-1-
Я познакомился с Катей, когда относил в отдел информации кое-какие бумаги из нашей лаборатории. Подходил к концу рабочий день, и все сотрудники нашего громадного института уже собирались домой, шурша бумагами и щёлкая портфелями и сумочками. По коридорам начиналась беготня, какая бывает лишь за полчаса до конца работы. В узких дверных проёмах образовывались пробки, особенно у дверей, ведуших на лестницы. Попав в эту сутолоку, невольно побежал и я.
Я бежал, обгоняя нерасторопных и медлительных, так как мне надо было успеть сразу в несколько мест, и даже несколько раз ронял по пути папку с документами, натыкаясь на встречный поток. Наконец я прибежал в нужный мне кабинет и замер в нерешительности на пороге.
Кабинет этот был самым обычным канцелярским помещением, ничем не отличающимся от других, ему подобных. Вообще в институте канцелярских помещений было, чуть ли не больше, чем научных, и этот кабинет был среди них ничем не примечателен. На стенах, выложенных шумоизоляционной плиткой, висели старые и новые календари, план института, схемы метрополитена и.т.п. За своими столами сидело три женщины разного возраста.
Первая была совсем пожилая, седая, в роговых очках, видимо давно уже собирающаяся на пенсию, но удерживающая себя от этого шага в страхе остаться наедине с разбойными внуками.
Вторая женщина была бальзаковского возраста, очень строгая и мужеподобная. Она держалась с достоинством. Видно было, что она не привыкла никому ни в чём уступать, и даже дома во всём держит верх. На секунду я представил себя на месте её мужа, и у меня заныла во рту левая восьмёрка. Недолго думая, я заговорил с третьей.
Она была самой молодой и самой хорошенькой из них. Она так и лучилась радостью и хорошим настроением, и тогда я и подумать не мог о том, чтобы предпочесть ей тех двух особ. Я сдал ей отчёты, мы улыбнулись друг другу, и я убежал в свою лабораторию. Остаток рабочего дня я бегал, не в силах остановиться. Успокоился я только дома, но эта девушка так и стояла у меня перед глазами.
На следующий день я встретил её в институтской столовой. Она сидела с задумчивым видом за столиком у окна. Растолкав всех, я устремился к ней через ряд, жонглируя подносом с двумя тарелками и чаем, угрожая всё это выплеснуть кому-нибудь за шиворот. Пробравшись к её столику, я сел напротив неё. Сначала она меня не замечала, но, поймав мой нагловато - пристальный взгляд, узнала и улыбнулась.
- А, это вы, - просто сказала она. Мне показалось, что она восприняла меня, как что-то обыденное, как стаканчик для салфеток, в котором они кончились.
- Это я, - улыбнулся я, жизнерадостно потягивая супец.
- Когда вас теперь снова ждать? - осведомилась она.
- Надо полагать в сентябре.
- Ясно...
- Может быть, мы с вами познакомимся?
- Может быть лучше в сентябре? - очевидно она уже давно привыкла отшивать назойливых поклонников. Со мной ей не повезло. Я оказался более, чем назойливый.
- Лучше сейчас.
- Меня зовут Катя. Ну, я пошла.
Она встала, чтобы уйти.
- Подождите, - вскричал я так, что все за соседним столиком синхронно развернулись в нашу строну, - Вы же ещё не знаете как меня зовут!
- А я знаю, - через плечо бросила она, - Всего доброго, Пётр Сергеевич.
И ушла. Представляете ?
На следующий день я встретил её в третий раз. Это произошло в магазине неподалёку от института. Она накупила целую гору продуктов и несла их в двух огромных сетках. Из сетки у неё торчали жёлтые куринные ноги.
- Хотите я помогу вам? - склонился я над ней, так как был много выше ростом. На её лице я прочёл: «это опять ты?!».
- Ну, помогите... - молвила она таким тоном, будто делала мне этим отдолжение. Типичная красивая женщина, привыкшая принимать знаки внимания, как должное, и даже уставшая от них. Что, в-принципе, неудивительно.
Я взял её сумки и вышел вслед за ней с видом грузового слона.
- Мне туда, на трамвай, - махнула она рукой. - я живу на Васильевском. А вам на метро?
- Нет, мне пешком. А хотите, зайдём ко мне, здесь совсем недалеко... Поговорим, чайку попьём...
Она закатила глаза, не находя слов, будто беседовала с психом.
- Послушайте, если вы строите в отношении меня какие-то планы, то не надо, ладно?Я замужем, а мой муж очень ревнивый!
Она взяла у меня сумки, из которых торчали макароны и куринные ноги, и устремилась на трамвай.
- Извините, Катя, - бросил я ей вслед. Она даже не обернулась.
«Не солоно хлебавши», я поплёлся домой. Был уже вечер, однако было совсем светло. В Ленинграде шли белые ночи. Это создавало ощущение того, что нас отпускают из института раньше, и мне некуда было девать такие длинные светлые вечера.
В квартиру я ввалился в расстроенных чувствах и гневно швырнул в стену портфель. Раздался стеклянный дребезг, и я с леденящим ужасом вспомнил, что нёс домой банку с клеем БФ-6. Когда, наконец, я решился открыть портфель, все документы и схемы в нём были наглухо пропитаны жидким клеем. Более того, все они приклеились ещё и ко дну, и мне пришлось отдирать их разными приспособлениями. До позднего вечера я расклеивал и переписывал бумаги - очень неблагодарное занятие. Руки после этого такие липкие, что можно беспрепятственно ходить по потолку. На руках.
Закончив «бумажную работу», я поужинал и расслабился.
Вечер был великолепный. Такие тёплые вечера бывают только в июле. Над крышами домов была видна голубая полоска уходящего вечернего неба. А внизу зажгли фонари, и по узкому сумеречному проспекту шёл нескончаемый поток машин. Я открыл стеклянные двери и вышел в этот разноцветный вечер, зажегшийся жёлтым светом внизу и синей полоской неба наверху.
Я живу выше всех. Мой балкон самый высокий в нашем квартале. Дома у нас все старинные: с башенками, мансардами, литыми балконными решётками, эркерами, рустом. С моего балкона небольшая деревянная лесенка ведёт прямо на крышу. Я её сам сколотил несколько лет назад. Когда лесенки не было, я забирался на крышу, стоя одной ногой на периллах, а другой баллансируя над пропастью. Как спускался и вспоминать страшно. Зато на крыше стоять не страшно вовсе. Во-первых, бордюр предотвратит падение, во-вторых, туда выходят окнами мансарды, которые своим светом освещают всё вокруг, зажигаясь по вечерам разными цветами.
И сегодня я тоже решил подняться на крышу. Я там давно не был, а тут как раз случай подходящий - надо развеяться от переживаний. И вот я уже стою выше домов, выше города, выше всех . Где-то внизу спешит поток крохотных машин, ещё больше людей и собак. Светятся витринами магазины, кинотеатры, сберкассы, а я стою выше всего этого в окружении труб, голубей, телевизионных антенн и вечернего ветерка.
Вдруг мой взгляд упал на флюгер на другом конце крыши, который я раньше не замечал. Он был в виде стрелы на палочке, служившей осью вращения...
Присев под сенью большой кирпичной трубы, я задумался. В последнее время я стал замечать, что жизнь моя стала какой-то однообразной; дни летели за днями, не принося с собой ровным счётом ничего нового и полезного. Правда иногда какие-то радостные события нарушали этот монотонно возрастающий процесс, но потом всё начиналось сначала. И этот флюгер, который уже давно не вращается от малейшего дуновения ветра, и смотрит только в одну сторону, напомнил мне мою жизнь. Она тоже идёт теперь, как вектор, только в одном направлении. Под впечатлением своих горестных переживаний собрал последние слабости и повернул этот флюгер вспять. Последний со скрежетом повиновался. «Раскрутить бы его и смазать, чтобы ветер отмечал!» - зародилась у меня мысль. Хотя кто его здесь видит? Я повернул флюгер на запад и решил про себя, что теперь всё у меня пойдёт совершенно в другом русле...
С этими мыслями я слез почему-то не на свой балкон. Там стояла девочка лет пятнадцати. Увидев меня, она закричала нечеловеческим голосом. Я в мговение ока взлетел обратно и, пробежав по крыше, слез обратно на свой балкон. От той девочки меня разделяло теперь два эркекра и водосточная труба, поэтому она не видела, куда я слез. И чего раскричалась? Подумаешь, мужик ночью на твой балкон с крыши лезет!
-2-
На следующий день я пришёл в институт выспавшийся и отдохнувший; с новым портфелем и новыми идеями. Заходя в лабораторию, я как всегда сказал всем «здрасьте».
«Здравствуйте!» - сказали мне хором все пятнадцать человек. Такой стройности голосов я от них не ожидал, потому что, когда я обычно входил и комар не чесался. Но, решив, что меня, видимо, с кем-то перепутали, я прошёл к своему рабочему месту.
Последние полгода я работаю в нашем институте инженером по регулировке аппаратуры. Наша лаборатория – очень специфическое помещение. В нём много шкафов с чертежами, много столов, много приборов. Причём всё это расставлено настолько несимметрично, что на первый взгляд может показаться, что здесь царит бардак. На самом же деле в этом-то и заключена вся симметрия. Каждый отгородился от других шкафом. Получилось много маленьких комнаток.
Моё рабочее место - стол, на котором всегда жуткий бардак. Он вечно заставлен приборами, аппаратурой и устройствами, которыми я мог пользоваться ещё на прошлой неделе, а теперь просто забыл отнести назад в лабораторию измерений. Кроме аппаратуры мой стол покрывают бесчисленные коробочки, стаканчики, крышечки с радиодеталями; целые мотки проводов, которые вьются, словно змеи, выползая, откуда только можно и вплетаясь во что только можно. Посреди этого хаоса я и работаю. Мне приносят из испытательных лабораторий неисправные или эксперементальные платы и приборы. В первом случае я должен отремонтировать, во втором снять всевозможные показания. И то и другое я не очень люблю, потому что с эксперементальные схемы, как правило, не работают, а неисправные не чинятся. Правда, я ещё подрабатываю монтажом - сам собираю платы, для отдела радиофизики. Это дело я люблю больше, потому что эти платы как правило работают и за них платят хорошие деньги.
По соседству со мной работает ещё человек десять аппаратчиков, в задачу которых входит эксплуатация оборудования. На работе они в основном протирают с приборов пыль и поднимают истерику, если что-нибудь не работает. Остальные занимаются бумажной работой - составляют отчёты, ведомости и планы. И те и другие круглые сутки пьют чай друг с другом, ведут бесконечные беседы о том, кто и что вчера посмотрел по телевизору, кто что купил, у кого какие родственники - короче послушаешь и «лысина дыбом встаёт». Я в их диалогах стараюсь не участвовать и в свободное время читаю или рисую дружеские шаржи, которые вызывают взрывы смеха окружающих и море негодования нарисованного субъекта. Неудивительно, что подавляющее большинство относится ко мне не серьёзно.
За соседним столом сидит техник Светлов. Он был с виду угрюм, зато очень разговорчивый и целыми днями донимает меня разговорами о современном развитии техники у нас и за рубежом, о том, какие у нас готовятся к выпуску телевизоры (совсем не то, что раньше), какие есть в продаже высококачественные усилители класса «хай-энд», как делают платы в Японии и многое много другое. Он как радио, которое нельзя выключить и иногда, слушая его, я погружаюсь в свои мысли, стараясь не отвлекаться на его однообразный речетатив. Он же, ничего не подозревая поёт соловьём всё больше и больше удаляясь в просторы Большого театра, который бороздят космические корабли.
Придя на своё рабочее место, я достал из ящика стола паяльник, установил его на подставку и включил в сеть. Медленно поползла вверх белая струйка дыма с кончика жала. Пока он грелся, я снял пиджак и прямо на футболку одел белый халат. Достав из другого ящика печатную плату и схему, я разложил всё это на столе. Скукотища! За окном шикарная погода, а ты сиди в душной лаборатории и паяй!
- Доброе утро. - раздался голос за моей спиной. От неожиданности я упал со стула, так как до этого методично на нём раскачивался. Встав сначала на четвереньки, а потом и во весь рост, я увидел начальника отдела автоматики и вычислительной техники - Владимира Михайловича Бельца. Он был весел и цветущ. От него пахло одеколоном.
- Здравствуйте, Пётр Сергеевич, - сказал он, - здравствуйте.
Я кивнул, а он продолжал:
- Я слышал, что вы хороший специалист по электронике ?
Я промямлил что-то невразумительное, но он не обратил внимания, так как разогнался на большую речь.
- Да-да, я в курсе. Мне посоветовали обратиться к вам, потому что вы до института заканчивали техникум и имеете практический навык по регулировке и ремонту, так ведь?
Я снова судорожно кивнул.
- Вы сможете разобраться в цифровой технике?
Тут я в конец расхрабрился и начал нести полную чушь:
- О да, я вообще многое могу, я даже часы ремонтирую...
- Здесь идёт речь о цифровой технике; сможете ли вы взять на себя техническую часть? Мы можем на вас рассчитывать?
- Можете не беспокоиться, Пётр не подведёт, - отозвался техник Светлов со своего места. Он имеет обыновение что-то говорить соврешенно не к месту. Бельц же ещё больше повеселел и сказал:
- Хорошо, скоро нам поставят опытный образец новой автоматизированной линии. Вам будет поручена техническая часть. Надеюсь, что мы сработаемся. Ну, всего доброго.
Он взял мою влажную ладонь в свою руку и крпеко сжал. Ушёл он, весьма довольный собой. Почесав затылок шилом, я вновь сел паять свою недоделанную плату. Настроение было сумбурным. Мне почему-то ужасно не хотелось участвовать в этом таинственном проекте. Но я уже дал своё согласие и отказываться было бы неудобно.
Незаметно подошло время обеда. Я спустился в столовую, где был слышен лязг посуды и пахло горелой морковью. Завидев свою вчерашнюю знакомую, я постарался с ней не столкнуться и встал в очередь впереди неё. Получив свой десятирублёвый обед, я уединился с ним в каком-то закутке у запасного выхода, где стояли стремянки. На обед были кислые щи цвета ржавчины, картофельное пюре, бифштекс. В такую жару есть абсолютно не хотелось, и я загрустил, что истратил столько денег. Откусив кусочек свежего хлеба, я задумался.
- Не помешаю? - услышал я голос откуда-то извне. Уже секунд через пять я отошёл от своих глубоких мыслей и поднял голову. Передо мной стояла она. То есть Катя.
- Садитесь, - кивнул я, - как ваш муж?
- Вы знаете...у меня вчера было плохое настроение... вы уж извините, что я вам про мужа наплела… Просто хотелось от вас отделаться, чтобы побыть одной.
- Это вам удалось. Так чего же вы хотите ?
- Чтобы вы не обижались, - радостно сказала она и посмотрела мне в глаза. В её больших зелёных глазах я совсем не увидел вчерашней неприязни, и настроение резко улучшилось.
- Ну если вам от этого легче, то я и не обижался. Не в моих это правилах.
- Ну я рада. А вас можно поздравить с назначением?
- Быстро же слухи доходят до отдела информации... – констатировал я.
- Так это я вас и порекомендовала.
- Вы?
- Ну да. Ко мне начальник вашего отдела пришёл и спрашивает: кого можно назначить на техобслуживание новой линии? Ну, я посмотрела по списку в компьютере, и хотела сначала порекомендовать несколько техников универсалов, но потом нашла в этом же списке и вашу фамилию и не колебаясь предложила ему вашу кандидатуру.
- Спасибо, - промычал я, зверски терзая бифштекс. При виде Кати у меня разыгрался аппетит.
- Не за что, обращайтесь... – было видно, что она непрочь ещё поговорить. Может быть даже на отвлечённую тему.
Я был рад, что наконец у меня прояснился вопрос с этой девушкой, потому что я очень расстраивался после вчерашнего разговора. Даже банку с клеем разбил о стену… Зато теперь я заметно повеселел и решил пойти ва-банк.
- Я хочу прямо сейчас к вам обратиться.
- Да? - заинтересовалась она.
- Вы своего рода моя крёстная мать. Может быть мы с вами отпразднуем моё новое назначение?
- Ну давайте... - пожала она плечами.
Я сперва не поверил своему счастью, но решил «ковать железо, пока оно горячо» и сказал:
- Тогда я вас буду ждать сегодня после работы у проходной, да?
- Хорошо.
Надо сказать, что я был удивлён несказанно, что она так быстро согласилась, тем более после вчерашнего натянутого разговора, но виду я не подал, и сделал вид, что вчера ничего не было. Вернулся я не в себе, и на рабочем месте я сидел как на иголках. Даже паять не мог. Взял читать книгу, но поймал сбя на том, что сосредоточенно думаю о ней. Тут ещё Светлов жужжал под ухом про жучки - подслушивающие устройства; мне же хотелось при этом его тихо придушить. С трудом дождавшись конца рабочего дня, я первым прорвался к выходу в толпе народа, штурмовавшего выход. Меня просто вынесло на улицу. Она уже ждала меня на крыльце нашего интитута.
- Вот и я, - многобещающе сказал я.
Мы шли по вечернему Невскому. Почему-то мы решили выбрать для прогулки именно центр. Было довольно тепло, хотелось хоть немного ветерка или хотя бы стакан газировки. На Невском было несказанно много народу. Навстречу спешили потоки людей, которым было невдомёк моё счастье. Катя весело улыбалась. Она вообще оказалась очень весёлой.
Как сейчас помню, мы рассказывали друг-другу наши истории. Оказывается она закончила экономический факультет, потом некоторое время работала бухгалтером, потом пришла в наш институт в отдел информации. Я же ей рассказывал про то, как пять лет учился в индустриальном техникуме, а потом чуть не загремел в армию. Меня спасло то, что я успел вовремя перекинуть документы в институт на факультет повышения квалификации. Там я отучился ещё три с половиной года и получил, с горем пополам, высшее образование, отложившееся в моей голове кучей формул, расчётов и курсовых работ. Единственно ценное, что я вынес оттуда для своей специальности была «корочка», поэтому, как только я получил диплом, то постарался забыть всё, что мне там давали, как страшный сон. После института я остался было работать на кафедре, но там так сказочно мало платили, что я долго не выдержал и ушёл в наше НИИ, где платили в два раза больше.
