Яркое и горячее солнце просвечивало сквозь сомкнутые веки. Облака, которых почти не было, дарили редкие мгновения глотков тенистого воздуха. Он, растянувшись, лежал на душистой поляне, прогретой летним счастьем, и впитывал в себя это, как будто остановившееся, время. На нос ему села желтая бабочка. Он смешно поморщился, ощутив, как она перебирает своими мохнатыми лапками, и открыл глаза. Насекомое, испугавшись внезапного взмаха ресниц неизвестного существа, само взмахнуло крылышками и обдало его тонкой струйкой потревоженного воздуха. Он улыбнулся. Как хорошо было вот так просто валяться на густой подстилке некошеного луга! Казалось, можно вскочить и побежать, едва задевая кончиками босых ног мягкую траву, а потом со всей мочи оттолкнуться и полететь, полететь навстречу радости, ловя широко раскрытой душой частицы света.
Ему только что снилась она, точнее не она, а ее улыбка, именно та, что однажды удержала его в этом мире. И быть может даже не сама улыбка, а ощущение ее присутствия в этом полуденном зное, как будто та, его единственная, стояла за спиной и нежно ласкала его взглядом.
Внезапно его пронзила мелкая дрожь. Чьи это легкие пальцы дотронулись до его лба? Нет! Этого не может быть! Немыслимо! Но он не мог спутать ее пальцы с чужими, и не мог не узнать ее аромат. Июльской грозой и зимним домашним уютом пахла только ее кожа, и только ее прикосновения могли так волновать его.
– Ты?.. Ты!? Не могу поверить!
– Да, наконец-то я нашла тебя. Я не могла больше быть одна.
– Я так скучал по тебе.
– И я тоже.
– Ты пришла навсегда?
– Не спрашивай.
– Где ты была все это время?
– А для тебя это важно?
– Да… Нет… Не знаю…
– Не нервничай так, успокойся.
– Я не могу, не могу быть спокойным, когда ты рядом… Я все еще люблю тебя.
– Интересно, а любовь можно потрогать руками?
– Да, наверно, если она настоящая.
– Как ты это представляешь?
– Это должно быть что-то ни на что не похожее, как если бы ты погрузил руку в сосуд со сгущенной энергией, которая затягивает своим теплом.
– А ты сейчас чувствуешь именно это?
– Я всегда это чувствовал.
– Поцелуй меня.
– Ты правда этого хочешь?
– Не сомневайся.
– А ты... О, Господи, что ты делаешь?
– Тебе не нравится?
– Ты сводишь меня с ума.
– Не бойся.
– Да я не боюсь, я просто…
– Щщщ…Люби меня…
И он любил, любил так, как никогда и никого раньше. Он захлебывался этим непонятным и таким долгожданным чувством. Он всегда мечтал об этом мгновении, много раз рисовал его на черных экранах осенних заплаканных окон, много раз ему приходилось душить в себе крик отчаяния, проснувшись среди ночи от неестественного блаженства. Но он даже не смел думать о воплощении этого чуда в жизнь, и тем более не мог предположить, что быть с ней – все равно, что оказаться в густом винном тумане, который обволакивает и изнутри, и снаружи.
Бархатистые губы, тонкая шея слегка горьковатая от полынной пыльцы, гибкое горячее тело, смелые руки, настойчиво обезоруживающие, все смешалось в каком-то неистовом бреде. Сознания уже не было, а было лишь сумбурное переплетение давних фантазий и совершенно неведомых ранее восторгов, которые, извиваясь, прорастали сквозь него своими колкими стебельками. Стало больно дышать, сердце дико стучало прямо в голове, глаза не хотели открываться…
Усталый стон разрезал тишину, зависшую над поляной, и из серого облака брызнул прохладный дождь. Сердце в голове лопнуло и разлилось по венам парным молоком, которое еще долго оставалось теплым, несмотря на падающие с неба свежие капли. Эти капли монотонно ударялись о голое тело и делали его глянцевым. Но казалось, что среди них была одна, которая стукалась сильнее других и даже звучала как-то по-особенному. Этот нервирующий звон будил мозг и заставлял разлепить веки.
В первую секунду показалось, что в глаза ударил яркий, чертовски слепящий свет, но постепенно зрачки привыкли, и оказалось, что это была всего на всего тусклая захватанная руками электрическая лампочка, качающаяся под самым потолком знакомого подвала. Окон не было, а звенящий звук, заставивший прийти в себя, оказался просто протекающей трубой и подставленным под нее жестяным тазом.
На красном диване с истертой обивкой возились двое. Они двигались очень однообразно, а правая ножка дивана, почему-то, размеренно стукалась о заплеванный пол. Наконец они закончили, и высокий бритый на лысо парень обернулся. Увидев, что Генка, провалявшийся в отключке у противоположной стены целые сутки, начал шевелиться он сказал:
– А, ну что, очухался? Где витал, чего видал? Еще ширнуться хочешь?
– Отвали…
Генка сел на пол, прислонился спиной к стене, спрятал голову в колени, которые обхватил дрожащими руками, и по щеке его покатилась мутная слеза, оставляя на грязной коже мокрую дорожку. Ее догнала другая, а потом еще и еще. Ком в горле не возможно было проглотить, и все что он мог, это непослушными пальцами размазывать по лицу растекающиеся глаза… Он сам исковеркал себе жизнь, но он бы не плакал сейчас, если б не знал, что любовь можно потрогать руками.
29 декабря 2001 г.
|
|