Алексей Дмитриев
ПРИОБЩЕНИЕ
Наверное, ничего такого уж предопределенного и не было – хотя, задним числом можно, конечно, найти некие мистические связи между фактами…
Можно – и очень просто.
Особенно, если они произошли в разных странах – но примерно в одних временах.
А если взять одну страну – тогда уж и совсем делать нечего: факты связываются такой веревкой, которую если я где и видел, так только в магазине «Детский мир»: ее было много, намотана она была на какую- то железку, – но при употреблении, рвалась она постоянно – даже в руках опытных продавщиц….
И называли ее загадочно – «Бечевой», а так, по-простецки – «бечевкой».
Что-то в ней было от быков, от бычины, от бича…
Бич Бога. Быки на корриде! Безысходность судьбы и гласность Небесного надзора…
Бечева!
Гордое, даже гортанное слово…
Но – если что когда в нем и было гордого – оно там и осталось, где было… Дальше не ушло.
Осталось оно, смирилось с собственным убожеством – вот так и выродилось из Бечевы – в бечевку…
* * *
Кстати, как-то я задался вопросом:
Ну, чего мы пытаемся найти в прошлом какие-то мистические связи фактов с поступками, идей – с реальностью?
Ответ был неожиданным даже для меня…
Первая неожиданность оказалась в том, что я решился не полагаться на собственный опыт.
Да, я был молод тогда, опыта не хватало, да и вообще – я тогда еще читал книжки и считал, что их авторы схватили Бога за бороду – если даже не стали этой самой бородой…
Бунин писал как-то…
« Я был молод… Я слагал свой первый стих… «
Стихотворение – «Ландыш»… Да…
И я жутко умилялся…
Ах, это ж Бунин!
Нобелевский лауреат!
Гениальный писатель!
Гения я тогда представлял себе просто: он парит в небе, крылья у него – херувима, чуб – парикмахера, нимб – как олимпийский рубль…
И не надо говорить, что в те времена я был незрелым идиотом…
Я был мечтателем тогда – тем, кто верит Мифам и легендам древней Греции, как траурному списку погибших пассажиров Боинга, вылетавшего из Египта, но никогда не долетевшего до Франции…
Ну, да… Мечтатель верит всему: и мечте, и даже реальности.
Которая, кстати, никогда и не являлась мечтой…
* * *
Короче, я сбегал в Некрасовку / была тогда такая читальня, а у меня там – бывшая подружка, что книги дает выносить на дом/.
И взял я книги профессора Тарле, Лихачева и - отчего-то – «Речи адвокатов московской адвокатуры за 1899 год»…
* * *
« Речи адвокатов… « , кстати – я не просто так взял…
Мне нравилось время, когда были адвокаты, публичные процессы, конки, извозчики, Л. Толстой, грузящий дрова у первого встречного, настоящее малиновое варенье и чай из Цейлона, что продавался по осьмушке у Елисеева…
Мне нравилась сама та жизнь – даже при том собственном понимании, что я ее сильно идеализировал: с шампанским в «Эрмитаже», с водкой – по окраинам, с жирными окороками и бесплатной – за копейку – воблой в пивных…
Я не думал же о несправедливостях того времени – которых было, кстати, навалом…
Я думал об освещенных витринах – без желания заглядывания в душные и вонючие подсобки…
* * *
Тарле – был светел, могуч, говорлив…
Я до него и не знал, что был такой тип – Макиавелли…
А из Тарле узнал даже больше – и не просто тот тип был, но даже написал много очень хитрых книжек про власть и ее удержание…
С большими трудами я получил и эту книжку – она издавалась в СССР по приказу Сталина, потом – по его же приказу - была почти вся изъята, но что-то осталось: вот, из этого «что-то» я ее и получил…
Нечто, искомое с таким рвением и неожиданно полученное – можно ль не прочитать?
Ответ ясен.
Прочитав книгу я понял, что Восток – он и в Европе тоже Восток, и нечего на зеркало пенять – коли рожа крива.
А то нам все – вы, русские, азиаты! Азиаты!
Азиаты!
Ну, это кричат те, кто европейца-итальянца Макиавелли не читал.