После прогулки мы сидели долго в ночном кафе неподалёку от Марсова поля. Там был оранжевый полумрак. Играла приятная музыка. Мы пили кофе с коньяком. В этой интимной оранжевой обстановке я объяснился ей в любви. Она дала понять, что и я ей не безразличен.
Дома, лёжа в темноте, под гул шумящего внизу проспекта, я думал о том, что могло измениться. Что так повлияло на её отношение ко мне? Думал и не находил ответа. Вчера она говорила со мной крайне нелюбезно, а сегодня радужно и даже нежно. Я пытался понять когда она была настоящей: вчера или теперь? Тогда я ещё не помнил про флюгер.
-3-
На следующий день я воочию увидел этот агрегат, и один вид его вогнал меня в раж. Он был серебристого цвета с разноцветными кнопками и наклейками. Все патроны, рычаги и стержни блестели гальваникой. В них можно было смотреться как в зеркало.
Мы стояли в довольно торжественной обстановке - я; сияющий, как медный таз, Бельц; инженер-аппаратчик Зайцев; инженер-электромеханник Потапова; инженер-программист Парамонова и слесарь шестого разряда Быстрюк.
Начальник отдела автоматики что-то насвистывал себе под нос. Он был прилизан в плане причёски, одет в какой-то дорогой костюм, пошитый на заказ. От него пахло духами. У него был такой воодушевляющий вид, что казалось, что он искренне любит всех людей на земле, а уж они его… просто обожают и носят на руках. Такой вид всегда у людей с большой зарплатой.
Инженер Зайцев был плюгав и щупл. От волнения он то прятал руки в карманы, то снова доставал их и страдальчески мял. У него были глаза больной мыши.
Потапова была женщиной исполинского роста. Ей очень подходила её фамилия. При большом росте она была ещё и довольно полной, что придавало ей сходство с медведицей. Она победоносно смотрела на аппарат, а заодно и на нас всех. Я не позавидовал бы тому, кто окажется в её крепких объятиях.
Парамонова была прямой противоположностью Потаповой. У неё были светлые волосы ниже плеч, а сама она была какая-то скромная и неприметная, в очках и с потупившемся взором. Я периодически встречал её в разных коридорах, столовой и на вечерах института. Но никогда не смотрел на неё, как на женщину - не мой это тип.
Что же касается слесаря Быстрюка, то он по-видимому был высочайшего мнения о собственной персоне и посматривал на нас инженеров, мысленно усмехаясь: "мы институтов не кончали, а вдвое больше получали". Он был маленького роста, кореннастый и с запорожскими усами, что делало его похожим на казака.
- Ну что ж, начнём, - сказал, как конферансье, начальник отдела. - Перед вами, товарищи, совершенно новая техника, очень сложная и дорогостоящая.
- Что же в ней такого дорогостоящего? - усмехаясь в усы спросил Быстрюк, облокачиваясь на косяк двери в коридор.
- Ну во-первых она аналог шведской и уже поэтому дорогая. А во-вторых в ней применены самые точные и дорогостоящие детали, в том числе палладиевые конденсаторы. – всё это он сказал трогательно спокойным голосом и заразил всех нас своим оптимизмом.
Гайдук кивнул.
- Наша, то-есть ваша задача, - продолжал Владимир Михайлович, - проверить режимы работы этого агрегата во всех возможных условиях. Через две недели вы должны составить совместный отчёт и представить его мне. От этого будет зависеть ваша премия.
- А кто что будет делать? - грозно спросила Потапова, опрометчиво облокачиваясь на приборную панель.
- Конкретно вы будете заниматься вопросами электропривода и составите отчёт о тепловых режимах электрических цепей; построите характеристики изменения температуры в различных режимах работы.
Зайцев будет заниматься панелью управления, он должен полностью разобраться с описанием.
Парамонова будет отвечать за программное обеспечение линии. Ну вот пожалуй и всё.
- А мы?-спросили мы хором с Быстрюком.
- Ах да! Ну, Пётр Сергеевич, (он всех называл по фамилии, а меня почему-то по имени отчеству), будет проводить электроизмерения, снимать с контрольных точек показания. В отчёте вы представите все осциллограммы. А Быстрюк будет в случае чего разбирать линию.
- На выброс? - обрадовался Быстрюк.
- Нет, на ремонт. Ну, я думаю вы разберётесь, - заторопился он вдруг. - Вот вам, Евгения Васильевна схема приводов и двигателя (он передал ей чертёж), вам, Ирина вам - книга по программному обеспечению, вам, товарищ Зайцев - руководство по эксплуатации, а вам, Пётр Сергеевич, принципиальную электрическую схему.
Как только он ушёл все начали сразу изучать полученный материал.
- Здесь все программы на языке низкого уровня, я его ещё в институте изучала, мне надо сходить в библиотеку за литературой. – робко сказала Ирина.
Она робко сняла белый халат и, оставшись в одном летнем платьице, упорхнула вниз по лестнице. Я посмотрел ей вслед и ненароком оценил её фигуру. Как часто в жизни внешность обманчива...
Помещение, выделенное нам, было небольшим. Оно находилось в другом крыле института, где были какие-то сомнительные складские помещения, заброшенные цеха и много запертых комнат. Кроме того, она была на самом последнем этаже, где сложно найти хоть одну живую душу. Вобщем, кроме нас там никто не ходил. Было совсем тихо и в пустых коридорах настораживал каждый шорох.
В нашей новой лаборатории было большое светлое окно во всю стену с оранжевой шторой и четыре письменных стола. Всё остальное место занимал агрегат, за который женщины всё время цеплялись юбками. В выключенном состоянии он, казалось, спал, готовый в любое время проснуться и заработать.
Тем временем Потапова лихо развернула свой ватман во весь рост. Это была огромная схема на формате «а-ноль», в которую можно было завернуть Зайцева целиком. Она сразила Потапову наповал.
- И откуда здесь столько реле? - посетовала она, - Я столько за всю жизнь не видела.
Я про себя посмеялся над Потаповой с Парамоновой - мол, чему их в институте учили, если они так тушуются при виде того, что является их прямой специальностью. А потом... Потом я понял, что больше всех из нас повезло Быстрюку и, пожалуй ещё Зайцеву. Первый в эксперементе участвовал постольку поскольку - в его задачи входило раскрутить и закрутить гайки в случае чего. Второй же получил небольшую брошюрку вроде «Марксизм в Монголии» или «Туризм в США», где были описаны назначения кнопок. Я же, когда увидел вверенную мне схему, чуть не тронулся рассудком. Своей витьеватостью и запутанностью она походила скорее на паутину, чем на схему устройства, не говоря уже о том, что все стандарты и условные обозначения были зарубежные, чуждые русскому глазу. Аккуратно скатав свой рулон ватмана, я спрятал его подальше и занялся переносом своих вещей с предыдущего места работы.
Первым делом я перенёс крупные приборы, радиодетали, паяльник и логарифмическую линейку. Потом начал разбирать остальное. И тут неожиданно выяснилось, что всё то, что я так бережно хранил на своём столе годится только в мусор. Прибираясь, я вынес три мусорных корзины всяких бумажек, записок, обёрток от конфет и использованных спичек, наточенных как зубочистки.
Когда я вернулся Потапова вязала, Быстрюк куда-то ушёл, а Зайцев отгородившись литературой для технического перевода, тихо спал, положив голову на руки и улыбаясь блаженной улыбкой. Причём улыбался он только во сне. Счастливый человек - куда ему спешить? Вся задача - выучить кнопки на пусковой панели.
Когда подошло время обеда, наша группа организованно спустилась в столовую и выстроилась друг за другом в очередь. Возглавляла колонну Потапова, за ней стояла Парамонова, позади плёлся Зайцев, за ним шёл я, а замыкающим был слесарь Быстрюк.
Загрузив подносы, наша группа села за один стол. Все интуитивно соблюдали конспирацию.
Когда мы расселись за столом, я заметил, что каждый берёт что-то особенное. Ирина взяла в буфете две булочки с чаем. Она сидела на диете. Зайцев затарился салатиком, Потапова на диете не сидела и взяла бифштекс с рисом. Мы же с Быстрюком взяли по обычному комплексному обеду, что выходило дешевле. Поев быстрее всех мы ушли с ним самыми первыми. В коридоре он отвёл меня в сторонку и тихо спросил:
- Петя, послушай, а дорогие эти палладиевые конденсаторы?
- Не знаю, их вообще-то на вес принимают, - молвил я.
- А, понятно. А килограмм больше трёх тысяч? Это моя зарплата.
- Я думаю да.
- А где их можно сдать?
- На радиорынке в "драгметалл".
- А вы так сдавали?(от возбуждения он перешёл опять «на вы»).
- Нет, они мне так нужны, как конденсаторы.
Тут я заметил идущую по коридору Катю и припустил за ней.
- Привет, - сказал я, - узнаёшь?
- Узнаю, - улыбнулась она.
- Значит договорились, после работы у проходной.
Когда я вернулся, у Парамоновой на столе лежала груда литературы по программированию. В этом отношении наша библиотека не подкачает. Ирина уже писала какие-то программы, исписывая тонны бумаги, листала книги, справочную литературу, короче ушла в работу вся. Я помню у нас в институте были такие девушки. Точнее сказать, там были только такие. Они совсем не дружили с парнями, сидели исключительно друг с дружкой, в основном на первых партах. Их взгляд был обращён только доску, с каким-то блаженным выражением на лице. Потом такая девушка вставала, выходила к доске и объясняла преподавателю по высшей матемеатике то, что ему было непонятно. Так вот Ирина была по всей видимости, из таких.
Потапова, оказалась очень хозяйственной. Взяв несколько справочников по реле и электродвигателям, она полистала их и подложила под раму, чтобы окно не закрывалось, потом вымыла пол, вытерла везде пыль. Теперь лаборатория по стерильности не уступала опреационной.
Быстрюк принёс с предыдущего места работы свои столетники и расставил их по подоконнику с немецкой педантичностью. Ещё у него был певчий кенор в клетке, который жил у него на работе. На выходные и праздники он забирал его домой. Когда он, подобно римскому императору, вводящему коня в сенат, торжественно ввёл, вернее внёс кенора в клетке, Потапова гневно сказала:
- Вы что, хотите сделать из лаборатории птичник?
- Ну не обезьянник же, - философски рассудил Зайцев. Парамонову передёрнуло.
- Его зовут Кеша, - безаппеляционно сказал Быстрюк голосом человека, "дёрнувшего" в обед пива. - Он певчий, мне его привезли из Краснодарского края.
- Ну-ка, пусть споёт чего-нибудь, - приказала Потапова.
- Потом, - ответил за кенора Быстрюк. - Он вас ещё боится и петь не будет.
Кеша что-то чирикнул и отвернулся от хозяина. Слесарь-универсал накрыл клетку с пернатым другом марлей и ушёл куда-то.
Допаяв очередную плату, я поднял глаза. Зайцев горестно спал - он вообще был какой-то больной. От нечего делать я нарисовал его спящим и положил рядом с ним листок. Когда Зайцев проснулся, он не оценил шутку и обиделся.
Ближе к вечеру принесли три огромных осциллографа. Таких больших я ещё никогда не видел. Кроме них наносили множество амперметров, вольтметров и омметров в самых различных сочетаниях. И тут я понял, что как только Ирина напишет программу для линии, мне сразу же придётся бросать халтуру и исполнять свои прямые обязанности, то есть копаться в железе. А надо сказать, что в техникуме всю практику мы проходили очень поверхностно, в основном на старых чёрно-белых телевизорах. Основной же упор делался на печатный монтаж, чем я и занимался до этого злополучного агрегата.
Помню, как в институте, чтобы подработать и повысить практические навыки, я брал у всех чинить сломанные плееры, тюнеры, усилители и другую технику. И на выходных, закинув конспекты на полку, я вставлял новые пассики, менял головки, прозванивал цепи, проверял диоды, резисторы и конденсаторы. За ремонт я всегда брал полтинник и в месяц получал как наш профессор. И всё бы ничего, пока в один прекрасный день, я не взялся починить магнитофон одной отличницы по химии и математике. Чем-то она была похожа на Парамонову. Неисправность была простейшая - заменить транзистор. Но в процессе я случайно "спалил" двигатель. Справедливо рассудив, что стоимость нового двигателя мне с неё не удержать, а себе в убыток я работать не привык, я вернул ей магнитофон как есть, не взяв денег. Она восприняла это как личное оскорбление и пустила по институту слухи о том, что я всё только порчу. Заказы сняло как рукой. Правда, после этого меня нераз напрягали на кафедре чинить сломанные осциллографы, но это дело не пошло у меня совсем.
Теперь же, я был просто в панике, потому что за те шесть лет, которые прошли у меня с техникума я едва вспомнил бы основные неисправности видеомагнитофона а не то, что чуждой нашей действительности шведской линии.
А вечером мы снова встречались с Катей. В этот вечер я впервые привёл её к себе домой и ужасно нервничал. Надо отдать ей должное, что в ей присутствии я ни разу не почувствовал себя скованно у себя дома. Мы провели с ней чудесный вечер при свечах с двумя бокалами вина.
- 4 -
С утра я по-привычке пришёл на старое место. Увидев свой осиротевший стол, я печально покачал головой и уже хотел уходить, но техник Светлов окликнул меня.
- Эй, Пётр, иди сюда! Как дела-то?
Я молча пожал ему руку и сел рядом. Я был ещё в пиджаке, а он уже в белом халате. На столе у него горела настольная лампа, и я почувствовал себя на приёме у врача.
- Как дела? - повторил он свой вопрос.
- Ужас! - скорчил я гримасу.
- А что случилось?
- Испытываем новую линию, а я в схеме ни бум-бум! Ты разбираешься в импортных обозначениях?
- Приноси, разберёмся вдвоём. Одна голова хорошо, а полторы-лучше.
- Давай после обеда?
- Давай...
И я ушёл к себе в другое крыло. У нас все потихоньку собирались. Зайцев уже спал, видно дома ему спать не давали вовсе, а может быть это было его «агрегатным» состоянием. Потапова поливала из громадной дюралевой лейки столетники Быстрюка. Парамонова пришла заспанная и раскрасневшаяся. Такой заспанной я её ещё не видел.
- А я сделала программу! – неожиданно воскликнула она так, будто бы ночью открыла Америку или снесла яйцо. Никто и ухом не повёл, а Быстрюк с лязгом зевнул. Парамонова погрустнела и подошла ко мне, как к смежному специалисту.
- Пётр Сергеевич, у меня всё уже готово. Я задам программу через контроллер, подключенный к линии, она войдёт в режим, а вы снимите свои показания.
- Ну что вы, - усадил я её. - спешить не стоит. Надо сначала полностью разобраться с управлением.
- Вы разобрались? - спросил я спящего Зайцева.
- Здесь всё на английском, - сказал он сдавленным голосом, не поднимая головы, - я достал словарь и перевожу.
- А вы не могли бы это сделать побыстрее? - поинтересовалась Потапова, угрожающе держа лейку как автомат.
- Я постараюсь побыстрее, - сказал Зайцев почему-то мне, косясь с опаской на лейку. Ему потребовалось около получаса, чтобы успокоиться и снова уснуть.
- Надо будет принести из дома будильник, - мрачно сказала Парамонова, и я понял, что она не лишена чувства юмора. Она аккуратно сложила сантиметровую стопку исписаных листов бумаги и теперь сидела без дела, будучи по-сути трудоголиком.
- Возьмите какую-нибудь книгу в библиотеке и почитайте, - предложила ей Потапова.
- Я не читаю художественную литературу, - запальчиво сказала Ирина.
- А что же вы делаете дома? - поинтересовался я.
- У меня дома есть компьютер, я составляю программы для разных организаций.
Меня передёрнуло, и во рту снова заныла левая восьмёрка. Я поспешил удалиться. От нечего делать я развёл плату и собрал устройство имитирующее кошачее мяуканье. Подав на схему напряжение с блока питания, я подключил плату к динамику радиоточки. Вопреки обыкновению, схема начала работать сразу. Лабораторию огласило кошачье мяуканье.
- Где кошка, где кошка? - завертели все головами.
Разбуженный Зайцев поднял воспалённый взор и потянулся.
- Мало нам Кеши, теперь и кошка у нас будет жить? - хмуро спросил он. Кеша при упоминании своего имени начал бить крыльями и расплескал всю воду из своей тарелочки.
- Что же ты глупый сделал? - рассердился Быстрюк, обращая слова скорее ко птице, чем ко мне. - я же тебе просо в специальном магазине покупал, воду кипятил. Себе бы не кипятил! А ты что натворил?
- Это у меня здесь кошка, - помахал я всем рукой.
- Мило, - равнодушно сказала Парамонова.
- Из казённых деталей? - поинтересовался Зайцев.
Я не ответил ему и ушёл на обед.
В столовой я столкнулся «нос к носу» с Катей. Мы сели с ней за наш любимый столик у запасного выхода. Она смотрела на меня с такой нежностью, Что мне захотелось при всех её обнять и поцеловать.
- Сегодня ночью я поняла, что ты мне очень нравишься. Я больше не хочу с тобой не расставаться.
То, что я она мне нравилась подразумевалась как само собой разумеющееся.
- Сегодня встретимся после работы и пойдём ко мне, вместе поужинаем, - сказал ей я. В ответ она крепко сжала мою руку.
- А там много этих конденсаторов? – влез в разговор неистощимый, как атом, Быстрюк.
- Сколько угодно, - сказал я.
После обеда я, как и обещал, поплёлся к технику Светлову, захватив с собой рулон со злосчастной схемой агрегата.
Светлов был очень опытным человеком. Кроме радиополитехникума, который он закончил уже очень давно, он прошёл кучу всяких курсов повышения квалификации и переподготовку на наладчика станков с ЧПУ.
Я протянул ему рулон. Он развернул схему и строго посмотрел на неё. Поводив по ней пальцем, он сказал отрезвляющую фразу:
- Всё понятно... Тебе можно свои записи делать на чертеже?
- Да, конечно. - пробормотал я.
- Тогда бери карандаш и пиши.
- Что писать? - тонким от волнения голосом спросил я.
- Пиши здесь, - он ткнул толстым пальцем в схему, - таймер, здесь - коммутатор, параллельный порт, плата соединений, блок питания, тактовый генератор...
Так, очень подробно, мы разобрали с ним по косточкам всю схему.
