В общем-то, дело даже не в том, что я имею что-то против маленьких человечков. Дело не в их внешнем виде, и даже не в их навязчивости. И не в узости мировоззренческих взглядов, и не в стремлении в споре сказать последнее слово. Я думаю все дело в их обуви. Разбитые, неопределенного цвета башмаки, с рваными шнурками. Вот что меня жутко раздражает. И главное что совершенно не возможно ничего с этим поделать. Поверьте, я пытался. Сначала намекал. Потом, поняв что меня просто не понимают, открыто порекомендовал сменить обувь. Но разве они прислушаются к моему мнению? Максимум чего я смог добиться – они замолчали и долго, пристально на меня смотрели. Само по себе подобное поведение, совершенно им не свойственное, произвело на меня сильнейшее впечатление. А потом они просто ушли. И не появлялись с неделю. Я решил, что наконец-то от них избавился. Но не тут-то было. Это как постоянно повторяющийся сон. У вас бывают повторяющиеся сны? Сны, с одними и теми же персонажами, с событиями происходящими в одной и той же последовательности? Ты всегда знаешь, что это уже было, ту понимаешь что нужно что-то изменить, и в момент когда пытаешься это сделать – просыпаешься? У вас бывает такое? У меня постоянно. Я никогда не пытался с этим бороться, по тому, что понимаю бесполезность данного действия. Я просто принимаю их как факт. Факт, явление. Называйте как хотите. В этих снах только один недостаток –никогда не знаешь, когда он начнется. Нет, я не про то, что не могу отличить реальность от выдумки. Я про то, что эти сны приходят в другие сны. Они их вытесняют, – понимаете? Вы понимаете, о чем я говорю? Вот снится вам например сквер. Осень на дворе, листья опадают. Вот на скамейке сидит старушка. Ветер теребит седые волосы, выбившиеся из под берета. В коричневом кашемировом пальто, с бежевым шарфом. Сидит – следит за внучкой. Сияющий рубин в золотой оправе. Постоянное движение в красном пуховике. Точка нестояния… Стелется дымок, тлеет листва. Знаете, так бывает. Листья прикроют нагую землю ровным ковром, как одеялом, в ожидании зимы. Ведь лето оно не исчезает, оно прячется в опавшей листве. Тепло и солнечный свет обретя наконец плоть, ложатся обогреть землю. А глупый дворник сгребет все в кучу и поджигает. И остается на обнаженном теле земли след, как от гигантского окурка. Сжигают лето, превращают в сладковатый дым. И уходя, оно в последний раз ласково и нежно проводит рукой по земле, как молодой любовник с утра проводит по плечу любимой, обещая вернуться. Именно по этому осенний дым чаще всего стелется по земле, а не устремляется сразу в небо – как это бывает, например зимой. Наверное это знал Иоганн Штраус-младший. Не знаю как уходит лето в Вене, но Штраус точно что-то такое чувствовал. Ведь вальс был тогда модным и популярным танцем. Ни тени грусти, ничего похожего на увядание. Просто прощание, за которым последует новая встреча. Вальс – осенний танец. Смешно наблюдать, - красный огонек в золотой оправе вальсирует с букетом кленовых листьев. Кашемировое пальто на скамейке, седые волосы колышутся ветром. И вдруг выходят эти человечки. По деловому, по хозяйски устраиваются. Один листья в костер сгребает. Двое на скамейке сидят. Один в коричневом, кашемировом пальто и беретке. Другой в черной куртке искуственной кожи. Сидят – разговаривают. Им как бы до меня и дела нет. Вроде бы это не они в сон ко мне пришли, а я сам пришел к ним в реальность и стою истуканом, разглядываю. Мимо протискивается еще один человечек. В красном пуховике, в руках стопка книг. Идет к костру, забавно подпрыгивая. И начинает их по одной в огонь бросать. А огонь яркий такой, пылает… Ни дыма, ни копоти. Языки огня к рукам тянуться. Угощения просят. Книги для огня, - я знаю это точно. Они были написаны для того, что бы сгореть в этом костре. А я знаю, что есть там одна книга, которую я точно не читал, но очень нужно прочесть. Вы понимаете меня. Так бывает. Когда есть предопределенность. Ты чувствуешь её, ощущаешь что должен что-то прочесть или что-то сделать. Это со всеми бывает, это те грани, когда наступает момент передела реальности. Ведь мир состоит из миллионов шестеренок и вращается вокруг своей оси. А мы стоим в стороне и в нашей власти в определенные моменты дернуть рычаг, и перевести вращение оси собственной жизни на новую шестерню вселенной. И каждый такой скачек ведет нас на новый уровень понимания, а каждый пропущенный момент, - есть упущенная навсегда возможность. Дождаться когда ось провернется и шестеренки снова совпадут - практически не возможно. Но это не конец света, всегда появляются новые и новые возможности. Иначе, посредством других путей, но все -таки подняться выше. Главное в нужный момент решиться и дернуть рычаг. Соскочить с этой шестерни и перейти на новую. И каждый переход есть изменение