То есть, орет – как и всегда – не слишком образованная публика…
Бог с ней совсем…
* * *
Лихачева я тоже прочитал – пару книжек.
В них все было степенно, и жутко академически-популяризаторски, смесь обращения к коллегам по академии – но с пониманием того, что слушать его будут не они, а студенты…
А тут – как-то так само совпало – мне мой друг Робик дал книгу из Самиздата. Про Соловки.
Тогда такое вот мутное время было: насчет выбора – никак, но зато лови, что тебе плывет прямо в руки…
Были и такие, что руками разводили:
- Ой… А - как же выбор?
Книги тогда проплывали мимо…
А у меня гонора не было – одна жажда знаний. Так что я хватал все, что попадалось под руку…
И прочитав книгу про Соловки, я многое понял и про Лихачева, и про саму историю…
Лихачева – тогда очень молодого и незрелого – должны были расстрелять на Соловках.
Была такая расстрельная ночь, когда положили под 1 тысячу – и Дима Лихачев был в том списке…
А он по берегу ходил, траву редкую рассматривал – и вообще, как-то его пронесло…
Но за него – ведь по четкому списку дело было – расстреляли кого-то другого… У них же – список, тут личности не очень важны – но единицы – крайне…
* * *
О той ночи он нигде не рассказывает – никогда…
Намеки – есть, а вот правды – не было…
Да и намеки какие-то жидкие – да, сидел на Соловках… Да… Ну, были иногда беззакония… Были…
Солженицын, никогда не сидевший на Соловках – вот кто страстно об этом аде пишет…
И про жердочки, и про бревна к телу – а потом с горы…
И – за что я лично ему благодарен – за короткий рассказик, даже и не рассказик – а абзац.
Ну, аристократ там был, а тут жена к нему приехала в гости на 3 дня…
А он уже знает – его расстреляют: ему уже сказали об этом… / логики тут нет – список. Или – жребий. Ну, а у жизни-то есть логика? За 50 лет я этого не заметил… /
Это все так – житейская ситуация…
Но мужик – аристократ этот – как воды в рот набрал: светел, величав, влюблен, искрометен…
Но попросил уехать жену заранее – он же знал, что его именно тогда и расстреляют, потому что никто трех дней ему не давал – дали только два…
Через 2 дня она и уехала…
А он ботинки стал снимать, пока ее пароход отплывал…
Ну, расстрел – как стриптиз голым пришел в мир – голым и пойдешь в землю…
А жена, конечно – потом все узнала, и догадалась – не дура же – про день смерти мужа / он у нее на билете пароходном стоял числом, тот день…/
И – уже задним числом – стала вспоминать минуту за минутой – все эти самые два дня, прожитые ей на Соловках.
И – вспомнила, что на второй день… «Лицо его вдруг на мгновение исказилось мукой… «
Читая это – я дрожал, как заяц на барабане…
Или – не заяц, а барабанные палочки…
Или – барабан…
Или – воздух над барабаном…
Это от зависти к тому аристократу во мне шло…
Я себе пятку сотру – и жалуюсь с месяц…
А у него – перед казнью – лицо раз только дернулось…
Вымирающее человечество…
И я – весьма типичный его представитель…
Все так…
Но уважать же себя – хочется?
Да…
Ну, так мы и уважаем себя часто не за себя самих, а за проявления величия духа кого-то другого, но – из нашего биологического вида…
* * *
Я понял, отчего Лихачев начал писать и заниматься стариной в виде «Слова о Полку Игореве»…
Соловками он был безумно напуган, а это был – абсолютно безопасный вариант…
Игорь – он уже давно никому не мешал, зла не делал… А если и делал когда–то, то все равно врагом Советского народа стать ему было не дано…
То есть – связей с врагами народа – нет, Игорь – давно помер, Сталину он – никак…
Но я не о том… Мне интересен Лихачев…
Тот, благостный – который ужасно говорить любил об интеллигентности…
А он любил: не любил бы – не разговаривал бы о ней так много…
Академик Дмитрий Лихачев…
Да…
Икона русского возрождения во времена Горбачева…
Я и не спорю даже – наверное, он икона…
Только иконы бывают – от Рублева, а бывают – копии рублевские / таких я видел немало/.
