Глава 1. СТИХИ-ПЕСНИ, СТИХИ О КАРТИНАХ, СТИХИ-ПЕЙЗАЖИ
Пусть не сердится на меня уважаемый читатель, но писать обзоры – дело нелегкое. Откуда начать, куда повернуть? Поэтому я опиралась на классификацию Дмитрия Родионова, в его обзоре стихов шорт-листа. Его работа показалась мне чем-то вроде лоции незнакомого побережья. Есть чем руководствоваться, есть на что ругаться, если сядешь на мель.
А классификации, наверное, затем и создаются, чтобы опереться на них и оттолкнуться. Потому что любая классификация – ложь. А в поэзии – тем более.
Первое подразделение в Димином строю – это стихо-песни. Что бы это могло быть? Стихи, которые намурлыкиваются под перебор гитарных струн? Или те, на которые можно написать песню? Или те, на которые песни уже написаны?
Тогда «Музыка VII века» Ксении Полтевой должна присутствовать именно здесь. Это реально существующая песня. А стихи Даши Баталиной на мой взгляд для песни слишком глубоки и эмоциональны. Их бы в лирику…
Но дабы не спорить с оценками автора, давайте привлечем постороннего арбитра. Кто главный судья на непрекращающемся поэтическом турнире? Правильно, граждане, Время!
Какие же из перечисленных направлений стихосложения выжили в его потоке?
Песни? Конечно! Весь Бернс – это песни. Кольцов – песни. Некрасов – песни. Есенин – не весь, но тоже песни. Рубцов – сюда же. Следовательно, вполне поэтический жанр и действительно, жаль, что жюри песнями пренебрегает.
Хотя, если учесть песню Ксении Полтевой – все же не обошлось без них и в шорт-листе.
О «Музыке VII века» я уже написала рецензию. Не хочу повторяться, добавлю только, что все достоинства, присущие песням, в этом стихе наличествуют, а недостатки практически отсутствуют. Автору удалось соединить песенность и высокую художественность текста.
Стихи-картины? И я тут же вспоминаю хрестоматийное: «Любите живопись, поэты» Николая Заболоцкого. Вот ведь – время сохранило! Несмотря на кажущуюся вторичность. Наоборот – стихотворение властно возвращает к портрету, становясь ярче и сильнее красок живописного воплощения…
«Со дна души моей мерцают
Ее прекрасные глаза»
Значит, если осуществляется взаимопроникновение двух искусств не просто механически - увидел, восхитился, описал –но создавая новое прочтение привычных красок – то стихи имеют право на высокое имя Поэзия.
Но в этом свете яркое стихотворение Надежды Колноузенко по картине Александра Шилова «Зацвел багульник» все же вторично. Это раскрытие образа женщины на картине, раскрытие того, что автор стихотворения увидел в действительно сильном и талантливом полотне.
…Ждали , как манну, весеннего клевера...
Вот и багульник – весною повеяло...
Срок мой пожизненный кончен, наверное...
Руки натружены, сердце застужено
Вечною болью невинно осУжденных...
Выцвела глаз моих прежняя просинь...
Мне бы туда, где тебе двадцать восемь...
И все же вчитайтесь – это описание. Не произошло чуда - слияния двух душ, потому что такое чудо растет только на поле по имени Сопричастность. В двух последних строчках поэтесса попыталась заговорить от имени своей героини – но это общие слова. Не те, единственные, выстраданные, какие шепчут увядшие губы той, не увядшей, упрямо-живой любви. И я не уверена, что сердце застужено –погасшим людям не надо собирать ветки багульника, не надо держать их в воде на подоконнике и вглядываться в их неяркую красоту. Не зря художник спрятал глаза своей героини в милосердном сумраке – и мы можем только гадать по горькой складке, что таится в них – Слезы? Надежда? Память?
Время сохранило для нас и великолепные образчики пейзажной лирики. Навскидку если начнем вспоминать стихи Пушкина, Лермонтова, Тютчева и Есенина, то половина из них окажутся пейзажными. Если не больше.
Но, мне кажется, Дима неправ, присоединяя этот замечательный вид стихосложения к живописным зарисовкам. По себе знаю – любое пейзажное стихотворение – стихотворение на сто процентов лирическое. Только лирический герой в нем – лес и небо, городские улицы и море. И нечего обманываться сиянием небес и пушистыми ветвями - все равно это портрет души автора в какое-то из его взлетных мгновений.
