одиночества, которые не были готовы к тому, что на них опустятся чьи-то руки. И Юля убрала их. Теперь ей важно было понять…
- Как они умирают и… Маруся мертва?
- Умирают они интересно. Как, впрочем, и начинают жить. Они не рождаются живыми, если их, конечно, не делают мастера, которые действительно вкладывают в них душу. Но и это не главное. Чаще всего они оживают - попадая в чей-то дом. В зависимости от целого ряда факторов – люди, живущие рядом, отдают им часть своей жизненной энергии, которая продолжает оставаться в них. А будет ли она развиваться - зависит уже от этих самых кресел и торшеров. И умирают они по-разному, если, конечно, смогли начать жить. Смена хозяев дома, потеря друзей – другой мебели. Они уязвимы. Впрочем, иногда им умереть очень трудно - когда они не могут остановить питающую их силу, в свое время давшую им жизнь. Лорд жив. У него есть память о любви, есть твоя (да, твоя!) питающая сила. И главное – он уже понимает, что самоубийство – грех. Но Лорд мечтает умереть, потому что Маруся мертва. Они, как правило, продолжают жить в людях, вскормивших их своей энергией. Впрочем, возможны варианты и другого, осознанного выбора. Они просто становятся частью кого-то из людей. И те, в ком поселилась душа хоть одной, самой жалкой, табуреточки, – всегда становятся счастливыми. На них не сваливается богатство – нет. Но в их сердцах происходит что-то очень важное… Есть еще письмо Маруси. Оно осталось на цветочной полке. Вернее, оно жило там какое-то время, пока его не забрала себе эта несчастная девушка. Я говорю о Фиалке в глиняном горшке. Она невероятно красива, но… Это другая история. Надо прочесть Лорду это письмо».
Вывозитель подошел к цветочной полке и погладил зажмурившийся куст: «Прости, оно принадлежит только ему – это письмо».
Письмо Маруси
Не жалей ни о чем и тем более меня не надо жалеть. Я прожила долгую, счастливую и достойную жизнь. Всеми пружинами своей души я принадлежала только тебе. Раньше для меня это было смыслом. Теперь понимаю, что это и цель – единственно верная. Ты не смотри завтра на все это. Мы оба знаем, как происходят подобные вещи. Расставание далеко не в стиле лирической мелодрамы. Двое мужиков будут пыжиться, может даже материться – я ведь тяжелая. Да, мама Юльки хотела открутить у меня спинку и приспособить ее на балконе как полку под цветы. Не обращай на это никакого внимания. Это действительно будет полка – не я. Лордик мой, поверь – не было на свете более счастливой тахты. Спасибо тебе. И запомни – я согласна стать человеком. Только ради того, чтобы хоть раз обнять тебя. У нас будут настоящие сердца, которые станут принадлежать нам и друг другу. И мне кажется, что они уже есть – наши сердца. Твое – вон же оно – там, за дверцей. Я ведь слышу, как оно бьется сейчас. Кстати, давай узнаем друг друга так: кто-то из нас спросит: «Что у шкафа внутри?». А другой ответит: «Сердце». Здорово я придумала? Впрочем, вряд ли нам нужны будут пароли. Все, любимый Лорд. Теперь – до встречи. Мне бы хотелось, чтобы ты сейчас закрыл глаза и уснул. А открыл их тогда, когда я уже не буду мешать видеть стену. Когда я уже пойду тебе навстречу – настоящими ногами, которым станет больно, если я буду падать. Ведь я постараюсь быстро бежать. Сама себе сейчас напомнила – я ведь хотела рассказать тебе… Всегда представляю одну и ту же картинку, когда слушаю нашу музыку: осень, зябко и дождь. Почему-то фантазия рисует какую-то свалку рядом с дорогой, на которой стоишь ты. Согласна, не слишком романтичный пейзаж для первого свидания. Но какая разница – где, когда и как – если я могу бежать тебе навстречу. Это так просто и замечательно – бежать! Только я всегда падаю. Падаю, больно расцарапывая коленки – до крови. Поднимаюсь и опять бегу. Снова падаю и снова поднимаюсь. Но ты – с каждым падением - становишься все ближе. Когда музыка прекращает звучать – я еще долго ощущаю эту боль и наполняюсь невыразимым восторгом! У меня нет ног, которыми я могла бы бежать, но мне уже дано чувствовать эту боль. И тогда кажется, что другая жизнь где-то совсем рядом. Та жизнь, в которой я, с расцарапанными коленками, бегу тебе навстречу! Мне кажется, что эта музыка именно об этом… Все, Лорд. Не задерживайся здесь особенно. И выше нос! Мы ведь есть. И теперь будем всегда. Все остальное – дело времени - переживем».
В оцинкованном кузове – до ближайшей свалки…
Утро было невероятно тихим. Юлька и Вывозитель говорили всю ночь, но ближе к рассвету им все чаще нужно было пространство, имя которому – молчание. И когда они оказывались в этом пространстве, Юлька с удивлением понимала, что слышит не просто тишину, а молчание окружающих ее предметов. Молчали кресла, молчал торшер, молчали стол и ваза с цветами на нем. Может и выцветший ковер на полу – тоже молчал…
Молчал и Лорд. Но, кажется, сейчас он был единственным в этом доме, чье молчание излучало то, что можно было назвать радостью. Он ждал этого дня долгих два с половиной года. Ровно столько, сколько мог видеть участок стены не заслоненный Марусей.
Ближе к шести часам в дверь позвонили. Это были два заскорузлых мужичка из команды Вывозителя. Они приехали за Лордом, которому предстояло трястись в оцинкованном кузове до ближайшей свалки.
Все. Пока…
Собственно, мне эта история уже мало интересна. Характеры прописаны, сюжет предельно ясен. Мораль, иносказание, образ – все есть. А развязка… Мне бы не хотелось что-то придумывать. Я ведь мало что смыслю в жизни шкафов. И совсем не знаю закономерности их реинкарнации. К тому же – с героями у меня как-то не сложилось. Можно, конечно, было трогательно описать безусловно кульминационный в эмоциональном плане элемент прощания с Лордом. Там есть что сказать. Но не буду. Вывозитель хотел скорейшей смерти Лорда и его встречи с Марусей. Для этого шкафчик предстояло сжечь. Вот я и оставлю мою замечательную Юльку с человеком, которому даже имени-то не дал – на свалке. Оставлю их под дождем – с полыхающим в огне Лордом. Дальше художественный текст отсутствует. Только факты. Даже не факты – следы фактов. Все. Пока.
Следы фактов…
Огонь. Двое. Лица. Глаза. Молчание. Огонь. Молчание. Огонь…
Она: дорога, губы, одна, дрожат…
Он: огонь, дым, искры, старый стул, спина, «дурак ты - сочинитель» …
Она: дверь, ключи, тапочки, кресло, глаза, стена, стена…
Он: дым, искры, небо…
Она: телефон, глаза…
- Это я. Привет, Вовка. Зачем ты придумал все это?
- …
- Тогда только один вопрос: что у шкафа внутри?
- …
Она: улыбка, улыбка, глаза, глаза, глаза…
Он: дым, спина, шаги, хлюпает в ботинках, боль, боль, сердце, «спасибо!»…
Москва, 2006
Тел.: 8(916)533-97-34
|
|