Он икона – или копия?
Этот академик Лихачев?
По мне – так, он копия…
Но не с Рублева.
Он просто копия того, кого расстреляли на его месте…
Хотя, я не убежден, что тот, расстрелянный, если б он выжил – он писал бы о Бунине или Мережковском…
Он мог бы писать и о «Слове о полку».
И так же, как и академик Д. Лихачев дослужиться до ранга тайного советника – то бишь, стать Главным интеллигентом страны…
Впрочем, в стране, где перебили всех интеллигентов – это не выборная, а почти что приказная должность…
* * *
Из своих исторических изысканий я вынес следующее:
1/Народ был всегда подл – особо, при власти
2/ Народ – мельчает на глазах, даже если глаз и нет.
3/ Гении – взяли свои нимбы, пошли по пивным – и там запили.
4/ Аристократ на Соловках – был человеком, достойным уважения.
6/ Я – тоже являюсь человеком, хоть и не на Соловках. Однако – уважения я не достоин…
Выводы были очень весомыми. Важными. И я о них тут не просто так говорю.
* * *
Понятие народного счастья – подходило под мои тогдашние исторические интересы и искания…
Я понимал, что дворянство – вырезали еще до войны, а когда не осталось истинной профессуры – тогда уже начали расстреливать свою, новую, красную…
Аристократию расстреляли в несколько заходов – и почти до последнего человека?
Вот, когда ее не осталось - тогда стали расстреливать свою, коммунистическую аристократию: старых большевиков ленинского призыва, ЦК, Политбюро… Это – тоже, кстати, понятно…
Осенью я ходил иногда в лес.
Были белые грибы – я только их и собирал, вместе с подосиновиками и подберезовиками…
А вот если вообще ничего не было – брал сомнительные свинушки и трухлявые сыроежки…
Это я – со своей маленькой корзинкой…
А у власти корзинка куда как больше – и голов в нее влезает не один миллион…
Повторяю – все это мне было уже понятно…
Как коренной москвич, России я почти не знал – только по Ярославскому вокзалу, с которого ездил на дачу и на котором видел каких-то очумевших людей с сумками и мешками, тщетно опрощающими несколько последних суток: « Как отсюда добраться до Курского вокзала?». Ну, или еще куда…
Однако помог случай узнать свою страну: по очень крупному блату, во время академки в МИСИ – меня устроили ассистентом кинорежиссера…
На студию «Центрнаучфильм».
Поступил я в МИСИ в 16 лет, академку взял – на первом курсе, а потому и работать начал на киностудии – в свои 16 лет.
Почти, как Хрущев на своей шахте, которой никогда не было…
И так мне повезло, что первой картиной, на которую я угодил по работе – была лента о стеклодувах…
То есть, она была вообще, непонятно о чем – но о стеклодувах мы снимали в Клинском районе, в какой-то деревне, где кроме стеклодувного завода ничего не было, кроме утлых изб, напоминающих своим видом умирающего Некрасова – ну, и каких- то кривоногих и низкорослых мужчин, которые – видимо из социального протеста – домой не ходили, зато постоянно валялись в канавах…
Мужчины были поджары и озлобленны, довольно кривоноги, и говорить почти не могли: челюсти у них не разжимались…
Интересно, что и собаки тамошние – были ужасно похожи на тех мужчин: тоже кривоногие, тоже поджарые, тоже – скупо лают – и сразу норовят укусить за икру: до ляжки им не дотянуться, а прыгать – сил нет…
А женщины – напротив – были такие, крепко сбитые, косая сажень во всем – от плеч до лодыжек… Не кубы, нет – но весьма устойчивые параллелепипеды…
* * *
Снимать надо было на стеклодувном заводе – там выдували пробирки.