нашей жизни. Смена работы, женитьба, измена, предательство. Это все шестеренки. Вот неужели у вас не было такого, что бы вы прошли мимо нищего ни бросив ни монетки, и ощутили в груди ноющую боль? Шли и оправдывали себя тем, что холодно рукам лезть за бумажником, что эти деньги ничего не изменят, что мелочи все равно нет? А вместе с тем в вас зрело желание вернуться и положить вместо рубля – десять? Вот! это вы прошли мимо очередной шестеренки, не дернув рычаг, не решившись развернуть призму своего мира и не увидев очередной грани. Переходы бывают постоянно. Маленькие или большие, вверх или вниз. Каждое слово и каждая мысль есть маленький переход. Изменение реальности. Твоей собственной реальности. Порой даже самые близкие люди не понимают - что с тобой происходит. Ты кажешься им другим. А дело-то все в том, что ты уже изменил свой мир на столько, что значение этих людей для тебя, и твое значение для них изменилось. Полотно вселенной, одеяло из лоскутов. И ты постоянно подшиваешь что-то новое – как вам такое сравнение? Я так подробно об этом рассказываю для того, что бы вы понимали, почему всего лишь одна книга в изменившемся сне – так много для меня значит. Ведь я, понявший механизм движения, не могу дернуть рычаг. Вы меня понимаете? Этот момент для меня самого не очень понятен, – но он видимо важен. Ибо ради него я вышел из всего механизма. Я вывел свою шестеренку из непрекращающегося цикла, из беспрерывного перемалывания визуальных форм, из которых мы составляем свой мир. Я вычленил главное, я зафиксировал новую ось. Я повторяю раз за разом попытки перевести рычаг, – но не в состоянии этого сделать. Я просыпаюсь.
Они явно знают что происходит. Возможно, дело в том что их специально послали помешать мне подняться выше. Я не могу понять. Много снов подряд я наблюдаю за ними. Я изучил каждого из них в отдельности. Я могу закрыть глаза и представить себе всех четверых. А могу каждого по отдельности. Это не составит никакого труда, но и не имеет никакого значения. Что такого в том, что я могу их представить. Это ведь не главное? Верно? Я вот думаю что не главное. И дело даже ни в том, как они одеты – хотя это конечно нелепость. А их обувь… Не помню – я говорил вам про их башмаки? Рваные и разношенные, словно специально подобранные на помойке. С рваными шнурками, замызганные грязью… Я вот не представляю - как в таких башмаках можно вальсировать под Штрауса младшего. Не думаю что в Вене, даже в 19 веке была столь безобразная обувь. Да и не это главное. Как можно осенью, когда лето уходит дымом костра, как можно так бестолково разрушать гармонию мира? Но в общем-то дело даже не в этом. Вот как человечек с такой обувью может болтать ногами на скамейке? А как так могут поступать два человечка? Я много думал об этом. Даже больше чем о том - как в такой обуви сжигать книги. Потому что книги сжигать в таких ботинках может быть даже и очень правильно. Естественное в этом что-то есть. Правильное. Может это даже правильней чем сжигать книги в хороших, начищенных до блеска сапогах. Хотя и такое тоже было. С парадным цоканьем каблуками, с зажженными факелами и с блеском в глазах. Ведь сапоги они не для этого предназначены. Совсем не для этого. Вот вальсировать в них, - наверное, одно удовольствие. Цокая каблуками. С блеском в глазах. Хотя это и не важно. Просто трудно представить человека танцующего вальс без блеска в глазах, но в сапогах. Особенно человечка. Особенно в Вене, под вальс Штрауса младшего. Хотя может быть в сапогах и не так удобно. Ведь знаете, раньше при императорском дворе не принято было танцевать вальс более десяти минут. Наверное, это делалось для того, что бы было время сжигать книги. Хотя это было значительно позднее. И не в Вене. Но европа – она же такая маленькая. Какая разница – итальянский сапог, венский вальс или швейцарские альпы. Все одно. Умещается на одной шестеренке воспоминаний нищего в переходе. Гулким эхом, отражаясь в потемках сна, мечется через ось присутствия человеческой жизни. Поднимаясь к вершине, видя конец пути. Место, где шестеренка соскочит, прекратив свое движение затухающим пульсом. Фибриляцией сердечной мышцы в остывающем теле, едва прикрытом старыми газетами в темном переходе. Утром, проходящие мимо поймут, что жизнь ушла. Хотя поймут пожалуй не сразу. А возможно не поймут вовсе. Пройдут мимо, перешагивая через ноги в истоптанных ботинках, не боясь разбудить. Не зная того, что он все равно не проснется. Пойдут по своим делам, так и не дернув рычаг. Не перескочив на очередную ступень. Возможно, на него обратит внимание проходящий мимо патруль. Ткнет безразличный сержантик дубинкой, попросит подняться. А поняв что произошло - просто вызовет труповозку. И сбагрив тело отправиться на рынок проверять регистрацию, цокая каблуками начищенных сапог.