- Всё гениально и просто, - сказал он свою любимую фразу. - здесь ясно обозначены: память, центральный процессор, регистры - эта часть преобразует программу с компьютера в команды для механики. Кстати кого назначили программистом?
- Парамонову Ирину.
- А-а, разбирается девушка, ничего не могу сказать. Правильно, что её поставили.
- Ты что, её знаешь?
- Да, доводилось встречаться. Год назад я сам собрал компьютер, потребовались программы. Она мне с этим помогла и дала много полезных советов. И все дельные. Дальше. Вот эти рэле подают напряжения на механику по командам процессора... Короче всё это ерунда, видали и не такое.
- А зарубежные детали? - нервно спросил я.
- Детали все наши, обозначения их. Эта линия не ремонтируется, как ты привык - заменой резисторов и транзисторов. Такие устройства ремонтируются заменой плат.
- А куда приборы подключать?
- Я тебе галочками пометил все контрольные точки. В их районе снимешь осциллограммы и замеришь режимы транзисторов.
Я неожиданно быстро взял себя в руки и успокоился. Свернув ватман, я вошёл в лабораторию с гордо поднятой головой. Зайцева на его месте не было, он ушёл в библиотеку. Я решил посмотреть как у него продвигается дело, потому что он всё-таки что-то писал, и мне было интересно сколько он уже перевёл. К моему удивлению я обнаружил брошюрку с описанием кнопок на полу, а на столе под листом миллиметровки лежала книга Элизабет Фенвик «Секс в жизни мужчины». На английском языке. В ней были сделаны закладки, вложены листки с переводом и выписанными незнакомыми словами. Показывать это коллективу и звать на помощь я не стал, так как сам в студенческие годы почитывал эту книженцию, которую все ксерили сотнями тирражей. Я только поднял с полу брошюрку и передал Парамоновой.
- А, решились всё-таки запускать? - обрадовалась она.
- Нет, торопиться не надо, - заюлил я, - Отдохнём, соберёмся с силами, я пока разберусь как подавать питание. До конца рабочего дня всего лишь три часа! Зачем же торопиться?
- Ну хорошо...- неуверенно согласилась она и застрочила программы с новой силой. Не человек - а машина.
Разбираться с питанием было не нужно - схема была полностью адаптирована под наш рабочий стандарт 380 вольт. Мне просто не хотелось сегодня ничего делать. Но бездельничать я тоже не мог. «А не напиться ль мне с горя с Быстрюком?» - подумал я. Но всё же потом я отогнал от себя эту подлую мыслишку и решил «подписаться» к Потаповой. Признаться, я всю жизнь не любил схемы электриков. Они отличаются от электронных своей запутанностью и непродуманностью. Поэтому от всех этих электрогенераторов, индукторов, реле, станков, электрических машин и ламп дневного света меня коробило. Но здесь речь шла о спасении мозга от омертвения.
Полив цветы, Евгения Васильевна вязала, считая вслух петли. Я заинтересовался её схемой, осмотрел устройство двигателя, посчитал реле.
- И как вы во всём этом разбираетесь? - с уважением сказал я. Потапова зарделась.
- Вообще-то я разрабатываю прокладку проводов и жгутов в приборах,-застенчиво сказала она, - всё же это так - случайность.
Из этого я заключил, что не я один здесь случайность.
А вечером меня внизу ждала Катя. Мы договорились встречаться спустя пятнадцать минут после окончания рабочего дня, чтобы не метаться в толпе и чтобы не особо привлекать к себе внимание.
Она стояла в вестибюле у колонны и читала журнал. Я незаметно подошёл к ней и встал рядом.
- Девушка, а что вы читаете? - спросил я у неё.
Вместо ответа она показала мне обложку «Космополитана». На ней была сфотографирована пышная девушка, которая была одета в русский народный костюм и держала в руках пук колосьев. Катя взяла мою руку и мы вышли из института.
- Как тебе здорово ходить в институт - ты так близко живёшь, - сказала она мне на подступах к моему дому.
- Да, я специально подбирал себе дом рядом с работой, - сказал я.
Она засмеялась и побежала по лестнице вверх, чуть не сбив мою соседку, которая знала меня с малых лет. Соседка окинула меня многозначительным взором и, не ответив на моё приветствие пошла вниз.
Пока я готовил чай, Катя смотрела телевизор в гостинной. Потом мы на кухне пили чай с булочками, которые она днём купила в буфете. Попив чаю, мы вышли на балкон. Было ещё довольно рано. Надо было чем-то заняться до наступления темноты.
Волна свежего аромата улицы ударила в лицо. Внизу бежали взволнованные машины, концентрируясь в пробки у светофора, а потом опять растягиваясь в длинные вереницы. В голубоватых сумерках зажигались красные огоньки телебашни.
- Как красиво, - всплеснула руками Катя.
- А сейчас мы поднимемся ещё выше! - вскричал я. И с этими словами я приставил лестницу к шершавой коричневой стене дома. Я пропустил Катю лезть вперёд. Она забиралась неспеша, изумлённо тараща глазки и улыбаясь.
И вот мы на крыше. Мы шли по звонко прогибающемуся кровельному железу мимо труб, проводов, верёвок с бельём, принадлежащим жителям мансард. Нам светила луна, фонари и чердачные окошечки, занавешенные разноцветными занавесками. Она подняла руки вверх и закружилась.
- Мы выше всех! - запела она. А я обнял её и долго-долго не выпускал её из своих объятий. Как долго я был одинок и как мало человеку надо для счастья - всего лишь ещё одного человека.
Мы занимались с ней любовью до самого утра, а утром вместе пошли на работу. Как долго я ждал этого момента!
-5-
У входа в лабораторию меня встретила Парамонова с ультимативным лицом.
- Ну? - многозначительно вскинула она брови.
- В каком смысле?
- Я надеюсь, что хоть сегодня мы запустим линию или так и будем тянуть резину?
- Нет, - в полусне ответил я.
- Что нет?
- Что нет? - удивился в свою очередь, я , - запустим, конечно.
- Ну вот и прекрасно.
Постепенно всплыла могутная, как ниагарский лесоруб, Потапова с выглядывающим из-за её плеча Зайцевым. Материлизовался и Быстрюк. Его широкое красное лицо было как никогда серьёзным.
- Зайцев, зовите начальника отдела! - велела Потапова. Тот обречённо поплёлся.
Потапова смело включила рубильник сети, вставила шведский обтекаемый штепсель в нашу могучую розетку. Все замерли в ожиданий чуда: взрыва, грохота, мощных искр или на худой конец приятной мелодии. Но ничего этого не произошло. Ничего не изменилось, только на панели зажглась оранжевая неоновая лампочка.
- На машину времени похоже, - пошутил я. Но никто не засмеялся, и я обиделся.
Парамонова тем временем выгребла из стола пачку программ, включила системный блок компьютера. На мутном экране вспыхнул зелёный курсор. И тут Ирина показала себя в работе. Она принялась бешено бить по клавишам. По экрану замелькали какие-то цифры, таблицы, символы, понятные ей одной. Неожиданно на экране нарисовался чертёж печатной платы, которую, очевидно, линии придётся сотворить. Я взял с приборной панели брошюрку и прочитал. Оказалось, что управление линией совсем пустяковое дело, рассчитанное на человека совсем без образования. После ввода программы надо было нажать кнопку «запуск программы», а затем ещё красную кнопку «пуск». После окончания работы надо было нажать жёлтую кнопку «стоп»; линия автоматически заканчивала начатую операцию и сама отключалась. Вот и всё.
- Что это за плата? - спросила Потапова у Ирины о, непонятно откуда взявшейся, схеме на экране.
- Плата блока питания, не оборачиваясь сказала Ирина. В её голосе чувствовались нотки гордости.
Быстрюк, тем временем, загружал в линию материал согласно инструкции. Шведские материалы и растворы институт наотрез брать отказался, ссылаясь на то, что "экономика должна быть экономной", поэтому это был наш гетинакс, наша краска на ацетоне и наше хлористое железо. Пластины гетинакса он вставил в специальный отсек с люком, а хлорное железо заливалось в прозрачный резервуар, где стояли датчики уровня. Закончив эти процедуры, Быстрюк ушёл мыть руки.
Закончив ввод программы, Ирина включила агрегат в режим работы. Вид был потрясающ! Линия гудела, мигала разноцветными лампочками, что было бы очень красиво в темноте. В последний момент вбежали Зайцев и начальник отдел автоматики.
- О, работает, - обрадовался последний.
Листы гетинакса коричневого цвета один за другим уходили в недра автомата, где на них наносились печатные дорожки согласно введённой с компьютера схеме; сверлились отверстия. Далее происходил процесс травления, во время которого, всё, что не приходилось под дорожки удалялось с заготовки. Так изготавливают печатные платы в серийном производстве.
Через небольшой иллюминатор в панели можно было видеть, как платы заходят в специальные отсеки, где их качает и полощет в подогретом хлористом железе. Это зрелище очень напоминает то, что можно увидеть в иллюминаторе стиральной машины активаторного типа. Неожиданно хлористое железо сошло с плат, и они одна за другой стали выезжать из специального окошечка, готовые лечь на стол радиомонтажника, чтобы тот превратил их в настоящие устройства.
- Гениально! - восхитился начальник отдела. - Вы все получите премию.
Затем он аккуратно сгрёб все платы в стопку и унёс. Очевидно, они были ему нужны.
Весь остаток недели он смотрел на нас влюблёнными глазами, как на именинников. Впоследствие нам прибавили зарплату на десять рублей и объявили благодарность за хорошую работу.
После обеда ко мне «подписался» Быстрюк. Он почему-то неуёмно жаждал мне помогать снимать осциллограммы. Тогда я решил, что он хочет оправдать свою зарплату. На самом же деле, как потом выяснилось, им руководствовали совсем другие мотивы. Я нехотя согласился, потому что поджимало время и мне срочно надо было сдавать отчёт. Кроме того, его помощь действительно была кстати.
Мы поставили на панель управления могучий двухлучевой осциллограф, сняли заднюю стенку агрегата и... Я выпал в осадок. Мама дорогая - ну и платы! На них решительно не было свободного миллиметра. Все детали стояли вертикально, буквально друг на друге - короче, "нервных просим не смотреть". Через платы шли толстые косы проводов, расходящиеся во все стороны...
Не в силах взирать на этот ужас, я призвал Светлова. Тот пришёл не сразу - он дочинивал телевизор «Юность», принадлежащий директору института. Это было делом поважнее, чем все научные проекты вместе взятые. Когда он пришёл, никого из группы, кроме Быстрюка не было, и никто не видел моего позора. Светлов компетентно оценил обстановку, включил агрегат и влез в него с головой и двумя щупами осциллографа в зубах. Осциллограммы были идеальные. В течении пятнадцати минут мы с ним зарисовали все показания приборов и набросали план отчета.
- Ну вот и готов твой отчёт, можешь ещё месяц не работать. - пошутил Светлов, - с тебя пиво.
Алкоголь был его слабостью. Он пил много и часто, по поводу и без повода, один или с сослуживцами. За халтуру он практически никогда не брал рубли и признавал только твёрдую валюту - спирт. Так уж устроена жизнь, что все лучшие специалисты страдают от "зелёного змия". Но Светлова ценили за поразительные знания в области электроники и автоматики и, поэтому никто и представить себе не мог, что его могут уволить. Он знал больше любого инженера в своей области и получал больше любого инженеров. Конечно, он не знал так, как они высшую математку, и чертить он не умел, но разве это ему было надо в жизни?
Неожиданно к нам подсел Быстрюк с заговорщическим лицом.
- Покажите мне палладиевые конденсаторы, - взмолился он.
- Ты кто? - ткнул ему в грудь пальцем Светлов.
- Я Гриша, - сказал Быстрюк.
- Ясно. Пошли, - сказал Светлов. Они оба опустились на колени и дружно поползли куда-то в недра автомата. Со стороны это выглядело забавным
- Смотри. Вот эти рыжие и вот эти зелёные - это всё палладиевые конденсаторы типа «КаэМ». – сказал Светлов таким тоном, будто общался с неразумным, - Понял? Ну я пошёл, покеда, Петя.
Быстрюк установил заднюю стенку на место и завинтил крепёж. Я же был несказанно рад, что наконец-то разобрался с этой проблеммой. На душе стало легко и немного противно. Так бывает, когда ты долго бьёшься над трудной задачей, а потом кто-то её решает за тебя.
Потом приходил Бельц, а с ним какой-то парень с видеокамерой. Они засняли нашу группу за работой, чтобы сделать приложение к линии в виде фильма. Причём, если в фильме и была видимость, что мы работем, то на деле мы все делали что-то не то: я с важным видом делал какие-то замеры на соврешенно посторонней плате. Подразумевалось, что это плата из агрегата, на самом же деле это был имитатор голоса кошки - в нём уже испортился конденсатор, и я его менял.
Зайцев нарочито быстро листал словарь, и от волнения всё время нажимал не те кнопки на панели. Уже вся наша группа, включая Быстрюка их выучила, и только он всё никак не мог их запомнить.
Парамонова пугала дорогих далёких зрителей страшными программами и записями на своём мониторе.
Потапова с серьёзным видом водила пальцем по своей электромеханической схеме. Сейчас она её открыла второй раз. Первый был, когда она её только получила. Единственный, кто из нас всех по-настоящему работал в этом фильме был агрегат. Слесарь Быстрюк сниматься в фильме наотрез отказался, ссылаясь на то, что он не «фотогигиеничный».
А восемь часов спустя мы лежали с Катей у меня, освещённые лишь тусклым светом уличных фонарей, слушая звуки ночного проспекта, доносящиеся из-за неприкрытой форточки. Я чувствовал горячее тепло Кати, а она моё.
- Я люблю тебя! - нежно сказала она и нежно прижалась своей щекой к моему плечу. В её глазах читалось такое покорство и кротость, что во мне проснулось к ней, давно дремавшее чувство нежности. Я прижал её к себе крепко - крепко и гладил её сбившиеся волосы своею грубой ладонью. Когда она дышала её спина поднималась вверх вместе с моей рукой. Я был счастлив, но мне не давал покоя один вопрос, и я его задал.
- Послушай, ведь в первый день нашего знакомства всё было не так, - сказал я.-почему на следующий день ты так ко мне переменилась?
Она надолго задумалась, и мне даже показалось, что она не хочет отвечать, но тут она заговорила:
«Понимаешь, я и сама себя об этом спрашивала, - я ложилась спать в тот вечер и внезапно вспомнила тебя, невзначай, понимаешь? Всю ночь ты мне снился в каком-то хорошем сне, и наутро во мне не осталось и следа от прошлой неприязни к тебе. А когда я пришла на работу, то первым делом ко мне прибежал начальник отдела ВМ и говорит:
- У вас есть, Катюша на примете какой-нибудь специалист по электронике со знанием ремонта? Инженер из техников.
- Посмотрим, - сказала я ему. А как только он сказал «на примете», я вновь вспомнила о тебе. Глянула в компьютер на твоё досье, а там сказано: «закончил индустриальный техникум. Регулировщик пятого разряда». И я быстренько распечатала ему эти сведения. Когда я это сделала, то поняла, что это судьба и подошла к тебе в столовой...».
И тут я вспомнил про флюгер. Ведь именно в этот вечер, когда эта железная стрела повернулась вспять, я приснился Кате. Тут же меня назначили на этот новый проект, мне уже повысили зарплату, работа складывается успешно; правда, благодаря Светлову; но это всё уже детали. Конечно, может быть всё это - совпадение. А вдруг нет? Тогда этот флюгер - мой лучший друг, мой спаситель, который надо беречь как зеницу ока.
А потом мы уснули, обнявшись крепко-накрепко и спали до самого утра.
-6-
Две следующие недели прошли примерно так: с утра мы вставали с Катей, завтракали на кухне (готовила она). Потом одевались и шли вместе на работу в туманной дымке раннего утра. По утрам мы с ней почти не разговаривали, потому что не высыпались и почему-то всегда спешили, хотя жили в километре от института.
Всю дорогу мы почти бежали. На подступах к институту она ещё больше ускоряла шаг и входила на минуту раньше, чем я. Она не хотела, чтобы нас видели вместе, потому что её великовозрастные «подруги» обо мне не лестно отозвались ещё после того раза, когда я появился у них впервые три недели назад. Кроме того Катя пользовалась успехом у мужского пола и хотела всегда оставаться на высоте. Если бы мужчины, которые за ней ухаживали, узнали бы, что у неё есть теперь спутник и этот счастливец - я, её имидж резко бы упал. Ведь я даже не был из отдела главных инженеров!
Поэтому, я входил в институт минутой позже, показывал пропуск и поднимаясь по чёрной лестнице к нам на последний этаж, шёл по длинному тёмному коридору до упора. Там была наша лаборатория.
Я очень не любил приходить первым, потому что спускаться опять на вахту за ключом через эти «катакомбы» мне не хотелось, а ждать одному в полной темноте тоже было очень не-то весело. К счастью, мне это и не грозило в силу моего характера. На работу я с трудом приходил и предпоследним.
Всё было по-прежнему. Агрегат стоял на старом месте. А для чего теперь нужны были мы, я не знал. За эти две недели наш коллектив сильно сплотился и стал похож на образцовую советскую семью из пяти человек. Вот только боюсь говорить кому какую роль в ней надо отвести. Беру смелость охарактеризовать лишь себя с Ириной - к нам относились как к детям, хотя разбирались в теме мы лучше наших "родителей". Особенно сдружилась Ирина с Потаповой. Евгения Васильевна учила Ирину вязать, а Ирина посадила Евгению Васильевну на диету. Правда, из этого ничего не вышло.
Началось всё очень хорошо. Наши женщины поклялись перед всем коллективом, что отныне будут сидеть на диете, не взирая ни на какие явства и климатические условия. Все похвалили их за такое смелое, в наши, и без того не сытые дни, решение, и забыли об этом. День летел как положенно, все занимались привычными делами: Быстрюк, как всегда где-то пропадал; Зайцев, не сдаваясь, переводил неприличную книжку, временами спя, уткнувшись лицом в свой «конспект»; Потапова довязывала свитер - на нём уже ясно были видны два схематичных оленя, похожие скорее на мышат с рогами, чем на лесных обитателей. Также на свитере намечалась карликовая ель напоминающая редкий папоротник. Потом наступил вечер, и все сменили дневной режим мозга на вечерний, когда беспокоят совсем иные проблеммы - домашние.