Ни одного мужчины – кроме начальника цеха – там не было: работали исключительно женщины…
Вообще, моя работа состояла в том, чтобы посетить цех несколько раз, что-то там подкрасить – или художника позвать, чтобы он подкрасил… Ну, записать за режиссером планы, которые он намерен снимать…
Работая такая…
Мы и пришли: режиссер, я, оператор, его ассистент…
Открыли дверь в цех… Метра три прошли – хотя и не все… Ассистент оператора завыл, как волк на луну – и выбежал…
Оператор был более точен в выражениях…
- Боря… - сказал он, задыхаясь, режиссеру, – Боря! Пошел ты на хер с этим цехом…
Боря – а ему было за 50, был он очень похож на пирожок из чистого ресторана, да и губки у него были бантиком – думаю, он просто потерял сознание, и настолько быстро – что просто не успел закрыть глаз…
Он стоял, как соляной столб – так что, пришлось мне его брать за локоть и тащить к выходу…
На улице, уже пришедший частично в себя, он спросил меня:
- Друг мой! Что это было?
Я мог бы ответить, конечно…
Но – по врожденной вредности – промолчал…
Что было, что было?
Ну, градусов за 200 в низкой избенке, адский котел, в котором сидят женские тела и что-то еще пытаются выдувать…
Что было?
То и было…
Боря – а он после посещения цеха был похож не столько на аккуратный пирожок, сколько – на обгоревший блин - всплеснул пухлыми ручками и спросил:
- А как же мы там снимать будем?
- Мы – и не будем… - угрюмо проворчал оператор. – Тебе надо – ты сам и снимай…
* * *
На следующий день решение нашли: оператора обмотали мокрыми тряпками, дверь – открыли, под зад оператору поставили вентилятор, который взят был то ли в райсовете, то ли в райсобесе – но под 25 рублей залога и подпись режиссера…
Сняли с грехом пополам… Там уж – не до жиру, быть бы живу…
Но я во время съемок успел поговорить с одной из работниц – красной, в ситцевом халате и – неопределенного возраста, хотя и с завитыми волосами…
У нее было что-то вроде пересменка – вот она на улицу и вышла…
А я как раз был на улице – делать-то было нечего…
Была зима, но еще бесснежная – и от этой вот женщины пар шел, как от лошади на скачках… Просто – облако пара…
- Здрасьте… - шаркнул ножкой я.
Она меня оглядела, как некогда я оглядывал в Питерской Кунсткамере заспиртованных уродцев – и ответила небрежно:
- Ну, здоров. Ты из кина, что ли?
- Да… - согласился я скорбно. – Из него…
- И чего делаешь? Только ты меня не фотографируй – я на карточке не такая, и в кине тоже…
- Я не умею фотографировать… - успокоил я женщину.
- Да? – удивилась она. – А чего тогда умеешь?
Я подумал с минуту – и решил ответить честно:
- Ничего…
- О! – оживилась она. – И сколько тебе «за ничего» - плотют?
- Мало… 90 рублей…
- Мало, точно… - скривилась она. – Мой муж и то больше получает…
- Да? А сколько?
- Откуда ж мне знать? Он же до дому не доносит – а все пропивает. А как пропьет – с меня деньги берет, да еще и долги отдает фингалами…
Странное ощущение у меня появилось тогда: она, эта женщина, совсем не жаловалась. Да. Она говорила с гордостью…
- А вы сколько получаете, если не секрет?
- Хитрый какой… - задрожала она своим крупным телом. – В полюбовницы зовешь? Ишь, какой прыткий…
Мне понравилось, что она меня посчитала прытким – такое льстит…
Но вот мысль о том, что я лезу к ней в любовники сделала меня на пару дней полным импотентом… Впрочем, там, в деревне, все равно было вынужденное целомудрие – так что, я не сильно огорчался…
- Ну… Нет… - покраснел я. – Не хотите говорить – не говорите, а в любовники я ни к кому не лезу…
- Что ж ты за парень? – удивилась женщина. – Парень, молодой – а тебе и баба не нужна…
Я отчего-то вспомнил «Венеру» Боттичелли и фрески Пьетро Де ля Франческо…
И тут же панически понял, что есть у меня пристрастия, есть понятие красоты – а вот что до понятия «бабы» - я просто пока еще не дорос, наверное…
- Ну… - протянул я. – Есть некоторые…. Эти… Бабы… Особо – в Возрождении…
- Я 210 получаю… - вдруг сказала женщина. – А если есть премия – и 230.