В морге тело разденут. Грязный китель, сохранивший пробоины орденов скормят огню, как затравку. Что бы он знал запах будущей пищи. Что бы вечный голод имел вкусовой окрас. Не знаю как вам, а мне кажется, что кремация – это попытка откупиться от вечно голодного огня. Просто каждый откупается чем может. Кто-то скрюченным и высушенным телом лета, кто-то книгами… А кто-то закоченевшей плотью. Это естественно и гигиенично. Это вращает шестеренку беспечного огня, шестеренкой собственной жизни. Ведь в рождении все мы проходим через пламя. Обжигающее пламя страсти, каминное тепло утробы, слепящий свет прозрения, курящийся аромат ладана. Огонь порождает нас, и он же нас поглощает. Ведь и шестерни выкованы в огненном горниле. Ведь и призма вселенной, - лишь оформленная огнем кучка песка. Песка - высыпавшемся из растоптанного и рваного башмака, который после стерилизации попадет к очередному бомжу в одноночное пребывание в приюте. А может и не бомжу. Может быть маленькому человечку в красном пуховике, единственным богатством которого являются книги, не им написанные. Прочитанные и не понятые. По тому, что есть что-то не правильное в том что бы понимать написанное, и ничего не делать. Как можно прочесть книгу, и не понять, что только от того – дернешь ты рычаг или нет – зависит твое движение, твой рост. Ведь это преступление – знать, что должен делать – и не делать этого. Возможно по этому книги лучше не читать. Ведь сам факт прочтения является тем самым рычагом, которым ты начинаешь движение. А начать движение и остановиться - преступление. Намного проще книги не читая сжигать. В осеннем сквере, под вальс Штрауса младшего. Сжигать свои сомнения, свою боль, свое понимание и преступное ничегонеделанье. Просто сжигать. Это ведь тоже действие, тоже рычаг. Движение шестерни. Не все ли равно – подниматься вверх или опускаться вниз. Главное двигаться, и делать это целенаправленно. Раскручивать многогранный мир, обосновывать движением смысл существования оси. Ведь простое вращение, без движения вверх или вниз, по сути и есть бытие. Сидение на скамейке в сквере в черной куртке, болтание ножками. А ведь если рядом вращается еще одна шестерня в коричневом, кашемировом пальто, то в бытии есть некий искусственный смысл. Вращение ради вращения. Жить ради того, что бы жил он. Рядом с тобой. Вместе с тобой. Вращаясь в одном темпе, на одном уровне, соприкасаясь лопастями. Вращаться и не обращать внимания на весь остальной механизм. Или обращая, и двигаясь в едином порыве вверх или вниз. Дергая за рычаг вместе. Или подтягивая своим примером за собой. Конечно, со временем лопасти сточатся. Соприкосновение будет не столь сильно, но оно все еще будет поддерживать движение в одном ритме. В одном ритме, но в разных направлениях. И однажды, одна из шестеренок, сорвавшись, сойдет со своей постоянной орбиты и застынет в стороне. Ну а вторая, продолжая по инерции вращаться, останется в пустоте. Сточенная, не способная прибиться к другим, постоянно двигающимся механизмам. Не готовая остановиться, и не желающая дергать рычаг. Продолжит вращение, до тех пор, пока не перемелет призму собственного восприятия в песок, и не застынет на перегретой оси. Не осядет остывающей плотью, не утолит на микрон вечный голод огня, пробивающийся через влажную листву в костре тихого, осеннего сквера.
Но что-то я с вами заговорился. Пойду я к ним, попробую еще раз. Я знаю, – они ждут меня. Мои человечки. Ждут, когда я приду и попытаюсь снова изменить этот мир. Возможно, мы с вами не увидимся больше, но я хочу сказать вам спасибо. Спасибо за то, что умеете слушать, и за то, что попытались понять. Или сделали вид что попытались. А вам лучше зайти за дом и спуститься в переход. Если успеете, – не сомневайтесь. Дергайте рычаг. И вот еще что – меньше десятки не кладите, – не стоит мелочиться.
|
|