На следующий день Ирина пришла раньше всех. Когда я вошёл (а я пришёл почему-то вторым), она уже вовсю стучала по соим клавишам. Поистине - как мало человеку надо для счастья! Третьим пришёл Зайцев; за ним шла румяная Потапова.
- Ты помнишь об уговоре? - спросила Ирина, не отрываясь от экрана с зелёными столбиками букв и цифр.
- О каком уговоре? - не поняла Потапова, вопросительно поднимая брови.
- Ну, насчёт диеты…
- Ах это...
- Я вчера пришла домой, - начала рассказывать Ирина с самозабвенным выраженьем на лице, - а бабушка приготовила на всю семью украинский борщ, говорит: «поешь Иришка», а я ей говорю: «нет, мы с моей сотрудницей договорились сидеть на диете»; поела чай с бутербродом и легла спать...
- А я вчера пришла домой, - с немного виноватым лицом начала Потапова, - а свекровь приготовила атлантическую селёдку с лучком, постным маслом и картошечкой… Ну, я не выдержала и съела даже больше, чем обычно. Потом весь вечер мучали угрызения совести...
Ирина вздохнула и ничего не сказала, но потом послала гневную записку на обрывке осциллографной бумаги:
Ты предала меня вчера -
Наелась, подлая, ты сельдью!
А я постилась до утра,
Довольствуяся скудной снедью...
Эта записка вызвала небывалый хохот всей нашей комплексной бригады, причём Ирина написала её на полном серьёзе, и от этого было ещё смешнее.
Что касается меня, то я всю время оформлял свой отчёт. Я уделял ему по часу в день, вычерчивая осциллограммы через траффарет, рисуя графики разными цветами; приводя формулы из всяких инженерных справочников, ссылаясь на современные научные разработки. Вообще подошёл к делу с душой.
В столовой наша дружная семья, включая Быстрюка, по-прежнему садилась за один стол. Беседа упорно не клеилась, но мы не сдавались. Потапова беспрервыно рассказывала нам про свою дочь - студентку консерватории и мужа-главного инженера - энергетика какого-то крупного завода; Зайцев всегда говорил про свою жену - «очень интеллегентную женщину»; Быстрюк про дочь и внука, так как был уже дедушкой. Мне рассказывать было особенно не про кого (не про Катю же), и я отмалчивался. Парамонова тоже молчала, очевидно из скромности. Мы с нею чувствовали себя гостями, случайно попавшими в незнакомую компанию, где все друг-друга знают, а мы - новички. Отобедав, мы дружно вставали и шли на рабочие места. Все шли в лабораторию, а я в послеобеденное время посещал своего учителя - Светлова, подобно, как древние индусы совершали паломничество к гуру.
Светлов, как всегда что-нибудь паял, тыкал тестером в схему, подключал приборы, выставлял напряжения. Я ему не мешал, да и сам он не прочь был поговорить со мной. Я сидел у него иногда по часу, задавая ему вопросы по электронике, и на любой вопрос у него сразу же был готов ответ. Он разбирался решительно во всём: в телевизорах и магнитофонах, приёмниках и передатчиках, усилителях и тюнерах, видеокамерах и видеомагнитофонах, в электронике, механике и электрике, в станках с ЧПУ и автоматизированных линиях - короче для меня не было такого вопроса, на который он не знал бы ответа. Правда, если бы не было Светлова, все неработающие приборы приносили бы мне, и я бы получал деньги за халтуру, а не он. Правда, если бы его не было, то кто помогал бы мне чинить то, что мне самому не под силу?
Однако, при всём при этом меня удивляло одно: при всех своих знаниях он презирал технику, подходя к радиоэлектронике не как я - с душой, а как ремесленник, для которого это была скучная и безынтересная работа, на которой он лишь из-за денег. Настоящим же его увлечением была выпивка. Раз в месяц он уходил дня на три в запой, и начальство закрывало на это глаза. Они знали, что Светолов-то со своей «золотой головой» работу найдёт, а они другой такой головы - нет. Поэтому иногда и я, во время моих частых визитов к нему, заставал его «под мухой». В этом состоянии у него была заторможенная реакция, и он пытался как-то неудачно шутить. Это его состояние меня очень раздражало.
И ещё был один момент: он совершенно не интересовался жизнью. Он жил в каком-то своём мирке, ограниченном с одной стороны электроникой, а сдругой - спиртным. Когда я рассказал ему о Кате, он вяло протянул: «ох уж эти женщины!».Потом рассказал поучительную историю из своей жизни:
- Помню, была у меня баба одна, была от меня без ума и сама без ума. Я её к себе домой привёл. Она как увидела, что у меня везде платы, детали - говорит: выбрось всё немедленно! А чего я буду всё выбрасывать, когда мне всё это надо, когда это мой хлеб? Ненужного-то у меня не было - только самое необходимое. Ну поссорились с ней на этой почве, и ушла она к моему товарищу по техникуму. Сам же, дурак, их и познакомил. Этот кретин в техникуме и паять-то не научился, резистор от конденсатора не мог отличить. Работает продавцом телевизоров, зато дома порядок. Ну теперь живёт с ней, страдает, а я один - мне хорошо - тихо, никто не мешает... Так что не женись, Пётр - пожалеешь.
Примерно через неделю я «достал» Светлова окончательно своими расспросами, и он отослал меня в библиотеку, задиктовав список литературы. Я взял эти книги и стал тратить послеобеденное время не на Светлова, а на них. Книги эти были хороши тем, что предназаначены они были не для институтов, а для техникумов, поэтому в них всё было предельно ясно и растолковано человеческим языком, а высшая математика и формулы сведены к нулю. Также в этих книгах было множество практических схем блоков и узлов, используемых в автоматических устройствах. Сравнив их со своим ватманом, я увидел как они похожи. Вопрос был исчерпан и пробелов больше не осталось, поэтому я перестал искать моральной поддержки у техника Светлова.
Не помню, сколько я его не видел. И однажды он пришёл ко мне сам.
- Как дела, что не заходишь? - спросил он. Очевидно он соскучился.
- Дела хорошо, - ответил я, самозабвенно вычерчивая осциллограмму, - а у тебя-то как?
- Тоже ничего - только башка трэщит. Вчера немного перебрал, а сегодня и аспирин не помогает. - Над чем работаешь?
- Да вот отчёт пишу...
- Видишь как здорово мы с тобой всё сделали! А мне тут дали робота чинить.
- А что с ним?
- Да на возврат не работает.
- Конденсатор в задающей части, - автоматически сказал я, так как до этого читал в учебнике по робототехнике про аналогичный случай.
- Почему? - удивился Светлов, - А я думал механика заедает... Пойду проверю.
Он убежал. Вернулся через час окрылённый и счастливый.
- Ты был прав! - радостно сказал он. - Вот что значит моя школа!
Чья это школа я уточнять не стал, но с этого дня я напрочь перестал ходить к технику Светлову, от чего моя самооценка инженера и специалиста возросла на целый пункт.
* * *
Когда идёшь по парку среди зелёных деревьев, шелестящих своею листвою от ветра, когда кругом чудесная погода и светит яркое солнце, то всегда почему-то тянет пофилософствовать. Копаясь в собственном разуме, я осознал, что с Катей творится что-то не то, что-то необъяснимое. Она как всегда была ласкова со мной, но настораживала её манера говорить. Я знал ещё с первой нашей встречи, что она человек властный, самолюбивый и с несколько завышеной самооценкой. Поэтому ухаживать за мужчиной , проявлять к нему любовь и нежность, ждать его после работы - было явно не в её правилах. Однако, она всё это делала, как бы сама себе удивляясь, не в силах что-либо изменить, как будто какая-то непреодолимая сила завлекала её ко мне. Я видел, что и её это мучает, просто она не решается об этом мне сказать. Мне казалось, что ещё чуть - чуть и какая-то струна внутри неё оборвётся, и я её потеряю. Тогда я боялся этого больше всего на свете. Надо было что-то предпринять.
Однажды меня заслали на завод, что неподалёку от Финляндского вокзала - отвезти папку с описанием какой-то установки. Поскольку завод был довольно далеко от нашего НИИ, меня отпустили до конца рабочего дня. Освободился я рано и уже в два часа дня ехал домой в залитом солнцем трамвае. Трамвай довёз меня почти до дому. Пройдя два квартала и двор, я юркнул в свою парадную.
Сначала мне показалось, что парадная не моя, так как пока меня не было, в ней произошли изменения. Все трещины в стенах были замазаны раствором землистого цвета, везде валялись куски осыпавшейся сырой штукатурки, а на ступеньках были дорожки белых меловых следов. На подоконнике, что на пролёт ниже, чем моя площадка, стояло ведро с раствором. Не долго думая, я прихватил его с собой. Зачем? Терепение, и вы всё поймёте.
Вбежав домой, я захлопнул дверь за собой и замер в нерешительности в прихожей, прислушиваясь к шагам. Но было тихо. За дверью была необычная для лестницы тишина. Я чувствовал её затылком. Пройдя в большую комнату, я отдёрнул шторы и распахнул двери на балкон. Улица ударила мне в лицо порывом ветра и шумом автомомбилей.
Приставив лесенку, я взобрался на свою крышу с ведром раствора и мастерком. Поставив ведро, я огляделся. Всё было на месте: мансарды, трубы, антенны. На месте был и мой флюгер. И тогда я зачерпнул раствора из ведра и начал цементировать основание стрелы. Вскоре флюгер сидел как влитой, напоминая памятник в стиле конструктивизма.
Тем же путём я вернул раствор строителям. Они к тому времени ещё не пришли.
А вечером пришла Катя. Не зная о том, что меня отпустили пораньше, она прождала меня целый час у проходной. Но, несмотря на это, она даже не рассердилась. Это меня ещё больше насторожило.
Мы лежали с нею в неярком серебристом свете луны, который освещал лишь кончики наших носов и глаза.
- Мы ведь поженимся, да, Петя? - спросила она таким тоном, что я чуть с постели не упал.
-7-
Бельц был красен и сияющ. Он сиял, как статуя Самсона в Петергофе. Его лысина вполне могла бы служить красным маяком ночью в море. Иногда даже, у меня закрадывались сомнения - не подрабатывает ли он на телебашне огоньком.
Он вбежал в нашу лабораторию с таким видом, словно наш институт горел (или сгорел), и он первым спешил нас об этом известить.
- Здравствуйте! - воскликнул он так, что Парамонова подавилась бутербродом, Потапова ловко закинула вязанье в коробку под стол, а Зайцев, бледнея, спрятал свой «секс» под лист ватмана, сделав вороньи глаза. Бельц этого не заметил. Он продолжал вещать:
- Вы провели широкомасштабную работу по проверке нового оборудования. Благодаря вам, наш учёный совет убедился в высоком быстродействии, надёжности и актуальности этой линии. Наш институт становится первым посредником в стране по сбыту и наладке этих линий в производстве. Мы разослали видеофильм на большинство заводов, научно-производственных объединений и предприятий с приложением в виде фильма. Так что, ваши лица увидит, можно сказать, вся страна. В настоящий же момент ведётся широкомасштабная акция по транспортировке линий в разные города. (Было видно, что он любит громкие штампы вроде «широкомасштабный»). Первым линию закупило воронежское предпрятие «Арксинус». Оно первым подало заявку на специалистов для проверки, испытания и запуска линий...
Я стал судорожно прикидывать что нас ждёт. Почему-то ничего не приходило в голову.
- Вы направляетесь в командировку в Воронеж для наладки линий и составления программного обеспечения...
- Ура! - всплеснула руками Ирина. Ей порядком надоело бездельничать на работе, и она была рада смене обстановки. Этого нельзя было сказать про остальных. Даже я отнёсся без должных эмоций.
- А гостинница будет? - насупился Быстрюк и почесал затылок чертилкой.
- Кстати! - встала в позу Потапова, - Вы в прошлый раз заслали в Саратов...
- Гостинница будет, - мелко-мелко закивал начальник, - Со всеми удобствами. А вы, товарищ Быстрюк, останетесь здесь. Мы не можем усылать такого ценного работника так надолго. А в Воронеже, надо думать, есть свои слесари и даже токари.
Быстрюк вздохнул с облегчением, потому что в отличие от Ирины ехать не хотел.
В тот же день мы получили командировочные листы, денег, ЦУ. Сразу же после обеда поехали покупать билеты. Очень весело было наблюдать, как люди, которых ты привык наблюдать только на рабочем месте, едут с тобой в метро.
Билетов Ленинград-Воронеж не оказалось, но были билеты до Москвы, так как туда поезда ходят чаще всего. Мы купили целое купе, так как нас было четверо, и со спокойной душой разъехались по домам, так как поезд уходил в десять вечера. Ирина чуть не прыгала от радости. На неё было приятно смотреть. Это была её первая командировка.
Из дома я позвонил Кате на работу.
- Это хорошо, что ты уезжаешь, - тихо сказала она, - Это даст нам возможность получше разобраться в своих чувствах. Я буду ждать тебя с нетерпением. - и она поцеловала через расстояние, - пошли телеграмму когда приезжаешь, я тебя встречу…
Дома я занялся сборами чемодана. На это ушло немного времени, так как везти особенно было нечего. Закинув в чемодан светлую рубашку, свитер, джинсы, носки и бритвенные принадлежности, я прилёг отдохнуть и уснул.
-8-
Проснулся я в холодном поту за сорок минут до отхода поезда; пронёсся вихрем по квартире и, схватив чемодан, бросился бежать к метро.
В метро я с удивлением заметил, что всё воспринимается по-иному, когда знаешь, что сегодня ты покинешь этот город надолго. Проснулось, давно дремавшее чувство ностальгии; я стал замечать красоту метрополитеновских станций, чего со мною раньше не было; мне даже немного взгрустнулось...
На вокзале было катастрофически много народа. Нашего поезда дожидалось человек двадцать с чемоданами и тюками. Помимо них на перроне стояла рота призывников, которым, судя по всему, предстояло ехать в плацкарте. Они были одинаково коротко подстрижены и кое-как одеты. Смотрели они на нас как-то обречённо. Подумать только! Не успей я во-время перекинуть документы в институт, и служить бы мне где-нибудь в пехоте на Кушке. После этого я в институт, естественно, не пошёл бы, и потом всю жизнь ходил бы на работу техником - в прозодежде и кирзовых сапогах, как Быстрюк.
В числе отъезжающих я разыскал свой трудовой коллектив. Все они выглядели просто превосходно.
Зайцев был в каком-то коричневом костюме времён «моей молодости отца»; Парамонова была в платье и кофточке, а Потапова в строго официальной форме – пиджак и юбка, что придавало ей сходство с председательницей колхоза.
- С какого перрона поезд? – деловито осведомился я.
- С третьего, - сказала Потапова. Вопреки обыкновению, она воспользовалась косметикой, и у меня создалось впечатление, что все мы такие нарядные, едем к кому-то в гости.
Я осмотрелся. Поезда почему-то ещё не было.
- А где же сам поезд? - поинтересовался я.
- Он скоро придёт, - пообещала Ирина, будто он был где-то за углом.
Внезапно, раздался голос гнусавого вокзального репродуктора:
- Поезд номер пятьдесят задерживается на пятнадцать минут и прибудет на вторую платформу, правая сторона...
Мы возглавили толпу отъезжающих и, пробежав весь перрон назад, оказались на второй платформе. От предыдущего места нас разделяло полотно. Призывники решили не обходить. Они попрыгали на рельсы и перешли на другую сторону по низу. Минут пять мы все стояли молча в ожидании чуда, как вдруг тот же самый голос произнёс страшные слова о том, что поезд номер пятьдесят подойдёт на первую платформу...
И вновь мы все побежали вдоль перрона, а призывники опять попрыгали, перебегая рельсы и закидывая на платформу рюкзаки. Те, кто уже забрался, подавали руку тем, кто был ещё внизу. И только мы восстановились на новом месте, как преславутый селектор радостно сообщил нам, что оказывается ненаглядный поезд номер пятьдесят отходит всё-таки с третьей платформы.
- Это неслыханно, - возмутился Зайцев, - жаловаться на них надо. Все с удивлением посмотрели на него. Это было началом перемены инженера Зайцева. А поезд уходил с четвёртого пути...
Предъявив билеты, мы вошли в тамбур, а оттуда в коридор. Отодвинув дверь, мы друг за другом вошли в узкое купе.
Я сел у окна. Напротив села Парамонова. Рядом с ней сел Зайцев; рядом со мной Потапова. Вещи свои мы закинули на верхние полки. Дверь в коридор была открыта, и за нею взад вперёд сновали другие пассажиры. Каждый норовил заглянуть к нам и что-нибудь спросить. Принудительная трансляция играла какую-то жуткую песенку Эдиты Пьехи. Настроение было чемоданным.
Минут через пять поезд двинулся с места. За окном поехал перрон, потом поезд набирал и набирал ход; картина всё время менялась. Мелькали столбы, заборы, деревья, вагоны, дома; потом мы проехали над Обводным каналом по железнодорожному мосту. Город светил нам своими вечерними огоньками.
Уже через полчаса город остался позади. Мы ехали каким-то полем. Далеко на горизонте виднелась синяя полоса леса и маленькие, как игрушечные деревянные домики, разбросанные по земле. Мы включили свет и выключили радио, так как предполагалось, что мы будем разговаривать. Внезапно отдвинулась дверь и в проёме появилась буфетчица.
- Кофе, чай, лимонад? - предложила она, раскачиваясь под стук колёс.
- Посмотрим, - сказал Зайцев. Все посмотрели на него чуть внимательнее, чем обычно.
- Пиво, орешки? - не сдавалась она.
- У нас всё своё, - сказала теперь Потапова. Она задвинула дверь, сменив лицо девушки зеркалом, в котором мы увидели наши отражения.
Прошло около часа. За бортом совсем стемнело и ланшафт окончательно сменился на сельский. Потянулись бескрайние поля, леса.
- Вы есть хотите? - спросила Потапова.
- Только в дорогу и сразу есть? - удивилась Ирина. Она, естественно уже не требовала с Потаповой поста, просто она осталась верна старым идеалам.
- Я тебя не спрашиваю, ты же на диете, - сказала Евгения Васильевна, из чего все поняли, что свою мечту похудеть она оставила ещё в тот день, когда получили стихи от Ирины, которые та написала в справедливом гневе.