Деньги по тем временам были солидные – не сказать бы, крупные…
Тогда профессор – рублей 400 получал, не больше… Кандидат – 250 – максимум, а начинающий инженер – 90.
-Много… - подтвердил я.
- А… махнула она рукой. – Я разве деньги вижу? Муж – такой засранец – и бьет, и жизни не дает… А уж деньги – про них и разговору нет… Все отбирает, паразит!
* * *
Не думаю, что я ей понравился как собеседник – просто у нее уже давно никого не было, с кем реально поговорить…
А я – был….
Еще – тут эффект поезда сработал… Я ж – человек, который не живет в деревне, а – так, сквозняк… Приехал – уехал… Такому можно самое сокровенное рассказать – и он тебя не предаст. Не потому, что хорош – а просто потому, что не успеет предать, уедет…
И я узнал от женщины, которую звали Любой – о многом…
Не о муже даже, не о деньгах.. Я узнал, что раньше в деревнях паспортов не давали… Просто не давали – и все…
Ясно, что теперь это уже даже и не новость, а часть истории, о которой знают те, кому это интересно – но великого секрета больше нет…
Правда, секрет и тут был – лишь недавно я выяснил, что последние паспорта крестьянам по России выдавались в 1982 году…
Это как же? И Олимпиада уже прошла, и кукурузой все наелись, и про Брежнева анекдоты устали рассказывать… А паспорта все выдавали, но – отчего-то не всем, а в порядке необщей очереди…
- А как вы там работаете? – кивнул я в сторону цеха. – Туда и зайти невозможно – такая жара…
- Ты просто в колхозе за трудодни не работал… - усмехнулась Люба. – А поработал бы – так полез в любую печь. И сам бы на угли лег – чтобы тебя опять в колхоз не загнали…
Миф о счастливом крестьянстве после той встречи был развеян окончательно…
И я тогда вдруг вспомнил «Каштанку», Куприна…
« Так жизнь нельзя! – подумала Каштанка. – Нужно застрелиться… «
* * *
Именно в те времена показывали фильмы о счастливых рабочих, которые не столько работают, сколько поют песни, ходят по ресторанам, общаются с рабочими девушками, одетыми в крепдешин и думают лишь об одном – куда потратить деньги, которые им скоро выплатят в миллионном исчислении за рационализаторские предложения…
Предложения эти почти всегда заключались в хитроумном желании перевыполнить уже существующий план на каких-нибудь несчастных процентов 200-300… Ясное дело, что перевыполняли его рабочие на все 1000 процентов, но вот – как? Именно это и было как-то глухо показано и подавалось зрителям ускоренным монтажом, как будто то шла шпионская съемка: за кадром что-то невнятное говорили, в кадре – еще что-то более невнятное показывали…
И тут я попал на картину про что-то, что имело отношение ко всему – но, в частности, и к заводам…
Режиссером картины была дама – и не просто так дама, а по мужу – Гинзбург: замужем она была за родным братом известного в те времена барда, сценариста, драматурга, актера – который укрывался от преследований под творческим псевдонимом - А. Галич.
Первый объект для съемок – был некий заводишко на Сущевском валу, стоял он – во дворе, с улицы его видно не было – но такой… Вполне аккуратный завод… Проходная в серой краске, начальник отдела кадров – отставной капитан войск МВД, директор – явный жулик с виду, да и не с виду – тоже…
Елена Павловна – так звали режиссершу – считала себя чуть ли не царских кровей… Ну, великокняжеских точно…
Хотя, теперь вот, вспоминая ее профиль, да и фигуру…
Было жеманства много, верно…
Но и порода, наверное, была…
За что могу ручаться – бабушка ее точно в прислуге у кого-то из Великих князей могла состоять…
Но Елена Павловна, надо отдать ей честь – была хоть и очень манерная, однако – совсем не привередливая, хоть и зануда…
- Ах… - говорила она мне. – Я и завод? Вы, начинающий кинорежиссер – вы мужчина… А я – женщина… Как я могу работать в такой грязи?
