«И что бы это значило?» - думал я тихонько, так, чтобы мои мысли не привлекали особого внимания. – «Что бы это значило, ведь я здесь впервые, и тем не менее, меня все знают. А я не знаю никого».
Если незнакомые люди в незнакомом месте говорят, что знают тебя, то это либо потеря памяти после пространственного, либо временного перехода, либо - но об этом действительно лучше не думать.
Теперь - найти анонимную клинику, чтобы узнать, действительно ли все дело в потере памяти. Я шел по улице, пытаясь не привлекать к своей особе внимания, и разглядывал вывески на домах. Но характерного для такого рода клиник знака на больничной улице не было. В конце концов, я не стерпел и подошел к справочной кабинке. В ней сидела пожилая матрона, вязавшая мужской свитер - еще одно новомодное веяние, совсем недавно ставшее широко распространенным среди женщин. Психологи рекомендуют вязание для успокоения нервной системы, а модельеры рекомендуют вязание, потому что вещи ручной вязки будут модны еще минимум полтора сезона.
- Справочная служба, слушаю вас? - воззрилась на меня матрона. Ее голос был очень красивым, бархатистым, и к тому же богатым на сексуальные интонации. Такой голос хотелось слушать.
- Подскажите, как найти анонимную клинику? - попросил я.
- Подождите немного, прошу вас! - ласково и как-то по-матерински отозвалась матрона, нажимая кнопку вызова мусоров.
«Вот так-так!» - протянул мысленно я, делая шаг назад. – «Вот как, оказывается, у нас дела складываются!»
- Оставайтесь на месте, предупреждаю вас! - голос матроны запестрел грозными интонациями.
«Все-таки, молодцы психологи!» - думал я при беге, стараясь дышать рационально. – «Сдала меня эта справочная матрона, а у меня - ни капли злости! Феноменальная психологичность!»
Я вилял по каким-то узким улочкам, забежал во двор какого-то старого трехэтажного дома, вышел через арку на мощеный проспектик и зашел в какой-то грязный темный кабак. Отличное местечко, чтобы переждать какую угодно погоню! И обычно мусора сюда не заглядывают. Я прошел первый грязный зал и сел в самый темный угол у дальней стены второго зала, где смог тихо отдышаться. Отсюда я мог видеть входную дверь. Сматываться надо быстро, и если не смог сбросить с хвоста погоню в первые минуты три-четыре, считай, что ты под колпаком, и с тобой играют, как кошка с мышкой, выжидая наиболее удобный момент для того, чтобы взять тебя тепленьким, успокоившимся, может быть даже - при встрече с каким-нибудь предосудительным гражданином.
Подошел официант - небольшого роста молодой парень с фальшивым лицом. Много таких развелось сейчас, у кого не хватает денег на пластическую операцию. Им приходится носить нечто вроде маски, в простонародье именуемой «слюнявчиком». Я всегда жалел таких уродов, наследников войны.
Официант оставил на моем столе меню и отошел к барной стойке. Я открыл меню и пробежался взглядом по красиво отпечатанным цветным строчкам. Интересно, что грамматические ошибки, если их напечатать на бумаге хорошего качества лазерным принтером или еще чем покруче, становятся менее заметны.
Я подозвал официанта и сделал заказ.
- Мне, пожалуйста, графинчик водочки, закуски русской, сельдь под шубой и горшочек с грибами и рыбой.
- Чем будете запивать? - спросил официант.
- Нет, запивать я не буду, - сказал я и повернулся в сторону дверей. Так и есть, там стояли мусора. Они меня пока не заметили, потому что обшаривали взглядами первый зал. Что делать: Залезть под стол? Выбежать с криками навстречу и попытаться пробиться сквозь их каркасовые тела? Или с невозмутимым видом дожидаться своей еды?
- Где у вас туалет? - спросил я.
Я вспомнил, в чем моя цель, и в чем причина моего появления здесь.
Город.
Еще в сонном состоянии, когда слух может быть острым чрезвычайно, я часто слышал странный повторяющийся звук. Он был похож на дыхание огромного зверя, которому, чтобы только вдохнуть и выдохнуть, нужно пятнадцать секунд. Зверь с частотой дыхания четыре раза в минуту. Или это было похоже на равномерное набегание волн. Волны приходили и уходили, обдавая меня брызгами звука со всех сторон. Действительность буквально тонула в этом звенящем дыхании моря. И я понял, что так дышит город.