- Давайте перекусим, что ли? - кивнул я Зайцеву. Тот пожал плечами, показывая, что он не возражает. Я достал свои королевские бутерброды с колбасой; Ирина, которая за компанию тоже решила перекусить, извлекла из своего багажа термос с горячим чаем. Потапова развернула огромный кусок фольги, и мы увидели целого зажаренного гуся с хрустящей корочкой. У меня сразу потекли слюнки, как перед праздником; когда есть ещё нельзя, потому что не все гости подошли, а ужасно хочется всё попробовать, и ты ходишь мимо стола и облизываешься. Зайцев внёс скромную лепту - выложил из мешка свежую влажную зелень: огурцы, помидоры, укроп, редиску и морковь. Потапова, тем временем, мастерски расчленила гуся, дав каждому по большому сочному куску.
- Нет - нет, - замахал на неё руками Зайцев, будто ему хотели влить в горло расплавленный припой, - Я не буду, я сыроед.
- Кто??? - спросили мы все в один голос. Похоже, что это слово тогда мы услышали впервые.
- Сыроед.
- А вы что, только сыр едите? - ужаснулась Ирина.
- Нет, сыроед - это человек, который всё ест сырым. Моя жена вычитала в «Науке и жизни», что...
Но что конкретно вычитала сыроедиха в популярном журнале мы так и не узнали, потому что в момент образовавшейся паузы Зайцев открыл рот и Евгения Васильевна, воспользовавшись моментом, впихнула ему туда большой кусок гуся. От неожиданности Зайцев проглотил кусок целиком.
- То-то вы такой тощий! Прямо кожа да кости… - с укоризной сказала Потапова. Вот если бы вы были моим мужем, вы бы сразу поправились! (При этих словах Зайцев побелел, как бумага).
- А кто ваш муж, Ирина? - спросил я у Парамоновой, пока Потапова подкармливала Зайцева.
- Кто?! – тихо спросила Ирина. Она сделала такие большие глаза, будто я сказал при всех, что у неё красивая талия или то, что ниже.
- Кто? - ещё раз переспросила она. - У меня нет мужа.
- Разве? - удивился я.
- Я "старая дева".
- Какая же вы старая? Вам лет двадцать...
- Семь, - грустно сказала Ирина, - Двадцать семь...
Зайцев, проглотив, наконец, кусок гуся, ощутил себя мужчиной и почувствовал в себе зверский аппетит. С остервенением он накинулся на мои бутерброды, свою зелень и прочую снедь. Мы все с радостью наблюдали за чудесным перерождением сыроеда. Не прошло и пяти минут, как он «подмёл» весь лежавший на столе провиант. Его сразу же поклонило в сон, и он, начал протяжно зевать–и закатывать глаза. Наши сердобольные женщины предложили ему прилечь. Он покорно согласился. Сняв пиджак, ботинки и галстук, он влез на верхнюю полку. Когда на свою верхнюю полку напротив влез я, Зайцев уже спал сном праведника. Сморило и меня.
Сон был какой-то клейкий. Мне снились какие-то люди в белых халатах, Светлов, кричащий что-то о неработающей линии; Бельц, лысина которого светилась и вращалась, наподобие милицейской мигалки… Под конец снилась вообще какая-то дрянь - Потапова, кормящая Зайцева лимонным соком с ложечки. Когда я пригляделся, то увидел, что на коленях у неё сидел настоящий живой заец. Кончился сон кошмаром: мне приснился Быстрюк, выкусывающий из нашего агрегата конденсаторы. В свете фонаря он блаженно улыбался зверской улыбкой вампира. Я тронул его за плечо, а он зловеще рассмеялся мне в лицо. От него пахло жаренным гусем. Откуда-то извне раздался скрежет колёс. Быстрюк удивился и огляделся по сторонам. На кончике его здоровенных ржавых кусачек трепетал маленький конденсатор. Быстрюк посмотрел мне в глаза своим ясным взором и сказал:
- Пётр Сергеевич, вставайте! Сейчас поезд уйдёт в депо!
Я вопросительно посмотрел на слесаря. Тот пожал плечами и испарился.
Продрав глаза, я испугался, потому что надо мной стоял Зайцев и усиленно тормошил меня за плечо. Я с трудом понял, что нахожусь на верхней полке поезда, наглухо укутанный в плед - это наши женщины постарались.
За окнами степенно проходили вокзальные развозчики с тележками. Туда - сюда шли потоки народу. Люди уже выходили из поезда.
- Это Москва? - недоверчиво спросил я.
- Москва, Москва, - успокоил меня Зайцев.
- Это хорошо, - позволил я. - Помогите мне выбраться из одеяла.
Мы собрали с ним остатки еды ко мне в мешок. Я уложил мешок в рюкзак и взвалил его себе на плечи. С этим мы покинули вагон. На перроне нас ждали уже Ирина и Евгения Васильевна.
- Проснулись, Пётр? - заботливо поинтересовалась последняя.
- Проснулись... - пробормотал я хриплым со сна голосом.
Мало того, что Ленинградский вокзал в Москве был как две капли похож на Московский в Ленинграде; там ещё народу было столько же. Толпы народа стояли повсюду. Огромные потоки пассажиров сновали туда-сюда. У билетных касс выстраивались километровые очереди.
Мы все «скинулись» и поставили в очередь Ирину, как самую бессловесную, а сами пошли в кафе. Там мы с Зайцевым и Потаповой выпили весь чай. Зайцев расцветал на глазах, как гибискус, который, наконец-то полили. На его обычно жёлтых и впалых щеках назревал румянец, глаза начали блестеть. Пища на него вообще очень благотворно действовала, а тем более из рук Евгении Васильевны.
Очередь подошла всего лишь через час. Парамонова отдала все билеты Потаповой, как самой хозяйственной.
Наш поезд уходил через два с половиной часа. Ирина обрадовалась и предложила всем с нею сходить в ГУМ или в книжный магазин "Москва", что на Тверской. На это Потапова возразила что-то вроде: «Что есть в Москве, чего нет в Ленинграде?». Однако Ирина, которая по природе обладала скрытым упорством, сказала, что не простит себе, если не сделает ряд покупок, и бесследно исчезла.
- Давайте перекусим! – вдруг предложил Зайцев плотоядным голосом. Вот что делается с человеком, если его один раз хорошо покормить - в нём просыпаются зверинные инстинкты. При мысли о еде я почувствовал колики в животе и, присев на лавку в зале, сказал им слабеющим голосом: «вы идите - едите, а я должен немного отдохнуть...». Они ушли, а я уснул, прикорнув на чьём-то плече. Пока я спал, мой поезд ушёл. Я вскочил, в ужасе забегал по вокзалу, стал искать администратора, хватал за руки каких-то людей в железнодорожной форме, требовал их отвести меня к администратору. Но они все оказывались носильщиками или ревизорами пригородных электричек...
Состояние у меня было жалким - меня трясло, как в лихорадке. Ещё бы! Оказаться в чужом городе без знакомых и друзей одному...
В бегу я неожиданно наткнулся на Ирину. Она тоже, как и я, была в состоянии афекта. Мы были друг - другу так рады, будто не виделись много лет.
-9-
Вместе с ней мы разыскали поезд, идущий без пассажиров до Воронежа, а оттуда с делегацией съезда в Томск. На него нам любезно указал какой-то странный человек в железнодорожной форме, повстречавшийся нам на перроне. Мы выбрали вагон в котором горел свет и постучались в запотевший тамбур. Там топил свою печь молодой проводник. У него в тамбуре было тепло, как в бане и пахло баней. На наш стук он разогнулся и высунул голову из вагона. Он был в форменной сиреневой рубашке, фартуке и больших перчатках.
- Мы отстали от поезда... - сказала Ирина, сделав жалобное лицо.
- И? - поднял он вопросительно брови.
- Нельзя ли у вас поехать? - спросил я.
- Нет, нельзя, - сказал он. - В Воронеже подсядет делегация. Куда я вас дену?
- Нам бы до Воронежа! - сказали мы с Ириной хором.
- Ревизия может быть, - пробормртал он застенчиво глядя в землю. Этот взгляд я узнал бы из тысячи. Когда наш человек смотрит в землю и юлит, значит он хочет денег.
- Сколько? - спросил я.
- Двести, - скромно пробормотал парень. Ни слова не говоря, я залатил ему эти деньги. Мы оставили у него в щитовой свои вещи. После этого мы сходили на вокзал и купили десять чашек кофе с коньяком, которое мы залили в термос. Без Ирины мне такая бредовая идея не пришла бы в голову. Это общение с ней на меня так действовало. Я почему-то решил, что кофе с коньяком во много раз питательнее, чем все эти чаи и какао. Запасшись ещё и продуктами в магазинчике неподалёку от «площади Трёх вокзалов», мы вернулись к проводнику. Он открыл нам дверь. Мы вошли в тёпло - душный тамбур. Проводник уже закрывал печку и относил в щитовую мешок с углём.
- В тепле поедем, - подмигнул он мне, с ненавистью снимая перчатки, фартук и надевая свой серый китель.
Он оказался большим жуком. За такие деньги он поселил нас в своём проводницком купе.
- А как же вы? - спросила Ира.
- А у меня в соседнем вагоне проводница знакомая - там и заночую, - сказал он, забирая из своего купе сумку.
- Спокойной ночи и приятных сновидений! - сказал он радостно. - Я буду утром. Ну, пока!
Для тех, кто не знает - скажу, что проводницкое купе равно половине обычного, там очень тесно - не встать, не сесть; а на полу стоят тюки с постельным бельём.
Я сел у окна. Ирина села рядом. Ноги мы положили на тюки. Иначе было не расположиться. Она была в том своём платье, в котором я в превый раз её вчера увидел, но без кофты, так как в Москве было теплее и не было дождя.
Я достал из рюкзака все свои припасы; Ирина достала ветчину, хлеб. Под шум колёс мы молча жевали. С каждой минутой тряска усиливалась. Тишину нарушила она.
- А как вы попали в наш институт - по распределению или сами нашли?
- Это долгая история. Сначала я закончил по своей специальности индустриальный техникум, потом пошёл в институт на третий курс, на факультет электронной техники...
Она положила сыр на хлеб, откусила небольшой кусочек и отложила бутерброд на мой чемодан. Казалось, она меня не слушала. Я разлил по стаканам кофе. Только я поставил термос, как поезд встал, резко затормозив. Нас здорово встряхнуло; Ирину сильно прижало лицом к моей груди, а подол её платья на дециметр поднялся по колену вверх. Мы оба это заметили.
Поезд тронулся так же резко, как и встал. На этот раз меня кинуло на неё. Куда я уронил голову я говорить не буду.
За окнами было почти совсем темно. Мы ехали бескрайним чёрным полем. Наше светлое окно освещало лишь полоску земли вдоль рельс на расстоянии метра. Остальное было чернотой. Тряска становилась всё ощутимей; жидкость в стаканах двигалась как живая. Всё страшно вибрировало.
- А я закончила Электротехнический институт на кафедре прикладной математики и информатики. - сказала она. Её слова нарушили очень длинную паузу и сказала она это как бы между прочим.
- А почему не что-нибудь гумманитарное? - поинтересовался я. - Девушке не очень свойственно заниматься такими... вещами.
- У меня с детства склонность к математике. Родители отдали меня в физико - математическую школу. Там ужасно много задавали, выжимая из нас все соки; но когда я пришла на поготовительные курсы в институт, всё, что там задавали, я щёлкала, как орешки. Поступила, сдав с одной четвёркой по литературе. Учиться мне тоже было легко; я полюбила высшую математику, а потом и программирование, чем до сих пор и занимаюсь...
Всё это время она говорила как бы невзначай, а сама смотрела на меня с какой-то надеждой, как будто ждала от меня чего-то. Я догадывался чего она ждёт, но боялся ошибиться, поэтому не предпринимал никаких радикальных мер. Мы почти не разговаривали. Создалась какая-то нелепая ситация, попав в которую, все нормальные люди поступили бы одинаково. Но поскольку сейчас я не причислял себя к нормальным людям, то я просто сидел и смотрел то в окно, то на серую стену напротив нас, то на ирины ноги, которые протянулись через всё купе. Тут хочешь не хочешь… а смотреть-то на что-то надо… Она не настаивала, но разговор как-то не клеился. Обменявшись парой-тройкой фраз, мы замолкали. Она говорила значитльно тише, чем обычно. Скорее всего это так на неё действовала обстановка… Если я начинал новый разговор, она двумя-тремя фразами приканчивала тему. Сама она ничего не начинала. Минуты тянулись мучительно долго. Под стук колёс мы оба чувствовали, что это будет неизбежно, но когда и как?
Неожиданно поезд опять затормозил. Да так резко, что мы, сидя рядом, повалились на мешки. Я и оглянуться не успел, как уже расстёгивал на ней платье, а она расстегивала на мне ворот рубашки. Прямо на тюках я ласкал её горячее тело, постепенно обнажая его. Тогда я уже не ведал что творю. Она громко стонала (благо проводник ушёл в соседний вагон). К моему удивлению она была девушкой. До знакомства со мной... Тряска нам очень помогла.
- Уф... - вздохнул я, когда всё закончилось.
- Ах, - простонала она.
Больше мы не проронили не слова до утра. Похоже, мы так с ней и уснули...
-10-
Я в ужсае открыл глаза. Опять поезд! За посветлевшими окнами мелькали высоченные ёлки, сырой, от прошедшего ночью дождя, лес; разноцветные деревянные домики. Я вскочил и... поскорее снова лёг, потому что был «гол, как сокол». Однако даже так было очень жарко - это проводник постарался. Для пустого вагона это было чересчур. Ирины не было, и я отхлебнул шипящего лимонада из горлышка. Пузырьки укололили сухое, как вата нёбо, придав мне бодрости.
Я стал собирать свою разбросанную одежду: ботинки, майку, брюки - всё лежало в беспорядке. Кое - как одевшись, я долго не мог найти второй носок. Я обнаружил его на верхней полке. Обретя его вновь, я насупился и сел. Гирей в ухо ударило ночное приключение. Что это на нас вчера нашло?
Я вышел в коридор. Ирина стояла у окна, спиной ко мне, и смотрела на убегающий лес. Она держала в одной руке кружку с кофе, а в другой бутерброд.
- Приятного аппетита! - сказал я ей. Она даже не обернулась. На ней были джинсы и тёмно-коричневый свитер. Это ей шло гораздо больше. Интересно, где же её платье? Да и разговорчивее она была вчера.
Пришёл проводник. Он был в куртке поверх кителя. Проводник был бодр и весел.
- Подъезжаем! - радостно сказал он. - Через час-полтора будет ваш Воронеж. Надеюсь, вы останетесь довольны поездкой. Летайте российскими железными дорогами!
С этими словами он удалился туда откуда пришёл. Мы молча собрали еду и вещи в её чемодан. Ирина избегала моих взглядов. Она чувствовала себя явно ещё более отвратительно, чем я.
Потом мы долго стояли в тамбуре. Мне не давало покоя её молчание.
- А где же платье? - спросил я зачем-то.
- Оно в крови, - сказала она таким голосом, будто мы совершили какое-то убийство. Я решил больше не накалять обстановку и замолчал до самого Воронежа.
Подъехали мы раньше, чем сказал развесёлый проводник. В Воронеже нас встретил страшный дождь. Ирина уже на перроне открыла дамский розовый зонтик. Он отличался от моего тем, что был в два раза меньше. От дождя мы укрылись в здании вокзала. Там было до ужаса много народу. Потолкавшись среди них, мы купили в киоске «Роспечать» подробную карту города с маршрутами транспорта и покинули вокзал.
Нам пришлось ехать от вокзала минут пятнадцать на автобусе, а оттуда ещё долго идти через зелёный бульвар.
Научно-производственный «Арксинус» располагался в огромном здании из стекла и бетона. Когда-то это было большое машиностроительное КБ, но потом, в связи с сокращением штата, многие помещения остались пустыми и их сдали вновь образовавшимся учреждениям. Так некоторые инженеры из уволенных вернулись вновь в то же здание, в те же отделы, но уже в совршенно другую организацию. Тут и кульманы пригодились и столы.
Мы поднялись по красным гранитным ступеням и вошли внутрь. На проходной сидела лютая бабуська в вохровской тужурке, готовая растерзать любого, кто пойдёт без пропуска. Увидев её, мы слегка оторопели.
В вестибюле висели таблички тех учреждений, которые располагаются в этом здании: КБ «Машиностроитель», ООО «Нипель», ОДО «Подкова», «КБ 76301127114». А также «Стройстандарт», АОЗТ «Импульс», ЗАО «Сигнал», ТОО «Сенчук и Ко». Нехватало лишь таблички «Рога и копыта»! В самом низу значилось скромное НПО «Арксинус».
- Мы в НПО «Арксинус», - сказала Ирина бабуське. Та угрюмо кивнула и нажала какую-то кнопку... В ту же секунду, нет, даже раньше, откуда-то сзади, на нас налетел маленький полный человек, но почти совсем лысый и закричал:
- Это вы? Как я рад! Я думал вы отстали от поезда и уже не приедете! А мы вас ждём - ждём! Пойдёте скорее наверх!
Мы прошли с ним через проходную, озираясь на зверскую бабку. Бесконечная лестница привела нас, наконец, на последний этаж. Я не устал, так как я и живу и работаю на последнем этаже. А вот Ирина запыхалась, и когда мы поднялись, тяжело дышала.
Мы долго шли мимо каких-то конструкторских бюро, где инженеры в белых халатах и в нарукавниках стояли за аккуратным кульманами. Вот она - колыбель производства!
- Это КБ «Нипель», это КБ «76301127114», - знакомил нас с отделами полный человек, как заправский гид.
- Как это вы запомнили такую сложную комбинацию цифр? - спросил я у него.
- Побудете инженером с моё - будете считать от миллиарда до нуля, - отшутился он.
Мы вошли в довольно светлую и чистую комнату, где стояло пять таких же агрегатов, как у нас в лаборатории. Помимо них там имелось штук десять компьютеров, за которыми работали инженеры программисты, какое-то технологическое оборудование, програматоры, радиофизические приборы и многое другое. Не исключением были и кульманы, также стоящие везде в изобилии. Повсюду сновали инженеры в белых халатах. Судя по всему, они были универсалы и коллапсировали от кульманов к приборам и наоборот.