И – начиналось…
Елена Павловна умела взять несколько слов – и обсасывать их, как сосучие конфеты – до слюны без конфет…
- Грязь… - закатывала она глаза. – Завод… Вот вы – мужчина, хотя еще почти мальчик. Но вы понимаете, что вы – уже мужчина, мальчик? Вы – мой мальчик – должны понять, что вы уже – мужчина…
Это было невыносимо…
Она просто доставала меня своим нытьем про мальчиков, мужчин, ее мальчиков, опять – мужчин…
Но я молчал – должность у меня тогда была такая вот, лакейская…
Как у бабушки Елены Павловны при великих князьях.
Только той хоть платили сносно – а мне копейки…
- Елена Павловна? – спросил я ее на второй день – когда мы продолжали нудно осматривать завод по пятому разу – там осматривать было нечего.
- Как начинающий кинорежиссер я хочу Вам предложить оказать мне доверие – разрешите мне провести съемки на заводе без Вас. Понимаю, что это – большая жертва с Вашей стороны – но ведь и я, согласитесь, должен научиться режиссерскому мастерству?
Узнав от Елены Павловны совершенно неизвестных мне два факта – ну, что я еще мальчик, но уже мужчина – и это она повторила раз 60 – вдруг я услышал:
- Да! Вы и проведите съемки в этом грязном месте… Вам, мальчику – пора становиться мужчиной…
* * *
Съемка была сразу назначена на следующий день….
Елена Павловна – уехала срауз после нашего разговора, а я стал знакомиться с передовиком и гордостью завода Колей – которого и должен был назавтра снимать…
Коля сначала смотрел на меня презрительно: ему было чуть за тридцать, а тут какой-то малец, с чистыми руками… И рожа такая…
Не знаю, какая уж у меня такая рожа, но уверен, просто, что он именно так про меня и подумал:
- И ручки чистые, и рожа такая…
А разрешилось все очень просто и спонтанно…
Подошел к Коле какой-то заскорузлый мужик и сказал, что он может сбегать за водкой – но нужно еще 2 рубля.
- Я рубль дам… - сказал я, гремя мелочью в кармане. – То есть, может у меня рубля и нет – пятак на дорогу нужен, но все остальное – отдам… Только погодите – у меня в кармане двойное дно – надо время, чтобы копейки вытащить…
Коля вдруг перестал смотреть на меня враждебно – удивление отразилось на его лице…
Наверное, так вот и патологоанатом: собирается резать мертвеца, а тот вдруг приходит в себя, оказывается живым и говорит:
- Привет! А что тут со мной собираются делать?
- - Ты сколько получаешь? – спросил меня Коля, все еще не теряя давешнего удивления.
- 90.
- Оставь свои копейки при себе! – скомандовал он. – Я угощаю!
И – заскорузлому протянул червонец:
- Бери на все…
* * *
Этот Коля при ближайшем знакомстве оказался покруче БСЭ…
Ну, он мне и рассказал…
И про расценки, и про план, который нельзя перевыполнять – иначе расценки срежут, и про ГОСТы, и про все остальное…
- Я из Станкина с 4 курса ушел… - рассказывал он мне. – Зачем мне быть инженером и копейки получать? Я вот – при станке, так у меня 350 выходит, если не гнать – а кто тут гонит? Кто? Если гонит – ему тут же все сразу объясняют – и он уже не рыпается. Жизнь знать надо!
Жизни я не знал – а потому очень внимательно слушал.
- Ну, у нас переработки. Остались вечером, выпили коллективом – а плати, как сверхурочные. Дома, конечно – жена орет, недовольна. И пусть недовольна. А где она еще больше поимеет? Нигде! Орет, орет – и затыкается, потому что и ей понятно – я не на страну пашу, а на нее. Дура – а туда же, интерес-то понимает? Дом – полная чаша, машину покупаем, я для этого в партию вступил. Ну, а будь я инженером? Кто б меня в партию взял? Про машину уж я и не говорю…
Коля мне за три часа столько рассказал – что куда там, Тарле с Лихачевым и всей дореволюционной московской адвокатурой??
Но нет – не простым скопидомом он был…
То есть – не был он вовсе скопидомом…
- Думаешь, я в инженеры из-за денег не пошел? – спросил он меня.