И здесь работают не просто переливы красок. Давайте вспомним хрестоматийные слова Константина Треплева из чеховской «Чайки» -«У него на плотине блестит горлышко разбитой бутылки и чернеет тень от мельничного колеса - вот и лунная ночь готова, а у меня и трепещущий свет луны, и тихое мерцание звезд, и далекие звуки рояля, замирающие в тихом ароматном воздухе»».
Авторы пейзажной лирики, отобранной в шорт-лист очень уверенно владеют приемом писателя Тригорина. Они выбирают наиболее яркие, выразительные черты из описываемой картины. И пейзаж становится не картиной, а сценой, интермедией, драмой и трагедией в полном смысле этого слова..
Ну, какие, скажите, излишние краски и детали в драматическом стихотворении Александра Брятова «Между средой и четвергом»?
Между средой и четвергом
в остервененье трезвом
жестянщик-ветер за окном
сортировал железо.
Он долго встряхивал листы
пред тем, как шваркнуть оземь,
как будто залпом холостым
шугал из сада осень,
а после жути нагонял
на сонное жилище,
рихтуя мятый матерьял
пудовым кулачищем.
И, припадая на крыло
как раненая птаха,
всю ночь ломилось в дом стекло,
заиндевев от страха.
Образ ветра-жестянщика, шугающего из сада осень, нов, интересен и многопланов. И пусть «Эго» здесь не выпячено во всей его иронии, страсти, резонерстве, но никуда оно не делось. И это сам автор, преодолевая осеннюю тоску, работает у ветра в подмастерьях. Это он весело шарахается от листов, которые ветер собирается «шваркнуть оземь». И он же оглядывается на сонный дом, восхищаясь разгромом и ужасаясь пудовым кулачищам разбойника-ветра. А последняя чуть насмешливая, но неожиданно трогательная строфа добавляет в мажорный строй стиха неожиданную оторопь, делая стихотворение не просто развернутой метафорой буйствующей осени, но и событием – со-Бытием различных сил и сторон мироздания. А уж аллитерации здесь – точнее не бывает: дребезжание звуков «в остервененье трезвом», «сортировал железо», удары в «рихтуя мятый матерьял» и неожиданная паника «в» и «л» в «ломилось в дом стекло, заиндевев от страха».
В стихотворении Лады Миллер «День выдался» тоже нет никакой статичности, свойственной запечатленному пейзажу. В нем все переливается, движется, краски существуют, но особые – краски состояния души, радостные, теплые и прозрачные, как стеклышки калейдоскопа.
День выдался солнечным, радостным, хрупким.
А ты говорила, что осень настала.
Деревья латали цветастые юбки
( Оранжевый в моде. И трепетно-алый)
Скатились на берег озябшие утки,
И пруд задрожал и разбрызгал осколки.
Цвели георгины, афишные будки,
Смолистые шишки на плюшевой елке.
А воздух казался хрустящим и сладким,
Ты пела, смеялась и кутала плечи
И только глаза карусельной лошадки
Смотрели на осень с тоской человечьей...
И тем не менее архитектоника стиха, как ни странно, напоминает построение стихотворения предыдущим автором. Так и там в есть основная тема, а в концовке неожиданно проявляется новый поворот сюжета. Причем очень сильный поворот: от мажора к человечьему испугу и человечьей тоске.
И при чем здесь пейзаж, скажите мне?
И еще одно осеннее стихотворение, по внешнему признаку отнесенное Д. Родионовым к «пейзажным»: «Ребенок в парке» Андрея Баранова:
Дитя за мыльным пузырем
бежит по парку.
Осенний день горит огнем
светло и ярко.
А в пузыре, как в янтаре
за тонкой пленкой,
мир, отраженный в хрустале -
в глазах ребенка.
Там кленов охра, вязов жесть,
собаки, люди.
Там все, что было, все, что есть,
и все, что будет.
Пейзаж здесь существует в двойном или тройном отражении, преобразуясь из осеннего многоцветья в картину будущей жизни, неожиданно и волшебно возникающую на переливающейся пленке мыльного пузыря. Очень интересный ход, придающий стихотворению неожиданную философскую глубину. Казалось бы все просто, да? А если задуматься, может быть душа каждого из нас и есть ребенок, бегущий за мыльным пузырем своей жизни. Единственный недостаток, на мой взгляд, излишняя затянутость, обилие перечислений
Там все надежды и мечты,
как бы в реторте:
служенье богу красоты,
победы в спорте,
там глубина любимых глаз,
восторг признанья,
свиданий сон и горечь раз-
очарованья...
