Моряк Гордей.
Рассказ.
Перед грязным витражом общепитовской столовой переминался с ноги на ногу отец невесты - сухой и высокий дядька Гордей с обвислыми рыжими усами. В руках он держал вышитый рушник с караваем и солью. Гордей Иванович выдавал замуж последнюю из четверых дочерей Анну за лейтенанта Нобника.
Гордея в рыбацком поселке знали и уважали. Вдовец один воспитал дочерей, которых его Татьяна, большая охотница до мужиков, нарожала быстренько - через каждые два года и умерла от непонятной болезни крови, в аккурат на Петров
день, когда маленькой Анютке - нынешней невесте было - то всего три годика.
Гордей и его передовая бригада в тот день набили трюма траулера в подволок тихоокеанской сельдью и спешили домой, выжимая из старичка МРТ-1 аж целых 12 узлов. Радиограмма о смерти жены пришла, когда до поселка оставалась двое
суток хода.
Долго стоял рыбак над рыжим холмиком, с нанизанным на него серым памятником с пятиконечной звездочкой в окружении притихших девочек, старшей из которых на днях исполнялось 9 лет. Солнце готовое сжечь с лица земли явную несправедливость создателя - сделать вдовцом моряка, полуденным маревом стекалось с погоста к пыльному поселку.
Татьяна, царство ей небесное, была гулящая баба, и Гордей знал об этом, но когда пьяный рыбмастер заметил, что она «слаба на передок», разукрасил рожу передовику социалистического соревнования и поселковому депутату всеми
цветами денежных знаков.
Клаксон рявкнул и вырвал Гордея Ивановича из прошлого. Подержанная ГАЗ-21 с лучистыми золотыми кольцами на крыше автомобиля плавно стала заворачивать к столовой с облезшими желтыми стенами в разводьях трещин последнего землетрясения.
Гордей с хрустом распрямил спину; гости зашевелились и загалдели; колокол на столбе зашипел, и треск помех слился с маршем «Мендельсона».
Свадьба как свадьба: стандартный набор закусок и ритуалов, традиционное «Горько на счет»; и шумный пирог, который обносила среди гостей свидетельница, чтобы собрать побольше денег для молодых. Пирог выпала честь разрезать за 300
рублей командиру подводной лодки, на которой и служил жених. Родители Нобника на свадьбу из Москвы не прилетели, что дало повод в очередной раз посудачить в поселке злым старухам над несчастной, но дружной семьей пожилого рыбака.
В общем, свадьба, как свадьба. Скоро все напились; боцман рвал меха баяна, а муж старшей сестры подбивал поддатую молодежь украсть невесту, чтобы заставить салагу - жениха выпить из полной туфли 38 размера, которую зятек
снял с ноги новоиспеченной гражданки Нобник. Моряки косилась на брюхатую невесту и, попыхивая папиросами, отказывалась: «Как бы того, не родила».
Сам жених с тоской смотрел на вакханалию, творившуюся за столом, и помалкивал. Лейтенант еще и напрасно злился на механика Жданова, который, находясь в хорошем подпитии, попросил слова и произнес, с точки зрения Старова, замечательный тост: «Желаю нашим соседям за проливом Лаперуза:
-Свата рикшу, тещу гейшу, а жениха Мойшу! А нашим молодым, по эту сторону Лаперуза, детей как у отца – молодца Гордея Ивановича. За родителей!»
Выпить то выпили, но зашушукались. Толя Жданов, не силясь понимать - почему не слышно грома оваций, не обращая внимания на негодующие взоры жениха, налегал на голубцы. Ефим Нобник скрывал, что был евреем, но одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять генотип «Земли обетованной» унаследованной от предков, превалировал над фенотипом земли москалей.
Старову стало нестерпимо скучно, и он после десятого повторения «Арлекино» с прилипшей к нему с начала вечера носатой девицей, деликатно намекнув ей на гальюн, прошмыгнул в коридор, где моряки с экипажа во главе с замполитом, заканчивали последние театральные приготовления выхода на свадьбу свиты «Нептуна . На старшего лейтенанта никто не обратил внимания, и Виталий через уже остывшую и пустую кухню вышел в прохладу Сахалинской ночи.
Легкий бриз струился с моря. Желтая луна в красочных бликах темной изумрудной воды, рисовала ребристую дорожку к холмистому берегу с густыми зарослями лимонника. Цикады разносили свою свадебную песню далеко-далеко вдоль узкой кромки берега и сливались с привычным шепотом, ласкающего прибрежные камни темного моря. Издали с сопки доносились обрывки разухабистых, свадебных частушек, да черноту ночи вспарывали сигнальные ракеты, запускаемые в честь молодых кем - то из сигнальщиков по приказанию набравшегося посаженного отца жениха – командира Б-61.