- Ну… уклонился я от ответа. – Деньги тоже что-то решают…
- Плевать мне на деньги… - заорал уже сильно выпивший Коля. – Только вот инженера – все посылают на… А я, рабочий – всех сам туда посылаю! Улови момент!
* * *
Момент – как мне кажется – я уловил…
И передовика Колю снял на следующий день за станком, и другие станки снял, и виды завода – спереди и сзади…
Но я устало понял, что и рабочим это государство счастья не дало…
Я согласен страдать – но при том, что кто-то за счет моего страдания счастлив. Он ликует и песни поет. У него крылья есть – и он ими изредка машет…
А тут, как выяснилось – страдают все…
И рабочие, и крестьяне…
Хотя, государство – как бы по определению – их…
Интеллигенцию / ту, что посчитала себя такой на фоне выжженного поля, когда спалили всю интеллигенцию… И из праха проросло нечто хлипкое и уродливое… И оно зашумело глухо: - Настоящих, нет, но хоть кто-то, хоть ложные, мы – должны быть взамен?/ - я ее знал… Только ее и знал… Но – памятуя старые традиции прежних времен – думал о жертвенности, о том, что ум плоти не нужен, а жизнь – это плоть. И она чавкает и сопит, и превращается в великие народы… Но – только со временем. Или – не превращается ни во что – а только в чавканье и грязь…
* * *
Был такой законодатель – Ликург…
Мне кажется его история / если, конечно, это история – а не миф/ - весьма показательной…
Впрочем – а кто сказал, что мифы – менее показательны, чем история?
Я этого не говорил…
Так вот – Ликург… Спартанцы его попросили дать им законы…
Ну, не было Спарты, как таковой – одни праздношатающиеся герои и бандиты…
На этом государства не построишь…
Для государства – законы нужны…
Ликург не отказал – он написал законы…
Он дал ту самую жесткую структуру, которая и привела к созданию самого жесткого и организованного государства античности.
Этот Ликург – очень любил человечество: даже более чем самого себя…
Мог бы он смухлевать, назначить себя пожизненным диктатором с виллой, женами и бассейном…
Но – мухлевать он не стал – ибо не хотел…
Он вдруг задумался об идеальном обществе – и решил его создать…
Законы были написаны, спартанцы радостно пили вино в честь этого великого события…
А Ликург собирал нехитрые манатки и садился на корабль…
Впрочем, записку спартанцам перед бегством он оставил.
Разное говорят о той записке – и пересказывают ее по-разному…
Но самые авторитетные авторы приводят ее в таком виде:
« Я создал для вас идеальные законы. Но сам я жить по этим законам не могу и не хочу – поскольку сам я совсем не идеален… «
Потом был корабль – и модная по тем временам смерть философа: Ликург уморил себя голодом…
Он был на редкость корректным, на мой взгляд – и очень, очень последовательным, этот самый философ Ликург…
* * *
История – мое хобби, не занятие…
Как может быть занятием то, чего больше нет, а если оно и было – то изувечено летописями?
Но я не на летописи гляжу – а на то, что было со мной… Когда я начал открывать для себя Россию – и не книжную, не московскую, а ту вот – со станками и выдуванием пробирок…
И – как ни странно…
Я не уверен, что до 16 лет Россию я любил…
Я любил изыски в виде Бальмонта, Северянина, Осмеркина, Татлина, Блока, Пастернака…
Дачу еще любил…
И прогулки по Бульварному кольцу – особенно, с рублем в кармане, чтобы в кафе зайти и вина дешевого выпить с кем-нибудь из приятелей…
Ну, да, я много чего любил тогда – но вот Россию я не только не любил – я даже и не догадывался до какой-то поры о ее существовании... До тех первых своих встреч с реальными людьми в реальном, а не придуманном мной, пространстве…
Впрочем, это были только первые опыты, первые знакомства, первые откровения…
Как и следовало ожидать – о существовании России я тогда узнал, однако не скажу, что я ее тогда сильно понял.
Впрочем, понимание – вещь очень относительная, и - не самая важная…
Куда важнее иное: именно тогда, в свои 16 лет и полюбил Россию: единожды и навсегда…
Ноябрь 2005
|
|