- Изя? Ты нашел мне замэну? Не разбивай мое сэрцэ! Если так, то я задушу вас обоих своим роскошным тухэсом! Это говорю тебе я, Шимона Бен-Элайзер.
Потрясающий, неповторимый слэнг тети Симы неизменно приводил в восторг соседей коммуналки, и в трепет тщедушного Измаила Пейсаховича, лбом едва доходившего до необъятной груди своей супруги. Изо дня в день, долгих сорок лет повторялись предупреждения по поводу "разбитого сэрца". Бог мой, какая "замэна"?! Бедному Изе и в дурном сне не привиделось бы. Его на полтонны "Симочкиной страсти" едва-то хватало. Все за глаза так ее и называли "Полтонны страсти". Не знаю, сколько было страсти в громадном теле Симоны, но персоны колоритнее не было во всем дворе. Рыжая шевелюра в мелких бигудях, кроваво-алая губная помада, почти фиолетовый лак на ногтях, лилово-сизые румяна на всю щеку... На грудь можно было запросто поставить поднос с горохом - не просыплется. Сигарета на длинном мундштуке слоновой кости, зажатая между пухленькими указательным и средним пальцами и изящно изогнутый мизинец с бирюзовым кольцом. Крупные оранжевые бусы (имитация янтаря), и коралловый браслетик на складчатом запястье. Все это многоцветие ложилось топографическими обозначениями на Симонин глобус, завернутый в голубое с коричневым шифоновое платье. Оно-то и уподобляло пышнотелую Симону гигантскому глобусу. Голубые окены и коричневые острова.
- Изя? Ты опять лжешь мне, как твои предки фарисеи? - Доносилось порой из прихожей через неприкрытую дверь. - Бог Израиля воцаряется не только на горе Сион. Он все видит даже тут, на благословенном Апшероне. Ну-ка, посмотри мне в глаза! Почему ты не ешь? Почему ты сыт? Кто накормил тебя? Нет аппетита? А что сделалось с твоей памятью? Софочка сказала мне, что в субботу ты неназвал в заупокойной имени моей бабушки. Разве светлая память Розалии Бен-Мойше уже не дорога тебе?
- Прости, мамочка, их так много, покойниц. Вероятно, упустил по рассеянности. Но ведь Софочка могла бы сделать это и сама, - оправдывался Измаил Пейсахович.
- Покойниц много, а бабушка Розалия одна! - всхлипывает Симона. - Или ты забыл холокост?!
- Знаю-знаю. Не забыл. Как можно? Прости, мамочка.
- В эту субботу я сама буду в синагоге и "забуду" назвать имя твоего брата Мордехая!
- Не гневи Бога, душа моя.
- Бога? Ты вспомнил Бога? Ты пришел домой на час позже обычного. Признавайся! Или я задушу вас обоих...
- ...своим роскошныс тухэсом, - продолжал за нее Измаил Пейсахович. - Я встретил по дороге домой Мирона, племянника Оси. Немного поболтали, выпили пивка у Мухтара.
- Так вот почему у тебя не хватило денег отоварить мой список!
- У меня все равно бы не хватило денег. Это не список - это целый талмуд.
- Не смей кощунствовать! Как можешь ты уподоблять перечень овощей священному писанию!
- Прости, мамочка, я не так выразился...
И так сорок лет. Но горе и радость скачут по жизни в одной упряжке. Когда Изя умер, казалось, не будет конца слезам Симоны.
- О горе мне, горе! Почему ты так рано ушел от меня, Изя! Я не роптала бы за измэну, но лучше бы ты жил... - стенала безутешная Симона. - Изя, любовь моя, жизнь моя, сокровище мое!
Случилось так, что одно горе привело за собой и другое. Очень скоро скончалась от тяжелого недуга дочь Симоны Софочка.
- Бабушка, почему ты называешь имя мамы в заупокойной? - спросила как-то в синагоге дочь Софочки Сарра, и сама крикнула раввину с балкончика: София Бен-Измаил!
- ...Бен-Иосиф... - тихо произнесла Симона.
Сарра удивленно оглянулась на опустившую глаза Симону.
- Бен-Иосиф, - повторила Симона. - Да, Сарра, сэрцэ мое. Бен-Иосиф...
|
|