Старов присел на теплый еще валун и закурил, наслаждаясь красотой ночного моря. Нежный запах болгарского табака смешивался с запахами моря, йодом водорослей, оставшихся после отлива на берегу и витал, и кружил в слабом облаке дорогого мужского парфюма, исходившего от сильного молодого тела. Виталий размышлял, стоит или не стоит прокрутить быстротечный роман с носатой девицей, однозначно давшей понять ему, что девочка готова. Легкий хмель кружил в голове и накручивал мысли о женитьбе: «Нет извольте, таких свадеб в тьме тараканье нам не надо. С Нобником ясно, девушка беременна, хочешь не хочешь надо жениться: «Облико морале –совьето офицеро!».
Да и невеста, если сказать, - красавица, говорят в мать - покойницу. Высокая, стройная, темные волосы толстыми кольцами по старинному образцу уложены на голове, величественно поддерживаемой лебединой шеей в богатом ожерелье – подарке неведомой свекрови. Глаза миндалевые, задумчивые с поволокой с большими пушистыми ресницами смотрят всегда открыто, и в них столько внутренней силы и чистоты, что хочется встать на колени и молиться, словно матери небесной. Губа - не дура у строптивого Нобника - такую кралю отхватить.
Лейтенанта Ефима Нобника он знал плохо, как и все москвичи, парень был с норовом, а на Тихоокеанском флоте, таких офицеров не особо жалуют. Прошел уже год его службы в экипаже, но командир электронавигационной группы звезд с неба не хватал, поэтому и звание старшего лейтенанта в отличие от Старова не получил. Нобник держался особняком, дружбы ни с кем не водил, хотя и был всегда приветлив. А главное, у Ефима водились деньги. Он охотно одалживал другим лейтенантам, просаживающим свою получку на берегу за два-три ужина с девочками в ресторане. Командиру БЧ-3 большой дизельной подводной лодки - Старову Ефим симпатизировал, и когда Виталий попал в медсанчасть с банальной ангиной, даже навещал его, принося с собой фляжку коньяка для «полоскания горла». Перспектива, что их приятельские отношения могут перерасти в необходимую для подводников флотскую дружбу, мгновенно расстяла, когда проигравшись в Кошу (разновидность настольной игры в нарды, зам.авт), Нобник со злостью швырнул доску в лицо Старову. Виталий наладил ему в ответ хорошего пинка и выгнал из первого отсека лодки, приказав вахтенному: «Лейтенанта Нобника в торпедный отсек не пускать без сопровождения командира и старпома». Матрос Аглиулин вытаращил узкие глаза, поняв приказание к исполнению дословно, начал соображать, как такое может быть на практике.
Где Ефим познакомился с Аней никто толком и не знал. Полгода назад заходили в Советскую Гавань, и Нобник тогда исчез на три дня, что было неслыханной дерзостью для молодого офицера. Лейтенанта искали всем экипажем, а он запал в каком - то борделе, устроенном в одной общаге, где обитали девушки со всей страны в погоне за длинным рублем на переработке рыбы.
Ефима препроводили на гауптвахту, и резвый замполит начал готовить суд чести. Старов хорошо помнил скисшую рожу зама после посещения по этому вопросу начальника политотдела. Один звонок из Москвы и лейтенант Нобник не только не предстал перед судом чести, но и был досрочно освобожден. Кто его московские покровители никто не знал, но поговаривали что мамаша - директор Московского военторга. Еще поговаривали, что в том общежитии и нашел лейтенант свое счастье. Старов мало этому верил, милая невеста не походила на обитательницу рыбацкого борделя.
В темноте послышался прокуренный кашель, затрещал хворост и из кустов, осторожно преступая по крутым земляным ступенькам, спускался к морю Гордей Иванович.
На полпути он увидел сидящего на валуне спиной к нему человека, и остановился в нерешительности. Старов обернулся, узнал отца Ани и окликнул его: «Гордей Иванович, присаживайтесь, покурим!»
- Будешь?! - Сиплым голосом спросил рыбак, протягивая холодную фляжку.
Виталий сначала сделал маленький глоток, а затем запрокинул голову, принимая «на грудь» удивительно приятный на вкус крепкий напиток с хорошим терпким запахом.
- Понравилось?
- Слов нет! - сладостная нега растеклась по телу.
- Чача на Женьшене, сам гоню из дикого винограда. А женьшень, старшая дочь привезла из Уссурийска. Ее Марина зовут, от слова море! - Гордей тоже приложился к фляжке.
- Только она единственная моя дочь, а остальные не мои, - неожиданно у него вырвалось - и рыбак замолчал. Старов по треску табака и яркой вспышки цигарки у обвислых усов понял, что затянулся Гордей Иванович крепко.
-Тебя как зовут, старлей?
-Виталий!
-Женат?
-Нет пока.
-И то правильно. Моряку жениться надо, э—так лет в тридцать пять, когда погоны большими звездами да широкими шевронами будут украшены. В кармане станет кошель потолще. Да и умишка уже наберешься, а главное женщин понимать начнешь.