Полуночный город ничуть не менее величественен, чем море. Ты думаешь, что по улицам города проносятся автомобили?
Нет, это волны наших мыслей сбиваются вместе и перекатываются из стороны в сторону, увлекая за собой беспечных глупцов, неосторожно оказавшихся на улицах. Волны мыслей гонят глупцов на утлых лодчонках мелочного самолюбования и топят их в злачных пучинах греховного падения.
Мы, не отдавая себе отчета, каждый день, каждую минуту, точнее, четыре раза в минуту пытаемся проигнорировать звучащие в нас отголоски дыхания города. Почему мы это делаем? Почему привычно не замечаем его? Потому что боимся. Очень боимся. В каждом из нас прочно засел страх - страх перед мыслями города. Мыслями, которые были нашими. Мыслями, которые мы бездумно транслировали в пространство, надеясь, что они к нам не вернутся.
Город ничего не забывает. Город держит наши мысли внутри себя, дожидаясь момента нашей слабости. Каждые пятнадцать секунд город пробует нас на зубок, как будто мы орешки. А ну, который расколется? А ну, который размякнет? А если размякнешь - ты во власти города. Он берет тебя в оборот. Он становится твоим хозяином. Он счищает с тебя защитную шелуху, он лущит тебя и кидает на сковороду своего пространства. И тогда ты понимаешь, что дыхание города - это шипение масла на горячей сковороде. Не иначе, ты попал в ад!
Город.
Город не прощает ошибок.
Но город учит их не совершать.
Каждая моя ночь стала похожа на кошмар сапера, навечно оставленного посреди минного поля. Сколько бы мин ни нашел, наверняка их осталось еще больше. Сколько бы раз ни взорвался, все равно тебя снова и снова будут возвращать на место: опять целого, с руками и ногами, чтобы начать сначала. Город - это бессмертный дракон, а мы на его теле - всего лишь жалкие букашки, нужные для его жизнеобеспечения. Бессмертный дракон, который должен быть уничтожен.
Я сидел на унитазе и ждал, что вот-вот сюда ворвутся мусора... Прошло пять минут, и я понял, что кажется, повезло. Можно выходить и наслаждаться обедом.
Я не спеша поел, выпил, подал официанту чаевые, - достаточно щедрые, чтобы он не смотрел, в какую сторону я буду уходить. Я зашел на вокзал в камеру хранения и достал кувшинчик, спокойно распечатал его и выпустил джинна на волю. Джинн - это название новейшего зловредного штамма болезнетворных бактерий.
Люди, населяющие город, недостойны жить. Они все - предатели человечества. Город - это раковая опухоль, которая медленно, но неуклонно распространяется, пока не заполонит собой всю поверхность земли. А горожане - пособники в этом преступлении. Но, если все горожане вымрут, то некому будет помогать городу. Его дыхание мало-помалу прекратится, его высокие уродливые небоскребы, его гордые башни с течением времени обрушатся, никем не подновляемые, и останутся только городские руины, постепенно зарастающие сорной травой. Земля зарубцует свои раны. Я знаю, я верю, что так и будет.
Мимо прошла хорошенькая кассирша. Я был согрет ее заинтересованным взглядом. Девочка! Какая тут любовь?! Иди лучше к своему начальнику! Ишь, смотрит ревнивым взглядом! Какая дурость! Неужели никто не понимает? Все мертвы! Вы все мертвы! С самого рождения! А через неделю здесь вообще никого не останется!
С другой стороны, - думал я, - что еще остается, как не пожить последнюю неделю в свое удовольствие?
И я пустился во все тяжкие. Набил начальнику морду и укатил с вокзала, прихватив и кассиршу, и ее кассу. Почему-то меня никто не преследовал.
Но и через неделю, и через две недели город продолжал жить. Каким-то неведомым образом, город обеспечил иммунитетом всех своих вассалов. Неужели те, которые меня сюда послали, опять проиграли?
А город словно ждал, когда я это пойму. Он наслаждался осознанием своей очередной победы и готовился отыметь меня так же, как четыре раза в минуту имеет всех, кто находится в его пределах.
Когда мусора меня схватили, я дал приказ своей памяти забыть, откуда и из какого времени я прибыл, и кто готовил план покушения.
Всё равно город будет разрушен.
