На каменистом пустынном пляже было чисто, пустынно и легко.
Море искрило ярким отблеском и тянуло… притягивало… втягивало в себя. А вода обманчиво обнимала вначале и тут же дарила все ощущения майской своей свежести, ощущения уже совершенного.
Мы вдвоем лежим на низких топчанах.
- А сможешь топ-лесс? – спрашиваю я, заглядывая из-под очков в ее прикрытые глаза. – Практически никого нет. А, с верхних этажей корпуса, пусть смотрят и мне завидуют.
Ее реакция была спокойной: после минутного замешательства расстегивает застежку и ложится лицом навстречу солнцу и лукавый взгляд в мою сторону.
Все остальное нахождение на пляже проходило под чувством эротической лени и неги. И ягодки молодой клубники, которыми я ее кормил, и дольки грейпфрута, каждая их которых скармливалась друг другу, как сочный запретный плод. И, стихи молодого Пастернака, почему-то ложившиеся в рифму к чувству внутри…
Душистою веткою мАшучи,
Впивая впотьмах это благо,
Бежала на чашечку с чашечки
Грозой одуренная влага.
На чашечку с чашечки скатываясь,
Скользнула по двум, - и в обеих
Огромною каплей агатовою
Повисла, сверкает, робеет.
Пусть ветер, по таволге веющий,
Ту капельку мучит и плющит.
Цела, не дробится, - их две еще
Целующихся и пьющих.
Смеются и вырваться силятся
И выпрямиться, как прежде,
Да капле из рылец не вылиться
И не разлучатся, хоть режьте.
А солнце билось в грудь своим легким мощным кулаком и истошно взывало о помощи перед каждой новой ее позой.
|
|