-В каком смысле? – Старов с интересом всматривался в темный лик интересного собеседника.
-Я один воспитал четырех дочерей. На моих глазах они из маленьких девочек превращались во взрослых девушек. Они разные, но объединяет их одно желание любить и быть любимой. Несчастными их делаем мы - мужики, потому что не даем того, что по праву им принадлежит от бога. – Рыбак вздохнул. Уметь любить женщину большое искусство, у нас в стране не учат этому, а жаль.
От услышанного Старов просто обалдел. Пожилой моряк показался ему, как все просоленный морем, без лишних изысков мужиком, для которого все удовольствия сводятся к хорошей выпивке и горячей одноразовой постели с грудастой рыбачкой.
Мысли понеслись по кругу: «Оказывается, Старый ты самодовольный индюк, посматривающий на людей свысока. Среди не отесанных на первый взгляд мужиков рыбацкого сословия встречаются тонкие и ранимые, также как и среди интеллигенции - отъявленные негодяи и садисты".
-Любить женщину, это не только читать ей стихи при луне, но и разделять с ней постель. Моряку в этом вопросе в отличие от сухопутного и пешего брата, намного сложнее. Разлука притупляет физическую близость, а если ты еще и немастак по этой части, то раззадорив девушку, рискуешь по возвращении с морей в лучшем случае вернуться к пустому очагу. – Гордей чиркнул спичкой и Старов увидел боль на его лице. Она глубокими морщинами собралась у слезившихся глаз и сбегала по обвислым усам в черноту ночи.
-Так было со мной. Мы любили друг друга, но рожала моя Татьяна от других мужиков. Я оставлял надежду, что это не так. Однажды на этом самом месте она призналась. Тогда у нас сорвалось из-за меня. Я страшно избил ее, но сделал еще хуже. Жена болела и не могла встать к детям. Я пил на судне, закрывшись в каюте. Девочки плакали и жалели мать, не понимая, что натворили их родители. После запоя, увидел изможденные лица дочерей, занял кучу денег, перевел их в чеки и по книжке моряка набрал всяких вкусностей и дефицитов. Через день ушел в море отрабатывать долг. По возвращению увидел, что она снова беременная. Скоро родилась Аня. Позже узнал, что четвертую дочь она родила от того самого барыги, которому я был должен тогда. Он потребсоюзом у нас командовал. Три года мы жили тихо, да и Таня остепенилась, но умерла…Пусть ей будет земля пухом! – рука моряка быстро сделала жест, похожий, как в кино, на освещение себя крестным знамением .
-Папа! Папа! – звучал тонкий голос сверху с невидимой в ночи округлости сопки, ей вторил басовитый:
-Отец, мы уезжаем. Отец, Гордей Иванович!
-Ладно, Виталий, извини за откровенность старика. Иногда выговоришься хорошему человеку и полегчает. Вы хороший человек, слушать умеете боль человеческую. Спасибо. Давай допьем и наверх. - Выпили.
-Правда, у меня теперь зять Мойша, как ваш дед говорил*? (дед-механик на корабле – зам. автора).
За Старова над морем полетел с надрывом голос В. Высоцкого: «Закаленные во многих заварухах,
Слухи ширятся, не ведая преград,-
Ходят сплетни, что не будет больше слухов абсолютно,
Ходят слухи, будто сплетни запретят!»
На самой вершине сопки Старов подал Гордею руку, и они выбрались из зарослей на песчаную дорожку, ведущую к зданию столовой, еще более ветхому и казалось, придавленному темнотой. Красные фонари габаритов «Волги» качнулись на разбитой дороге и исчезли. Гордей Иванович украдкой перекрестил молодых, и сам себя в мыслях успокоил: «Говорят евреи хорошие любовники и наших русских женщин обожают. Повезло дочке, не то, что ее покойнице матери. Да и зятек сразу видать не моряк, скоро на берег спишется не то, что этот вдруг не с того не сего, полюбившийся стралей. Утюжить моря и океаны будет - куда с добром!»
-Пойдем Виталий накатим еще по одной за молодых! - С теплотой в голосе позвал Старова, вмиг состарившийся Гордей Иванович.
В ярко освещенном кругу, взбивая пыль, рыбаки и военные моряки с Б-61 затеяли во дворе столовой самую интеллектуальную игру - перетягивание каната.
- На три! – орал пьяным голосом командир и дал отмашку. Крепкие тела упали вдоль толстого пенькового каната с обоих концов двумя командами, подошвы поехали по земле. Треск! Отсыревший в трюмах канат, лопнул ровно посредине, и облака пыли накрыло барахтающиеся «две кучи малы». Свадьба набирала новые обороты. Гордей весело смеялся, приобняв за плечи коренастого подводника. Старов понял, что старый рыбак по –настоящему счастлив только сейчас.
|
|