В тюрьме я начал писать стихи. Вслушиваясь в перекликающийся звук падающих с потолка капель, я улавливал ритм, который складывался в музыку. Ритм капель скрещивался с дыханием города. Прибавлялся стук моего сердца, учащавшийся с приближением размеренных шагов надзирателя. Если бы все это записать на ноты, получилась бы превосходная, непревзойденная ритм-секция! Оставалось только добавить мелодию…
Надзиратель принес нотную бумагу и карандаши.
На мой вопрошающий взгляд, надзиратель пожал плечами и сказал:
- Пиши.
Ну, я и попробовал.
Позднее, всё это преобразилось в целый альбом, записанный прекрасными музыкантами, каждый из которых в профессиональном плане был на две головы выше меня.
Чего стоил хотя бы аранжировщик! Как же талантливо он перевел мои не совсем точные и не совсем завершенные закорючки на язык самого популярного в городе стиля, который назывался «Вынь мозги из ушей».
А какие прекрасные исполнители! Когда позднее я слушал главную партию, которую исполняла городская знаменитость, у меня действительно было ощущение, что мозги из меня буквально высасываются. Поэтому, согласно моему пожеланию, альбом был назван «Вакуум в черепной коробке». Круто! Круто! Чи-ги-да! Круто! – улавливаете ритм? – повторяйте вместе со мной – Круто! Круто! Чи-ги-да…
А какие звукорежиссеры! Никогда раньше я не слышал такого мастерского сведения. Это был не просто звук. Казалось, звук был настолько плотным, что его можно было потрогать руками. Такой звук ощущаешь всем телом. Ни с чем не сравнимое ощущение!
Я не смогу передать всего великолепия получившегося альбома. Зато вы можете прочувствовать слова к мелодии. Конечно, стихи намного уступают музыке. Но, может быть, вы тоже замечали, что в общей команде некоторым из ее членов приходится играть роль локомотива, а другие – только вагончики, бесплатный довесок. Вагончик тронется, умом он тронется…
почему-то разум всходит
и заходит заодно
но за что же он заходит?
почему мне всё равно?
старый ворон в грудь колотит, -
точно странник бьёт в окно
почему-то разум всходит
и заходит заодно
разум, здравствуй!
и прощай...
и, прощая,
не кивай.
и, кивая,
так и знай -
разум, здравствуй!
и прощай...
когда-нибудь я встану на перила
балкона своего и упаду
какая-то неведомая сила
меня уже давно предупредила
когда-нибудь я встану на перила
балкона своего и упаду…
И на этом-то город меня поймал.
Слишком поздно я понял, что со мной ведется двойная игра. Я размяк, утратил бдительность, утерял самоконтроль и поэтому не смог противостоять появлению пусть подспудной, пусть подсознательной, но все же симпатии к городу. Вот так иногда город расправляется даже с самыми стойкими противленцами. Лаской, вниманием, добротой.
Я попался. Теперь в глазах своих сподвижников я предатель. Теперь они думают, что я продался. Да, я несомненный предатель! Да, я бесспорно продался! И в порыве умоисступления я стал биться головой о стены своей тюрьмы. Я хотел разбить себе голову, чтобы вакуум, воцарившийся в моих мозгах, вышел наружу. Ну, хоть малейшую трещинку в стенках черепа! Ну, хоть немного надежды на прощение! Где остались те идеалы, которым я верой и правдой служил столько лет?
Самое интересное, что голова моя, за исключением пары шишек, осталась цела. Зато пали стены тюрьмы. Я разбил их, разбил! Если правомерно сравнивать человека с какой-нибудь емкостью, сосудом, в котором есть и форма, и содержание, то во мне на главном месте отнюдь не содержание. Главное – это форма!
Формализм обречен на победу, чего бы он ни касался. Наверняка, это самое страшное оружие, изобретенное человечеством. И даже город не в силах устоять перед формализмом.
Но город может обернуть оружие вспять. Город – прирожденный формалист, и на любую новую форму он предъявит как минимум пятнадцать. Хороший возраст, скажете вы. А я отвечу – отвратительный. Когда вам было пятнадцать секунд, вы впервые в жизни услышали вздох города. В этом вздохе было удовлетворение. Это было удовлетворение вами.
Пали не только стены моей тюрьмы. Весь город обратился в прах. В пыль под ногами. В пепел без пожарищ. В катастрофу без жертв. Город исчез.