На почётных местах сидели Зайцев с Потаповой, ведя светские беседы с себеподобными инженерами. За краткий миг разлуки Зайцев вырос и возмужал, а Потапова и похудела и похорошела. Они тоже бросились к нам, когда мы вошли. Они опередили нас на полдня.
- Как же вы добрались? - всплеснула руками Потапова.
- Ой, не спрашивай, - покачала головой Ирина.
- Хорошо добрались, - бодро сказал я, - Ну где ваши агрегаты? Я хочу работать!
Мы получили у завхоза чистейшие белые халаты и были посвящены директором НПО в коммерческую тайну.
- Мы собираемся изготавливать цифровую аппаратуру, - сказал он, потирая руки.
- Какую? - флегматично спросил Зайцев.
- Цифровые телефоны, автоответчики, факсы, системы охраны - вобщем всё, что затрагивает связь. Раньше у нас всё это выпускалось самопально или првозилось из Польши. Мы же хотим наладить серийное производство данного вида техники.
- Это выгодно, - прагматично заметила Парамонова, - А элементная база?
- Отечественная. Она относительно дешева. Те, на которые нет аналогов, будем приобретать. Это дешевле, чем покупать технику в Польше.
- А корпуса? - спросила Потапова.
- Вы меня обижаете, - нахмурился директор, - Что ж мы и корпуса уже не в состоянии сделать сами?
- А какие вы будете делать платы? - спросил я.
- Предприятие «Надежда», которое сейчас продаёт свою документацию, поставило нам свои схемы. Надо под эти схемы настроить линии.
- Это я беру на себя, - самоотверженно сказала Ирина.
- Я верю в вас, - с пафосом сказал маленький человечек.
- Мы верим в Ирину, - обобщил я. Она покраснела, как вишня.
- Вот товарищи! - толстяк сделал по направлению к агрегатам характерный жест рукой. - Это наши линии. Их надо проверить, запустить, составить программы. Как только вы это сделаете, мы перечислим вашему НИИ за них деньги.
-У нас к вам всё, - с достоинством сказал я. Толстяк оробел и ушёл.
А я достал отвёртку и грустно полез отвинчивать крепёж. Так постепенно я снял задние стенки со всех агрегатов. Потом я поднял «на уши» всё светское общество в поисках измерительной техники. Мигом мне нанесли целый стол приборов. Оглядев их, я горестно вздохнул. Все они были лет на двадцать новее тех, с которыми я привык работать в НИИ, поэтому я не умел ими пользоваться. Чтобы не уронить авторитет, я ограничился лишь старым добрым осциллографом.
Хочу добавить, также, что к тому времени я уже не был просто инженером по регулировке аппаратуры. Я уже успел прочитать несколько книг и усвоить сотни аксиом техника Светлова, поэтому с каждой линией я расправлялся почти не глядя. Я нёсся, как «дизель в заполярьи», методично переходя от одной линии к другой, снимая показания, замеры, попутно составляя отчёт о проделанной работе. Когда я наконец поднял голову, нало мной стояло человек двадцать учёных и не отрываясь следили за каждым моим движением, будто я был гостем из другой цивилизации. За спиной слышались восторженные голоса: «я видел его в фильме», «во-даёт», «и как можно в этой мешанине разобраться?». Впоследствие, стоило мне что-нибудь сказать по технической части, как они добавляли: «но у вас же громадный опыт!» Авторитет был завоёван в одночасье, хотя никакого опыта у меня никогда не было.
В это время Ирина щёлкала клавишами, загружая в компьютер всё новые программы. Между прочим, в нашем НИИ все мониторы были чёрно-белыми, в крайнем случае - зелёного свечения, а здесь - цветные. Вообще всё – компьютеры, приборы, оборудование было новое. Нам это было непривычно. Так же непривычен был запах свежего ремонта, кондиционеры, хорошее освещение и множество других излишеств. Сначала мы тосковали по своему НИИ, а потом привыкли. К хорошему всегда привыкаешь быстро.
Вокруг Ирины собралась целая ватага программистов, которым был непонятен, как и всем нам, этот язык низкого уровня, коим она так хорошо владела, но которым было всё это ужасно интересно. Они разговаривали исключительно шестнадцатеричной системой счисления, что было довольно комично наблюдать со стороны. Как итальянских туристов.
Потапова здесь цветов для поливки не нашла, да и Зайцеву с его знанием трёх кнопок вступать в роль было ещё рановато, поэтому они вели дебаты с такими же, как и они - философами - теоретиками. К моему удивлению Зайцев направо и налево сыпал терминами типа «агрегатостроение», а Потапова действовала по приципу «редко, но метко», стараясь лишний раз не встревать в разговоры.
-11-
Поселили нас действительно в гостиннице. Нам с Зайцевым дали один номер на двоих на втором этаже, а Потаповой с Парамоновой - на третьем. Душ и «удобства» были в конце коридора.
Из «Арксинуса» отпускали в четыре, и мы слонялись по центру города, в основном, заходя в магазины. Потапова покупала в основном мохер, чтобы коротать вечера в гостиннице за вязанием; Зайцев листал книги (но не покупал); Ирина интересовалась одеждой. Что касается меня, то я просто болтался за ними по пятам, как пестик в ступке, в виду того, что денег у меня почти не осталось. Поэтому я в основном осматривал достопримечательности, наслаждаясь общением со своими коллегами.
Вечера в гостиннице были скучны до противного. Радио в номера проведено не было, развлечений не было никаких. Заец же, оказался на редкость скаредной душонкой и на все мои уговоры пойти выпить или уйти «налево», сдержано приводил какие-то гнилые отмазки про жену, дочь и кооперативную квартиру. Все вечера он лежал на кровати и читал «Аргументы и факты».
Я скучать не любил и уходил вечерами гулять по городу. Вообще, я считаю, что город надо постигать не с экскурсией, а прогуливаясь по обыкновенным улицам. Именно тогда ты сможешь себя представить на месте жителя этого города, который каждое утро встаёт в типовой квартире, завтракает на кухне, садится в троллейбус и едет на работу. В своё время я так объездил весь Ленинград, а в одной из командировок и большую часть Москву. Поэтому я считал, что мой способ постижения неизведанного самый верный.
В воскресный вечер мне было особенно скучно. На тумбочке лежали гостинничные журналы, зачитаные мною до дыр; я отлежал уже все бока и мне было плохо и тошно. Заяц храпел, как тигр, делая во сне лицо царствующего сатира. Себя же заставить спать в восемь вечера я не мог. В конце концов я встал с кровати, разыскал свои ботинки, достал из шкафа пиджак и неслышно вышел из номера. Я быстро миновал коридор с ковровой дорожкой и множеством дверей и спустился в холл - полукруглое помещение с колоннами. Там сидело двое грузин. Они смотрели телевизор. Шёл футбольный матч. Было слышно скандирование болеющих масс. Этим видом спорта, равно, как и всеми остальными я не интересовался, и ушёл гулять по ночному городу.
Город, где никогда не было белых ночей встретил меня пугающей чернотой, ярким светом фонарей и множеством машин. Магазины были уже закрыты, и я шёл мимо их светящихся витрин, где были выставлены платья, книги, канцтовары и продукты широкого потребления. Несмотря на темноту, на улицах было довольно людно. Прохожие спешили туда - сюда, создавая ощущение праздника. Здания были в основном современными, многоэтажными, где первые два этажа были отведены под огромный магазин с просторными заллами и высокими потолками. Аналогичные дома были и у нас в городе где-нибудь на Ленинском проспекте или на проспекте Славы. Я шёл и наслаждался ощущением праздника, ощущением чужого города, сознанием того, что я за много километров от дома.
Не помню, как я попал в парк, но очнулся я от своих мыслей именно в там. В этом парке, который я до сих пор запомнил ночным, были витьеватые дорожки между пышных зелёных кустов и деревьев. Бесконечные аллеи, клумбы, пруды, поляны. Это был очень большой парк, что-то вроде парка Победы в Ленинграде. Мне очень хорошо запомнились его могучие ели, чьи верхушки колыхались от малейшего дуновения ветра на фоне чёрного неба. Это выглядело очень зловеще. Всюду стояли беленькие скамейки иногда даже светили фонари. Публика, прогуливаящаяся здесь, была, в основном, молодого возраста. Повсюду я встречал влюблённые парочки и толпы молодых людей, которые вели себя очень развязно, и даже мне что-то кричали. Я на это не обращал внимания. В конце - концов я учился в техникуме, а это далеко не институт благородных девиц...
Неожиданно парк кончился, я вышел на какое-то пустынное шоссе, по которому даже машины почти не ходили. Боясь заблудиться, я пошёл обратно через парк по тем же дорожкам. Тогда ещё я не чувствовал угрозы. Но тут парк снова неожиданно кончился нелепой узенькой улочкой, протянувшейся вдоль бесконечного серого дома. В ужасе шарахнувшись, я побежал куда-то по диагонали. Но во-первых, парк, как оказалось, был довольно большой и бегать по нему в произвольном направлении было чревато, а во-вторых, прохожих будоражил вид молодого человека, совершающего пробежку в выходном костюме и в белой рубашке.
Постепенно, меня занесло в самый дальний уголок парка. Там были высокие живые изгороди, старые толстые деревья, достигающие несколько метров в обхвате, и почти совсем не светили фонари. Точнее, на всё пространство там был один фонарь.
На скамейке, среди кустов боярышника сидела девчонка лет семнадцати. Я плюхнулся на противоположный конец скамейки, потому что устал от этой беготни. От неожиданности девчонка вскрикнула. Испугавшись, что меня могут неправильно понять, я заговорил очень быстро:
- Тише ты! Что ты так кричишь? Я сейчас посижу минут пять и навсегда уйду из твоей жизни… - сказав это, я сделал непроизвольный жест рукой в её сторону. Она опять вскрикнула.
- Чего ты тут сидишь тогда в столь поздний час, если порядочному человеку нельзя рядом с тобой даже сесть? - рассердился я.
- Хочу и сижу, - сказала она злым голосом. В темноте её почти не было видно – одна тень, но голосок был довольно милый.
- Чего же ты хочешь, если не секрет? - поинтресовался я.
- Настроение у мня паршивое - вот и сижу, - нехотя сказала она. Видно было, что она не врёт.
- А почему у тебя плохое настроение? - не унимался я.
- А я с незнакомцами свои интимные и личные проблеммы не обсуждаю, сказала она чисто женскую фразу.
- А я тебя не спрашивал про твои интимные проблемы, я спросил почему у тебя плохое настроение. Если не хочешь, можешь не отвечать.
Как хороший психолог, я специально подобрал такую фразу.
- Парень меня бросил, - сразу же сказала она. – домой идти не охота…
- И всё? - наигранно расмеялся я. - И стоит ли переживать из-за ерунды?
Она подняла на меня свои глаза, полные мировой скорби. Потом спросила:
- А вы кто?
- Человек, - не задумываясь ответил я.
- Правда? – удивлённо спросила она.
- Самый настоящий! - подтвердил я свои слова. - А что, не похож?
- Нет, почему... А где вы работаете?
- В Санкт-петербурге, в НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКОМ ИНСТИТУТЕ. Вот сейчас приехал к вам в Воронеж в командировку.
- И вам ночевать негде? – спросила она уже другим голосом. В неярком лунном свете было видно, что она заморгала часто-часто. На её ресничках ещё блестели бусинки слёз, но вид у неё теперь был совсем другой.
- Ну... - протянул я. - Не то, чтобы негде...
- А пойдёте ко мне? У меня предки на дачу укатили...
«Гулять так гулять!» - подумал я и встал со скамейки.
- Пошли!
-12-
Она раздвинула еловые ветви и мы тут же вышли из парка на горящий оранжевым светом проспект. Никогда бы не подумал, что выход так близко. Перебежав через дорогу по «зебре», мы сели в ночной троллейбус, в котором почти не было народу. Я сразу заметил, как отличаются билеты в воронежских трооллейбусах от ленинградских.
Несмотря на то, что в пустом слоне мест было предостаточно, мы встали с ней у заднего стекла и смотрели на удаляющуся дорогу, щедро освещённую светом фар и светом фонарей.
- Далеко к тебе ехать? - спросил я.
- Ещё одну остановочку, - быстро проговорила она. Мы стояли так некоторое время. Я, не отрываясь, смотрел на дорогу. Боковым зрением я видел, что она смотрит на меня. В её взгляде читалось что-то очень женское…
- Сколько тебе лет? – спросил я у неё.
- Вы не думайте, пожалуйста, что я какая-то малолетка! - сразу заговорила она другим тоном. – Мне скоро восемнадцать!
- А, да! - понимающе кивнул я. - Семнадцать лет! Ну, конечно! Это же уже так много... А где ты учишься?
- В техникуме пищевой промышленности. На… технолога по изготовлению булочек, - (она сама была как сдобная аппетитная булочка) - Только сейчас у нас каникулы ещё месяц.
-Ясно, - сказал я.
Мы вышли из троллейбуса перед кирпичным многоэтажным зданием, внизу которого располагался огромный универсам.
- Вот мой дом! - гордо сказала она. Я вспомнил, что проходил здесь около часа назад.
Обогнув северное крыло, мы вошли в большой просторный двор, где было очень много зелёных насаждений. В центре двора стоял двухэтажный детский сад, какие бывают в новых районах. Её парадное было вторым от угла; там было светло, как днём, тогда как входя в своё тёмное парадное ночью, я всегда мысленно прощался с жизнью.
В свете лифта я рассмотрел её; довольно милое личико: большие серые глаза, каштановые волосы «каре», маленький ротик и длинные ресницы, придающие её взору слегка удивлённое выраженье. Ещё в техникуме я сказал бы, что это девушка моей мечты, но сейчас, с высоты своих лет, я смотрел на неё как на маленькую девочку. А она смотрела мне прямо в глаза, словно готовая во всём мне быть послушной. Она ловила теперь каждое моё слово. В её взоре мне читалась какая-то детская непосредственность, от которой я себя давным-давно отучил.
На лестничной площадке было четыре двери, если не считать двери лифта. Она выбрала из них самую левую, обитую чёрным дермантином. Достав из миниатюрной сумочки ключ, она повернула его в замочной скважине, и мы вошли в темноту прихожей. Тут же она зажгла свет. На вешалке висело много плащей, курток, пальто. На почётном месте висела огромная морская шинель, в которую можно было бы завернуть два меня.
- Это чья такая? - спросил я.
- Моего отца. Он капитан второго ранга...
В мою голову незаметно вкрался кошмар о том, что сейчас вернётся этот моряк с женой, и я ойкнуть не успею, полетев с диким криком с пятого этажа, как фанера над Парижем. Но метаться было уже поздно. Всё - равно Заец уже спит, так зачем же его будить, зря только расстраивать.
Из передней мы прошли на кухню. Кухня была финская и очень шикарная. Там всё лежало на своих местах и стояла неправдоподобная чистота. На моей кухне такой чистоты не было даже тогда, когда мы стали жить вместе с Катей. Я сел на табуретку спиной к тёмному окну. Далеко внизу проходил ночной проспект, освещённый светом фонарей и витрин, даже больше, чем проспект у меня под окном.
Пока я осматривался, она включила электрическую плиту и поставила чайник с водой. Если бы мне утром сказали, что я буду этим вечером пить чай на кухне у первой встречной девчонки, я рассмеялся бы этому человеку в лицо.
- А что вы делаете на работе? - спросила она, разливая горячий чай в две кружки. Она начинала меня забавлять.
- На работе, - важно начал я, - Я паяю эксперементальные платы, которые разрабатываются в конструкторском бюро, ремонтирую неисправную технику...
Я старался подбирать общепринятые выражения, избегая технических терминов. Я знал, что девчонка с такими большими глазами и такими пушистыми ресничками просто не может в них разбираться.
- А что вы делаете в нашем городе? - продолжала она свои расспросы с нескрываемым интересом.
Я отхлебнул чай из тёмно-синей чашки с золотым ободком. Чай был с мелисой, как делала моя мама; я вспомнил своё детство...
- В вашем городе я с моими коллегами - ещё тремя инженерами налаживаю шведскую автоматизированную линию. Ты хоть знаешь, что такое линия?
- Конечно, - обиделась она.- Я на практике сама работала на линии производства упаковок. А вы любите танцевать?
Я никак не мог поспеть за полётом её мысли, поэтому брякнул «да»...
Не дав мне допить чай, она потащила меня из кухни куда-то далеко по коридору... В большой комнате была обстановочка ещё более впечатляющая, чем на кухне. Там стояла дорогая мебель из настоящего дуба, пол был покрыт лаковым паркетом, поверх которого лежал турецкий палас.
Она поставила лазерный диск группы «Модерн Токинг» в японский лазерный проигрыватель, выключила свет. На секунду мы оказались в полной темноте, но тут же вспыхнула светомузыка, которая была в здесь везде. Комната осветилась яркими огнями самых различных цветов. Через секунду грохнул мощный ритм «Шери-шери лэди», захвативший всё пространство в доме. Она сразу же запрыгала в такт музыке; мне пришлось не отставать от неё. Сперва я даже вспотел. Пришлось расстегнуть рубашку на три пуговицы; потом я закатал рукава. Предо мной представало её лицо то в красном, то в синем, то в зелёном цветах. Музыка забирала её полностью, и она отдавалась её вся. Конечно, я уже много лет не танцевал, но это как кататься на велосипеде - сначала не катаешься долго, потом сел и поехал. Так было и со мной. Сказали бы мне ещё сегодняшним утром, что я буду так вытанцовывать, я бы рассмеялся этому человеку в глаза. Теперь же я мощно дрыгался, как лет восемь назад, в техникуме, когда я не пропускал ни одной дискотеки. Правда, и стиль танца у меня был той поры. Но в данной ситуации это не имело никакого значения.
Мы ещё немного поскакали, а потом начался медленный танец «Wild wild waters», и она пригласила меня. Двести с лишним лет меня не приглашали на медленный танец, а тем более девушки моей мечты. Пусть погасшей мечты, пусть давно ушедшей, но ведь когда-то именно она была моей основной движущей силой, поэтому для меня это было приятно. И мы кружились в этом душевном и медленном ритме, глядя, друг - другу в глаза. Её глаза блестели в свете светомузыки, и в них читалась бесконечная преданность. Она сцепила руки в замок на моей шее, а я ощущал её недетские бёдра, туго обтянутые летним платьицем, и меня распирало от рвущихся наружу инстинктов. Но я решил для себя в этом смешении света и музыки, что не буду развращать эту по-детски наивную девочку. Во - первых, она намного младше меня, и это будет выглядеть, как что-то нехорошее, а во - вторых, это приключение не имеет никакого продолжения, потому что я скоро уеду, и мы никогда больше не увидимся. Да, с годами люди становятся осторожнее и разумнее.
Потом ритм сменился на быстрый, и мы опять запрыгали. Потом опять кружились, потом опять прыгали... В час ночи, в самый разгар нашей с нею дискотеки, в стену начали долбить соседи. Чем - то тяжелым. Пришлось танцы отложить на неопределённый срок. Она щёлкнула кнопкой пульта и светомузыка вместе со звуком прекратились. Зажёгся свет, и я увидел какая она разгорячённая. Она часто - часто дышала, и её грудь вздымалась под тугим платьем, заставляя меня отводить глаза.
- Я так рада, что с вами познакомилась, - сказала она, когда отдышалась. - Я думала, что мне предстоит тут одной от скуки сохнуть. Давайте отпразднуем наше знакомство.
Она достала из бара бутылку коньяка, и я понял, что спать этой ночью мне, видимо, уже не придётся. В закуску пошёл лимончик и голландский сыр. В мгновение ока она накрыла на стол. Вот, что значит человек из пищевой промышленности. Мы сели на кухне за стол и взяли в руки наши рюмки. Это были очень дорогие рюмки из очень тонкого стекла. Коньяк был с пятью звёздочками. Я держал в руке рюмку с этой тёмной жидкостью и прекрасный аромат коньяка распространялся вокруг.
- А вам нравится ваша работа? - спросила она, тонко-тонко нарезая сыр.
- Да. – не очень уверенно протянул я.
- А где вы учились?
- Сначала в техникуме...
- Я тоже учусь в техникуме! - обрадовалась она, услышав знакомое слово. - А в армии вы служили?
- Нет.
- Правильно, что там делать? - развела она руками. Я взглянул в её ясные глаза и чуть не прыснул от смеха.
- Давайте выпьем за знакомство! - подняла она свой бокал. - Вас как зовут?
- Пётр.
- А я - Аня.
Мы выпили с ней на брудершафт. Потом мы пили за её и моих родителей, потом за хорошую учёбу и успехи на работе; как выяснилось, я знаю много лирических тостов. Я выдавал их один за другим. После каждого проглатывалось энное количество коньяка. Очень скоро мы с ней повеселели, я стал рассказывать заплетающимся языком какие-то анекдоты; она тоже не отставала. Последний тост был за автоматические линии.
- А сколько вам лет? - спросила она.
- Двадцать четыре, - соврал я. Когда-то я прибавлял себе года, чтобы казаться старше; это был первый случай, когда пришлось убавлять.
- Ну, это совсем не много, - обрадовалась она. - Я вас младше всего на семь лет. Подумаешь!
От алкоголя её голос стал более низким и ещё более смешным. Иногда он переходил в свистящий шёпот. После ещё одной рюмки её пробило на слёзы.
- Ты такой хороший, - шептала она в слезах, - А мой Яшка такой дура-а-ак... Ты не представля-я-яешь... он... мне... обещал... жени-и-иться....
Я сел рядом и погладил её тёплую, вздрагивающую не то от рыданий, не то от иканий, спину.
- Ну что ты, Анюта, успокойся, - шептал я ей в маленькое аккуратное ушко, - Всё у тебя будет ещё очень хорошо, ты не расстраивайся...
Услыхав эти добрые слова, она вцепилась в моё плечо и зарыдала так, будто вся её семья погибла в катастрофе, и выжила она одна. Постепенно моё плечо стало мокрым от слёз, а я всё ей что-то говорил в утешение, успокаивал. Я гладил её вздрагивающую от рыданий спину, плечи, затылок с копной каштановых волос. От неё пахло дорогими духами, я с головой окунался в этот аромат, и у меня кружилась голова. Неожиданно она подняла голову и поцеловала меня в губы так страстно и так тепло, что я не сразу это осознал, потом легонько отстранил её.
- Я тебе не нравлюсь, да? - спросила она скандально - плаксивым голосом. Она была вся в слезах. Всё лицо, грудь, плечи были мокрыми. Я тоже был почти весь мокрым.
- Очень нравишься, - сказал я каким-то противным взрослым голосом, - но сейчас ты можешь совершить необдуманный поступок, о котором будешь жалеть очень долго.
Аня встала и ушла в ванную. Послышался звук бегущей воды. Она умыла солёное от слёз лицо и насухо вытерла его полотенцем. Потом постелила мне в соседней комнате на раскладном диване. Я пожелал ей спокойной ночи и отправился спать в ту комнату. Она не ответила.
-13-
Окна этой комнаты выходили во двор, где было очень тихо, лишь небольшой ветерок бил в стекло веткой близрастущего дерева. Она ушла на кухню мыть посуду, а я разделся и лёг в кровать. Бельё было свежим и хрустело подо мной. От него пахло французским мылом. Лёжа в этой чужой обстановке, я долго не мог расслабиться и уснуть. Чтобы отвлечься, я решил осознать события последних дней. Когда - то это надо было сделать, и чем раньше, тем лучше.
Сначала я повернул флюгер, именно с него всё началось. Потом я был назначен на новый проект с этим злополучным агрегатом, подружился я Катей, сдал отчёт, был премирован; потом нас заслали в Воронеж, по дороге куда, я был соблазнён сотрудницей; потом я поселился в гостиннице, ушёл гулять в неизвестном направлении, познакомился с девчонкой по имени Аня, у которой я сейчас и заночевал и которая... Домыслить я не успел. За моей дверью вспыхнул неяркий свет. Я видел это сквозь непрозрачное стекло на двери. Скрипнула дверь и на пороге появилась она. В темноте я видел лишь её чёрный силуэт. Я зажмурился на мгновение, а когда открыл глаза, то силуэта уже не было. Совершенно неслышно, как лист бумаги, приподнялось мой одеяло, и я тут же почувствовал горячее женское тело у себя под боком.
- Это я, - прошептала мне она. Сложно было догадаться!
Мы долго страстно целовались. Она это делала мастерски, видимо ей было не в первой. Она была великолепна - нежна и податлива, как воск. Я лепил из него всё, что хотел, а она не сопротивлялась. Её нежное по-детски, но упругое совсем по-взрослому, тело нежно прижималось к моему. Я чувствовал запах её волос, а она так нежно тёрлась кончиком своего носа о мою шею, что мне хотелось зарыться в неё и целовать, целовать, целовать... Ей было так же хорошо, как и мне; она всё время шептала мне о том, как она меня любит.
Когда всё кончилось, Аня легла рядом, положив голову мне на плечо.
- Ты такой хороший, - сказала она шёпотом, - Я так тебя люблю!
- Ты мне тоже очень нравишься, честно! - прошептал я.
- Возьми меня с собой, мне надоело здесь, - попросила она, прижимаясь ко мне грудью.
- Но ты же учишься...
- Мне надоел мой терем! Я его ненавижу... там все придурки! Я буду учиться там, где учился ты! Я стану тебе хорошей женой, вот увидишь... я буду тебя так любить... я никогда - никогда даже не посмотрю ни на кого другого... ну пожалуйста...
Её «пожалуйста» звучало так жалобно, что мне стало жалко её. Действительно - хорошенькая девчонка, любит меня, готова почти посвятить мне жизнь... Чего ещё надо? Но при мысли о браке вот уже несколько лет меня коробило. Я слишком долго был в жизни один, чтобы расставаться со своим одиночеством. Это раньше... И потом Катя обидится...
Она больше ничего не говорила, и я постепенно уснул. Проснулся я не от звонка будильника, а просто потому, что наступило утро.
Рассвело уже давно. В окна светило ослепительное солнце, оставляя на полу и стене блестящие квадраты. За окном пели птицы, сидя в очень большом количестве на старой рябине. Это её ветка стучала всю ночь в стекло. Я огляделся. Кровать, стул и шкаф. Ничего лишнего, не то, что у меня. Битых четверть часа я не мог вспомнить где я, и каким ветром меня сюда занесло. Поэтому я не высовывался из - под одеяла.
Я был один. Совершенно голый. Совершенно один в чужой комнате. Почему-то сначала я решил, что я у Кати дома. Но она жила не в новом доме, и потом я не мог сейчас находиться в Питере. Но почему? С трудом на память пришло то, что я в Воронеже. Постепенно распутав клубок мыслей, я вспомнил всё. Однако Ани рядом со мной уже не было. Ночь с ней я вспомнил не с ужасом и содроганием, как с Ириной, а с нежностью. Мой взгляд упал на наручные часы в тапке. Четверть девятого!
Я сел на кровати, стал судорожно одеваться. Когда я застёгивал верхнюю пуговку на рубашке, в комнату вошла она. Она была давно умыта, причёсана и весела, как никогда. На её личике не было и следа сна. Одета она была не как вчера: на ней была коротенькая джинсовая юбчонка и ярко - жёлтая футболка.
- Проснулись уже? - снова перешла она «на вы».-Я вам завтрак приготовила. Пойдёмте на кухню!
Я хмуро пошёл по коридору. Со сна я всегда хмур и голос у меня хриплый. Я вошёл в ванную комнату, отделанную голубым кафелем с переводными картинками. Над раковиной висело большое зеркало. «Ну и рожа!» - сказал я вслух.
Сама ванна была огорожена полупрозрачной занавеской. Я включил холодную воду и хорошенько умыл лицо. Остатки сна со скрипом уползли в темноту. Справа висело трое аккуратных полотенец. Я вытер руки и лицо всеми тремя, чтобы никого не обидеть.
Из ванной я прошёл по коридору на кухню. В кухонном окне тоже светило яркое солнце, по проспекту мчались потоки машин. Всё было готово к хорошему завтраку. Стол был сервирован на славу: две тарелки с дымящейся жареной яичницей, ломтики жареной колбасы, две чашки чёрного кофе, бутерброды с сыром.
- Приятного аппетита! - сказала она.
Я сел за стол.
- Ты хорошая хозяйка, - похвалил я.
- Спасибо, я старалась, - она улыбнулась, обнажив два ряда ровных и ослепительно белых зубов. Пока я ел, Аня смотрела на меня с нескрываемой нежностью, любовью и восхищением. Сама она почти не притронулась к еде.
- Можно я провожу тебя на работу? - спросила она меня, когда мы встали из - за стола.
- Зачем? - засомневался я. Ира увидит - обидится. И потом зачем ей знать, где я работаю?
- Ну пожалуйста! - запросила она. - Я ведь наверняка там была, и когда я узнаю, что ты там работаешь, буду совсем иначе относиться к этому месту.
Отказать девушке я не мог никогда, хотя тут же и прикинул, что на такой женишься - и сама не уйдёт и тебя от себя никуда не отпустит. Ужас, короче...
Одев на плечо свою сумочку, она открыла дверь на лестницу, и мы вышли из квартиры. Светило яркое солнце, заливая своими лучами лестничную клетку. Она заперла дверь. На гудящем лифте мы спустились вниз и вышли из парадного в её двор, который по колличеству зелени не уступал парку. Было довольно тепло, несмотря на то, что шёл уже август.
Она сразу же взяла меня под руку. Мы прошли так на глазах всех её соседей, что смотрели из окон, и бабусек, что сидели во дворе.
- На нас все смотрят, - сообщила она мне радостно.
Мне было явно не по себе. Я чувствовал себя не в своей тарелке.
- Наверное, думают: «Какая они красивая пара - такой красивый мужчина и такая молодая жена», - продолжала она гнуть свою линию.
- Слишком даже молодая, - пробормотал я. Она не придала моим словам никакого значения. Её радовало буквально всё: я, солнце, прохожие, зелёная листва на деревьях, хорошая погода... Поэтому она почти скакала на одной ножке и щебетала без умолку. Я не поспевал за полётом её мысли и начал понемногу уставать от этого щебетания. Надо было что - то делать, и я решил во что бы то ни стало окончить на сегодня наши отношения. Иначе «с живого не слезет».
Впереди показалось знакомое здание из стекла и бетона.
- Ну вот мы и пришли, - голосом экскурсовода сказал я, - Здесь я и работаю. Дальше меня не провожай.
Она неистово бросилась ко мне на шею и поцеловала изо всех сил в губы. Потом просто поцеловала в щёку, как бы в довесок. Побежала, обернулась, помахала мне рукой и, вскоре скрылась в толпе прохожих.
Я ещё постоял для верности и, вздохнув с облегчением, вошёл в вестибюль.
-14-
Я пришёл даже рано, когда большинство отделов были по - будничному закрыты и опечатаны. Открыты были только наш и многозначное «КБ 76301127114». Я вошёл в наше помещение. За кульманами стояло человек пять. У окна сидела Потапова.
- Где вы были этой ночью? - спросила она, испытывающе глядя мне прямо в правый глаз.
- Я был в вытрезвителе, - почему - то сказал я.
- Так, понятно, - сказала она таким тоном, что я сразу понял, что она мне не верит. - Вы знаете, что Ирина вся извелась?
- Почему вся? - спросил я .-То есть почему извелась?
- Не притворяйтесь мальчиком! Когда вы вчера не пришли ночевать, она мне всё рассказала про ваши похождения в купе.
- Ну и что?-спросил я с леденящим спокойствием.- Какое вы имеете к этому отношение?
- Вы должны отвечать за свои поступки, - возмутилась она.
Тут я понял, что все меня достали окончательно. Столько раз я соглашался с чужими мнениями, чтобы только не спорить, столько раз не выказывал свою точку зрения, из - за боязни быть неправильно понятым, что я не выдержал и пошёл на пролом.
- Я никому ничего не должен, - заорал я. - В том числе и вам! Неизвестно, чем вы без нас с Зайцевым занимались... – это уже был экспромт. Я не хотел этого говорить, так – под горячую руку пришлось.
Этот удар для неё был ниже пояса. Она судорожно сглотнула воздух, покраснела и... промолчала. Очевидно, там было тоже не всё гладко...
Тем временем, я одел белый халат и встал за чей - то кульман чертить блок - схему телевизора. Я всегда её рисую, когда мне необходимо расслабиться.
Пришёл Зайцев.
- А почему вы не ночевали? - спросил он.
- Я был понятым, - сказал я.
- Шутите? - ехидно закивал сыроед. - Ну-ну, - и он просокращался к Потаповой, от которой теперь не отходил ни на шаг.
Ещё через полчаса пришла Ирина. Она была вся красная и невыспавшаяся, как будто всю ночь грузила уголь. Я сразу догадался кто был тому причиной. Она ничего мне не сказала, а прошла мимо и устало села за компьютер. Уж он - то её всегда поймёт. Потапова встала с ней рядом и принялась что - то ей говорить вполголоса. Зайцев томно смотрел в окно. Он искал там свои разбежавшиеся мысли.
Как всегда молниеносно, в комнату вбежал руководитель проекта. Он весело зачирикал:
- Вы уже собрались? Чудно - чудно! Новые программы? Очень хорошо! Мы запишем их на диски и размножим. Сказочно - сказочно!
Конечно, ему-то было сказочно. Как запустит он сейчас в поток телефоны и факсы, как наклеит на них импортные ярлыки и как станет он продавать их, как зарубежные; так и потекут к нему доллары рекой... Он тогда сможет всё здание купить со всеми потрохами. А мы - инженеры, как получаем гроши, так и будем получать. Таков удел рядового инженера, что деньги за него всегда получают другие, а он живёт на зарплату.
Толстяк подбежал и ко мне.
- О, блок - схема телеизора? - обрадовался он.
- Точно, - ответил я. - Это разрядка...
- Понимаю, - сказал он, кладя мне руку на плечо.- Пётр Сергеевич, у вас же опыт... Не могли бы вы, пользуясь своим опытом, дать несколько рационализаторских предложений по улучшению работы линий... ну скажем, чтобы увеличить быстродействие, скорость обработки информации...
- Попробую, - согласился я.
- Вот спасибо.
Я отогнал назойливого толстяка, который, наверное, почувствовал себя великолепным дипломатом, а сам сел над схемой. Потом прикрепил на кульман свежий ватман и принялся чертить. Из под линейки выскаикивали целые узлы. Я был погружён в работу.
Потом был обед в институтской столовой. Там было светло, просторно, и не было запаха гари, как в нашей. За столом со своей группой я держался натянуто вежливо, потом раньше всех вышел из - за стола и отправился в библиотеку.
Библоиотека тоже была очень шикраной. И по обстановке, и по количеству литературы. Там было очень светло от огромных окон, которые там были во всю стену. Вперёд на километр уходили стеллажи с книгами. Между прочим там была и художественная и техническая литература, а не только ГОСТы и ОСТы, как в нашей. Я взял все возможные книги по цифровой аппаратуре. Их было две. Одна была для высших учебных заведений, а другая для техникумов. Устроившись у окна, я пролистал обе. Не знаю для чего был написан учебник для ВУЗов. Наверное для того, чтобы студенты ещё раз повторили математику. Ни одной схемы я там не нашёл. Там были лишь логарифмы, интегралы и ряды Фурье. Эту книгу я сразу же с ненавистью сдал. Второй учебник был для техникумов. Там были одни схемы и пояснения к ним. Высшая математика и физика твёрдого тела в этом учебнике были сведены к нулю.
Я сидел в библиотеке около двух часов, делая иногда краткие перекуры. За это время я разработал десятка полтора полезных схем, которые выгодно увеличивали мощность, надёжность, устойчивость к температурным изменениям. Короче я перекроил всю линию. Собрав листки с рацами, я сдал книгу и вернулся в конструкторское бюро. Там я встал за кульман и принялся чертить.
Всю жизнь, ещё с техникума, я мечтал работать в КБ, так как любил чертить и любил схемотехнику. И всю жизнь мне приходилось, вместо этого, паять, сверлить и работать с приборами. И вот теперь я дал себе разгуляться. И хотя теперь я стоял у кульмана полуофициально, мне всё - равно было приятно, что я хоть на час стал из инженера практика - теоретиком.
Пока я «разгуливался», Ирина записала на диски все необходимые программы. Запахло отъездом. Возвращение совершенно не входило в мои планы. Я рассчитывал ещё несколько раз встретиться с Аней… Чтобы задержать отъезд, надо было протянуть время. Однако, пока я самозабвенно чертил, толстяк уже успел переговорить с Ириной. Она успела ему сказать, что мы можем уезжать. Настроившись на эту мысль он подошёл ко мне.