Те, которые меня послали в город, запрограммировали меня на то, чтобы до самой победы я не помнил, что именно содержит кувшинчик, какой именно джинн вырвется на волю.
Это был джинн коррозии.
Вся неорганическая материя просто рассыпалась щепоткой пыли.
Как надгробная эпитафия, прозвучал всеобщий «чих».
Города не стало.
И только перед самой смертью город понял, какую шутку я с ним сыграл. Ведь он уже праздновал мое поражение. Ему хотелось насладиться ощущением собственной победы, торжеством над сломленным человечком, который бьется в его стенах, в паутине его сходящихся к центру улиц.
Город понял, как жестоко он просчитался. Он-то небось думал, что сломил меня, выпытал все тайны, смог проникнуть в мои мысли и душу!
Но перед смертью город вдруг улыбнулся мне. В последнем его вздохе я почувствовал эхо хохота…
Насмешка.
Почему?
Я связался с теми, которые меня послали (иронично звучит: «те, которые меня послали!»), и рапортовал, что задание выполнено, противник уничтожен, среди мирного населения жертв нет.
Впору бы радоваться.
А те, которые меня послали, сообщили, что их тоже уже нет. Их победил город.
Но я же уничтожил город! Как же так?
А те, которые меня послали, сказали, что это была ошибка. Одряхлевший феникс мечтает умереть, чтобы возродиться из пепла. Те, которые меня послали, не принадлежали к породе фениксов.
Прощайте – те, которые меня послали…
Может быть, именно этому смеялся город?
А люди, бывшие горожане, ходили среди его руин, по колено в его прахе, и не могли привыкнуть к мысли, что его не стало. Люди чувствовали дискомфорт, потому что уже не ощущали его дыхания. Им не хватало привычной тяжести. Им не хватало его разлинованного пространства.
Я встретил пожилую матрону, что когда-то работала в справочной службе. Я спросил у нее: «Что происходит?»
– Справок не выдаем, – твердо ответила она. И по этой твердости я заключил, что она меня не узнала.
А ведь было время, когда меня знали все в этом городе.
Я встретил официанта. Сейчас на его лице не было слюнявчика, потому что слюнявчик был из неорганической материи и конечно же, тоже подвергся коррозии. Я поспешно отвел глаза от лица официанта. Надо быть деликатным, когда дело касается врожденного уродства собеседника. Как доброму другу, я сказал ему:
- Здравствуй, дорогой! Как поживаешь?
- Извините, я вас не знаю, - молвил он и отвернулся, чтобы не видеть моего уродства. Откуда же оно взялось? Я сроду уродливым не был!
Я встретил свою любовницу-кассиршу и ее начальника, обладателя физиономии, до боли знакомой. Его боли, конечно.
- Милая, я вернулся! – молвил я с пробудившейся надеждой, обращаясь к кассирше.
- Раз! Два! Три!..– сказала она, на каждый счет целуя своего начальника.
- Милая, я здесь! – растерявшись, как-то жалко улыбнулся я.
- Семь! Восемь! Девять!.. – продолжала считать кассирша выдаваемые начальнику поцелуи.
- Милая, я люблю тебя! – прошептал я.
- Тринадцать! Четырнадцать! Пятнадцать! Счет закрыт! – звонко смеясь, проворковала она.
Я бродил по руинам города. Каждый новый шаг давался все труднее. Пыль выше колен не поднималась, но я чувствовал, что она пробралась сквозь мои кожаные ботинки, просочилась через вязаные носки, набилась между пальцев и все сильнее сдавливает ноги.
Я говорил: «Люди, посмотрите вокруг! Вы впервые видите столько неба, столько солнца! Никогда у вас не было столько пространства!»
Меня никто не замечал.
Я кричал: «Люди, вы свободны!»
Меня никто не слушал.
Я спрашивал: «Люди, что же вы делаете?»
Мне никто не отвечал.
Все были заняты. Они строили город.
И очень скоро, очень скоро я почувствовал его дыхание.
когда-нибудь я встану на перила
балкона своего и упаду
какая-то неведомая сила
меня уже давно предупредила
когда-нибудь я встану на перила
балкона своего и упаду…
Они пели песню из моего альбома «Вакуум в черепной коробке».
Бывшие и будущие горожане, а сейчас просто люди.
Круто! Круто! Чи-ги-да! Круто! – улавливаете ритм? – повторяйте вместе со мной – Круто! Круто! Чи-ги-да…
апрель 2003
|
|