- Я вам тут много полезных схем составил, - начал я.
- Спасибо, их обязательно рассмотрят наши инженеры, - сухо сказал он.
- Нет, но я сам хотел их реализовать, запатентовать...
- Вы запатентуете их в Ленинграде, мы не будем присваивать себе авторство. Наоборот, мы подтвердим, что у нас ваши рацпредложения были успешно внедрены. А что касается реализации, то и у нас есть инженеры, большое спасибо.
- Вам спасибо, - буркнул я. Я был зол. Уезжать сегодня! Сегодня я хотел вечерком забежать к Ане, я уже успел соскучиться, а тут... Получается, что мы больше с ней... От злости я пририсовал к схемам много лишних деталей в самых неподходящих местах и произвольных номиналов. Получилась полная билеберда, которая полностью поглотила истиную красоту моих схем. Внедряйте без меня, внедряйте! Всё у вас будет! Схемы потеряли для меня свой смысл.
В гостинницу мы зашли только взять вещи. Ирина уже поехала на вокзал за билетами. У неё был талант стоять в очередях. Мы уезжали вечером, и теперь ничто не могло предотвратить наш отъезд.
Собирать было практически нечего. Большая часть вещей так и осталась нераспакованной.
Пока я складывал свой багаж, Зайцев принял душ и сбрил усы. Теперь он был почти молод и свеж и сразу стал похож на вдовствующего интеллегента.
Мы с ним долго ждали Потапову в вестибюле. Наконец она появились на лестнице. Она была какая-то сама не своя. Было видно, что я плюнул в душу и ей. За Евгенией Васильевной потянулся, как спущенный шарик, Зайцев. Я замыкал это шествие. Пока мы шли по городу, подъезжали автобусах и троллейбусах, я вёл себя очень беспокойно, поминутно отставая и озираясь в поисках аниного дома. Мы так и не встретили его по пути...
На вокзале наша делегация подошла к табло. Поезд уходил в пять. Была ещё уйма времени. После событий последних трёх дней, со мной никто не разговаривал. Ирина понятно почему, Потапова из солидарности, а Зайцев со мной и так-то не разговаривал, поэтому по отношении ко мне он остался константой. Ехать столько времени в таком молчаливом обществе очень не хотелось. Попросив Ирину не брать мне билета, я по-старинке отдал последние деньги проводнице вагона международного класса и ехал один в мягком вагоне, как белый человек.
Если бы вы знали какое это наслаждение – ехать одному в вагоне! Тишина, одиночество, свобода! Я спокойно и с аппетитом поел, послушал радио, умылся, почистил зубы и лёг спать на нижней полке. До самого Ленинграда я спал как убитый. На сердце ещё жила тоска от расставания с Аней, но я смрился с нею, как с неизбежностью. Всё равно ничего нельзя изменить…
На подъезде к Московскому вокзалу, я по привычке сунул руку во внутренний карман пиджака и с ужасом нащупал брешь. Я перетряс весь пиджак. Паспорт завалился за подкладку, а бумажника не было. Деньги я носил в заднем кармане брюк, но в бумажнике была записная книжка и проездная карточка. Карточку не жаль - всё равно август почти закончился. Жаль было книжку. Там были телефоны всех моих друзей детства, друзей по школе, техникуму и по институту. Хотя зачем они мне? Всё равно я никому из них уже давно не звонил и звонить не буду. А кому надо, тот сам меня найдёт...
-15-
Приехал я ранним днём. В Ленинграде чувствовалось приближение осени. Было не жарко. Шёл ливень, от которого всё больше чернел асфальт. Все открывали зонты. На перроне было людно, как всегда. Продираясь сквозь толпы народа, я добрался до метро и спустился вниз по эскалатору. Домой я прибыл в приподнятом настроении. Два часа дня в этот день для меня были равносильны утру. Иногда сон очень полезен - он помогает забыть все невзгоды.
Я поставил чайник на кухне, а сам включил телевизор и выгрузил на стол все припасы, чудом утаённые от разбушевавшегоося Зайцева. Порезав колбаску и хлеб тонкими ломтиками, я накрыл на стол. Подоспел кипяток. Я заварил горячий чай в большой фарфоровой чашке, бросив туда горсть заварки из пачки со слоном. Аромат распространился по всей комнате. И только я сел, чтобы насладиться этой идилией, как в дверь раздался звонок.
Я пошёл открывать, бросив на столе свой завтрак холостяка. На пороге стояла Ирина. К ней постепенно начинало возвращаться лицо. Долго существовать без человека оно не может.
- Ну, заходи, - пробормотал я.
- Я не могу без вас... - сказала она одними губами, глядя в сторону. Видя, что дело принимает серьёзный поворот. В таких случаях надо действовать по возможности быстро. Чтобы выиграть время, я отвёл её на кухню и усадил за стол.
- Я... - снова хотела она что-то сказать, но я знаком велел ей ждать.
У меня в загашнике для особого случая всегда хранился чудный армянский коньяк «три звёздочки». Эффект его великолепен - он вырубает почти сразу. С готовностью я извлёк из буфета красивую бутыль и разлил ароматную жидкость по некрупным стопкам. Конечно по классу этот коньяк сильно уступал тому, которым меня поила Аня, зато мой был крепче и действовал безотказно.
- Вот, - протянул я Ирине стопку.
- Я не пью... - неуверенно пробормотала она.
- Я тоже не пью, - успокоил я её, заставив выпить содержимое до дна. Не успела она отойти от первой, как за ней последовала и вторая, и третья.
- Я люблю тебя, Петя, - сказала она слегка «поплывшим» голосом.
- Стоп! Надо закусить, - сказал я, протягивая ей один из своих королевских бутербродов.
Старый добрый коньяк! Он никогда меня не подводил. Бывало, долгими зимними вечерами, когда я переживал кризис своей неустроенности, когда одинночество тяготило меня, как никогда; когда мне казалось, что жить дальше не имеет смысла; на помощь мне приходил этот благородный напиток. Вот и теперь он выручил меня. Уже через пятнадцать минут на Ирину было любо дорого смотреть. Она раскраснелась, порозовела и рвалась всё время толкать речь. Ещё после одной, она весело смеялась и улыбалась счастливой улыбкой мне, себе и телевизору.
- Ниужели я тебе совсем не нравлюсь? - спросила она уже дверей, без всякой надежды.
- Нравишься, - успокоил я её. Тогда она совсем пришла в себя и пошла вниз по лестнице, негромко напевая что-то революционное и возбуждённо размахивая руками. Проводив её взглядом, я вернулся в квартиру, потом устало плюхнулся на диван.
Вечер я провёл, сидя в шезлонге на балконе, наблюдая, как зажигаются одно за другим окна дома напротив, людей проходящих внизу под моим балконом, потоки машин, мчащихся внизу. Постепенно зажёгшиеся окна стали гаснуть, а машины и пешеходы совсем поредели, и я ушёл обратно в квартитру.
До трёх часов ночи я читал какой-то детектив. Мне не спалось, так как я выспался в поезде. Иногда никаких денег не жалко, лишь бы тебе дали покоя. Неожиданно для себя я проснулся от электронных треллей будильника.
Побрившись и умывшись, я принял лёгкий завтрак и, взяв чертежи, отправился на работу. Я пришёл первым, и лаборатория была ещё заперта. Через некоторое непродолжительное время пришёл Зайцев, звеня ключами. Мы сдержано поздоровались и зашли вовнутрь. Пахнуло сыростью - до слёз знакомый запах нашей лаборатории. Видимо, Зайцев испытывал те же ностальгические чувства, что и я, потому что он застыл на мгновение на пороге и с наслаждением вдохнул этот неповторимый запах.
В девять утра пришло сразу трое человек - Потапова, Владимир Михайлович и с ним какой-то белоглазый пренёк. Паренёк был в синем рабочем халате, который был ему очень велик, а на его лице было множество веснушек. Начальник отдела весь лоснился, особенно его красные щёки.
- Ну, как съездили? - спросил он с участием.
- Нормально, - ответил Зайцев.
- Превосходно, - выразительно сказала Потапова и посмотрела на меня с немым укором.
- Ну и хорошо, - сказал Бельц, приняв всё за чистую монету. - Хочу заметить, что нас всех удивили инженер Парамонова и ваш поступок, Пётр Сергеевич...
Мы с Потаповой удивлённо переглянулись. У меня сразу «в зобу дыханье спёрло».
- Да-да, основной вклад внесли именно они. Ирина Ивановна с её хорошо продуманным программным обеспечением, а Пётр Сергеевич внёс много полезных рацпредложений. Вчера мы получили от них факс, в котором нам сообщалось, что все программы и рацпредложения исправно работают. Вы можете их запатентовать.
- Да? - ужаснулся я. Это надо же: написал им схемы почти «от балды», а они все работают! Вот тебе и рац! Эх рац, ещё рац...
- Мы подумали, и я решил, - продолжал Владимир Михайлович , - что это следует оплатить. Парамонова сегодня взяла больничный. Когда она выйдет на работу, вы с ней получите премию. Вот, пожалуй, и всё... Да, чуть не забыл! Слесарь Быстрюк уволился; на его место мы пока поставили практиканта - вот, Васю. (Белоглазый паренёк сделал шаг вперёд). Вася учится в техникуме на слесаря. После окончания техникума Вася придёт работать к нам. Да, Вася? (Вася с усилием кивнул).
Начальник отдела ушёл. Я открыл щиток за дверью и подал напряжение в лаборатрию. Сразу зажёгся свет. Вспыхнули и загудели лампы дневного света. Потом я включил линию в сеть, запустил с диска программу. В принципе в лаборатории я мог бы работать и один. Во всяком случае, ни Потапова, ни Зайцев здесь были совершенно ни к чему.
Нажав кнопку запуска программы, я отошёл. Однако, привычного гула не последовало. Тревожно замигали светодиоды. Неожиданно, раздался щелчок - сработала защита и кнопка питания сама отжалась.
- Вы неправильно включили, дайте я, - обиженно сказал Зайцев, так как именно в его обязанности входило включать и выключать агрегат. Он отстранил меня от панели управления и с силой вдавил кнопку. Защита сработала ещё пару раз, но Зайцев крепко держал кнопку, не давая ей отжиматься. И тут грянул взрыв!
Я поверил в это лишь тогда, когда из автомата повалил дым едкого свойства, пахнущий горелым полиэтиленом.
- Господи, отключите же напряжение! - воскликнула инженер - электрик Потапова. Зайцев самоотверженно бросился за дверь и отключил от сети всю лабораторию. Мы вышли в коридор, открыв все окна настежь. Когда дым рассеялся, невозмутимый Вася отвинтил заднюю стенку прибора. Это дало новую порцию дыма.
- Да, - с уважением сказал Вася, - вот это техника!
Когда последний литр дыма ушёл в форточку, моим глазам предстали потемневшие от взрыва платы. Взорвалось несколько электролитических конденсаторов. Дымило именно из - за них. Но это было ещё пол-беды. На этих платах не было ни одного палладиевого конденсатора. Все они были злостно выкушены. Я поднял глаза полные слёз на столпившихся сотрудников.
- Кто - то выкусил весь драгметалл, - трагически сказала я.
- Та-а-а-к, - встала в третью позицию Потапова. - то-то Быстрюк так быстро уволился. А с виду такой интеллегентный человек...
«Ты здесь хозяин, а не гость - тащи с работы каждый гвоздь», - вспомнились мне эти золотые слова, которые мы все так любили повторять в техникуме во время практики.
Всего в линии было три платы. Они были довольно крупные и с каждой исчезло около двадцати конденсаторов. Записав по спецификации их номеналы, я оформил заказ на складе на эти детали. Пока начальство подписывало, я сбегал к технику Светлову. Но техник вероломно ушёл в отпуск, оставив меня одного разбираться в этой мёртвой электронике. Начальнику отдела же, было жаловаться глупо. Привлечь уволившегося Быстрюка за «выкусывание конденсаторов» мы не могли, а выслушивать его упрёки в том, что я из Воронежа не досмотрел, мне не хотелось.
Конечно, палладиевых кондесаторов мне никто не дал. Дали керамических. Это было не одно и то же, так как их параметры значительно хуже.
С утра до вечера я менял конденсаторы, восстанавливал на плате дорожки, соединения. Когда в четыре часа я включил агрегат, то светлая искра озарила комнату. От ужаса Вася прилёг на пол и закрыл голову руками. Это я забыл на плате пассатижи. Пришлось менять высоковольтные предохранители. На складе мне предохранители дали, но сказали, что если я ещё раз появлюсь, то без бутылки мне ничего не дадут.
К моему счастью, идти на склад больше не потребовалось. Когда Вася всё старательно завинтил, линия заработала. Очень вяло, заедая на повортах, но... заработала. Теперь, чтобы запатентовать мои изобретения, мне надо было внедрить их на этой линии. Как это сделать, когда на ней уже нет живого места, я не знал.
На следующий день я снял осциллограммы. Они были отвратны. Потом прибежал метролог из лаборатории измерений и сказал, что этот осциллограф не работает. Новый осциллограф дал лучшие результаты, но такими как раньше осциллограммы стать не могли. Впрочем, здесь, кроме меня никто и не знал какими они должны быть. Ну, Быстрюк, ну, жук - всю команду подставил...
А ранним вечером ко мне без звонка пришла Катя. Мы не виделись с нею со времени моего отъезда. С её приходом я заметил, что то трепетное чувство, которое бытовало во мне к ней - прошло. Его заменило усталое безразличие.
Весь вечер Катя тщетно пыталась меня растормошить, да и я пытался стать прежним. Наш акт взаимной вежливости пролетел быстро, как ветерок. Мы стали другими людьми.
- Ты меня любишь? - спросила она меня как-то отрешённо и довольно спокойно.
- Да, - вяло произнёс я.
- Мне пора, - засобиралась она, и я понял, что это конец.
- Куда ты? - спросил я.
- Ко мне родители приехали, они ждут. Я и так задержалась.
Она села на кровати и стала натягивать колготки на свои худенькие ножки. Я лежал в измятой постели, наблюдая за ней. Когда она застёгивала последнюю пуговку на блузке, я встал проводить её.
В предней она влезла в свой лёгкий плащик и подставила щёку для поцелуя. Я прижал её к себе и поцеловал в губы. Она слегка вздрогнула и быстро выскользнула на лестницу. Послышался гул убегающего лифта. Потом я вышел на балкон. Было довольно прохладно. Я вернулся в комнату и надел сспортивный костюм.
Она появилась где-то внизу у подъезда и сразу же смешалась с потоком людей, спешащих по своим делам. Рядом стояла моя лестница, по которой мы когда-то поднимались с ней вместе. Теперь я поднимался на крышу один. Давно я здесь не был. Меня поразило то, как далёк от меня теперь тот чудный вечер и всё в моей жизни пошло по-иному. Однако, равно как и много лет тому назад, моя крыша была мне рада. Знакомые телеантенны стояли здесь, не шелохнувшись; окошечки мансард светились как никогда празднично. В этот вечер я хотел навестить своего спасителя, но что это? Где мой флюгер?
То ли его снесло внезапным порывом урагана, то ли кто-то спилил его под корень, как новогоднюю ёлку в лесу. А может быть его никогда и не было? Я знал одно: теперь всё будет по-иному.
Я посмотрел вниз. Катя стала совсем маленькой. Её ещё можно было окликнуть, чтобы всё вернуть; но за эти дни я так сильно устал от этой сумятицы и событий, что мне уже было всё - равно. Кто-то другой теперь повернёт свой флюгер, и у него начнётся полоса удач. Я же знал, что агрегат и Быстрюка не вернуть; на почве Парамновой с моей группой отношения навсегда испорчены - всё летело с тартарары. Возможно, меня скоро переведут назад - работать инженером по монтажу и регулировке. Мне снова придётся разговаривать со Светловым о высококачественных усилителях, компакт - дисках и прочих вещах, интересующих только его. Ещё я знал, что Катя уже не вернётся, потому что никакие родители к ней не приехали, потому что у неё их попросту не было. И живёт она вдвоём с сестрой - Мариной. Она же сама мне рассказывала, да и я был у них дома и всё прекрасно помню. Это был предлог, чтобы уйти не ссорясь. Если бы я побежал за ней... Но теперь всё было кончено...
ЭПИЛОГ
В течение следующих двух недель я не выходил из депрессии. Всё было в тягость. Всё было лень. На улице шли бесконечные осенние дожди; бушевали молодые ветра, обрывая с деревьев последние остатки листвы. Город стал жёлтым и каким-то чужим. Я снова был, как никогда, одинок. Я пытался сделать новый флюгер из аллюминиевой проволоки. Он не изменил ничего. Всё было увы и ах, но я знал, что надо ждать. Полоса неудач не может продолжаться вечно, как не бывают вечны осенняя слякоть и тёплые летние деньки. Один случай мог всё изменить. Только он мог сбросить с меня это слезливое одиночество. И его время пришло...
Как-то раз, когда я через силу заставлял себя поужинать, раздался звонок в дверь. Всех друзей я отмёл сразу, потому что они были большей частью люди семейные и не ходили по гостям в десять часов вечера. Дальше шли сотрудники: Ирина, Зайцев, Потапова (о нет, только не это), Катя - замелькал хоровод лиц перед глазами. Лучше бы не все сразу, потому что сочетание Ирины и Кати даст термоядерную смесь. Я посмотрел в глазок, но в подвале были проблеммы с трубами, и глазок запотел. Я не стал спрашивать, потому что хотелось верить. И я открыл наугад.
Восторг, удивление и ещё веренница всяких других чувств закружила меня. Мне предстало знакомое румяное личико с карими глазами и длинными ресничками. Она была уже какая-то другая, возможно потому, что совершенно не сочеталась в моём сознании с этой лестницей и с Ленинградом.
- А - ня, - сказал я от волнения по слогам. - Свет очей моих...
- Вы только не волнуйтесь, - заговорила она быстро - быстро, чтобы предотвратить ненужные расспросы. - Я переехала из Воронежа в Ленинград, в общежитие, когда перевелась в техникум, который закночили вы...
- Как же ты меня нашла? – удивлённо спросил я, крепко её обнимая и целуя в холодную с улицы щеку.
- Вы забыли свою записную книжку...
|
|