Можно было бы вот эти два четверостишия убрать без всякого ущерба для стиха, оставив последнюю строфу великолепную в своей естественности:
И все взрывается шутя
без слез, без муки.
И удивленное дитя
разводит руки.
А вот, на мой взгляд, самое глубокое из «пейзажных» стихов шорт-листа - стихотворение Михаила Сопина «Летит и не падает снег».
По улицам
Свет близорукий.
Случайные призраки встреч.
И странные синие звуки,
Живую обретшие речь.
Смещаются люди и тучи.
И ветер -
Как мокрая плеть.
И все-таки,
Как разнозвучно
Звенят тополя в гололедь!
Качаются бледные тропы -
Вечерние светят огни.
О чем ты,
Души моей тополь,
В раскатную наледь звенишь
То весело, то обреченно?
И медленно -
Будто во сне -
Бесплотный
От сумерек черных
Летит и не падает снег.
Предыдущим рецензентом оно осторожно вынесено в обзоре в стихи вне рамок. А чем не пейзаж? Городской пейзаж, в котором так остро, так точно ощущается все то, что я говорила о пейзажной лирике – поэзия души, с лирическим героем, вытащенным из привычного «я» - в пустоту и неуют сопредельного пространства.
Это наивысшая ипостась лирики, когда не поймешь, где автор, где мир. Где все обнажено и переплетено. Где тополь души похож на колокол храма. А летящий и не падающий снег – на мир, в котором сохранено и живет рядом, в параллельных пространствах, прошлое и настоящее, «вчера» и «завтра»… «я» и «вселенная»…
Глава 2. СТИХИ О ГРЕКАХ
«Не лепо ли ны бяшетъ, братие,
начяти старыми словесы
трудныхъ повестий о пълку Игореве,
Игоря Святъславлича?
Начати же ся тъй песни
по былинамь сего времени,
а не по замышлению Бояню!
Боянъ бо вещий,
аще кому хотяше песнь творити,
то растекашется мыслию по древу,
серымъ вълкомъ по земли,
шизымъ орломъ подъ облакы.
Помняшеть бо рече,
първыхъ временъ усобице.
Тогда пущашеть 10 соколовь на стадо лебедей;
который дотечаше,
та преди песнь пояше -
старому Ярославу,
храброму Мстиславу,
иже зареза Редедю предъ пълкы касожьскыми,
красному Романови Святъславличю.
Боянъ же, братие, не 10 соколовь
на стадо лебедей пущаше,
нъ своя вещиа пръсты
на живая струны въскладаше;
они же сами княземъ славу рокотаху».
Эту пространную цитату из «Слова о полку Игореве» я привела в качестве самого древнего примера «стихов о греках» или, шире говоря, стихов, отсылающих нас к архетипам древних культур. Безвестный автор «Слова…» не знал, что автор этим самым «как бы навязывает читателю СВОЕГО литературного героя, свой литературный образ, надевает бутафорские доспехи и с картонным мечом пытается прорваться в современность со сонмом одряхлевших образов» и поэтому наивно сослался, бедняга, на мифического Бояна… Да еще с цитатами по 10 соколов!
В *Евангелие от Филиппа есть удивительные слова: «Истина не даётся в мир сей в чистом виде, но в символах и образах. В другом виде её не передать. Так есть рождение (в высших эонах) — и символический его образ (в рождении земном). И Истину надо воссоздать через этот образ. Или: каково Воскресение на самом деле?Вот так, постепенно, образ за образом, человек и воскресает. Так и Чертог Брачный: образ за образом — и приходит Истина, Которая есть Слияние.
И мне кажется, что «Стихи о греках» в шорт-листе – это произведения, где образ за образом происходит удивительное слияние истин архетипических с современными, личными. И это слияние, явление истины в символах и образах предполагает в читателе – равного собеседника, не делающие скидку на его тяжелое детство и невозможность познакомиться с книгой «Легенды и мифы Древней Греции», я уж не говорю об «Илиаде», «Одиссее», «Энеиде» и других не менее нужных и интересных книгах.
В шорт-листе таких стихотворений – пять
«Возвращение на Итаку» Геннадий Ермошин
«Возвращение» Михаил Дынкин
«Воды Стикса, Коцита и Леты...» Владимир Плющиков
Выбор Иакова - AShSA
*** (Он говорил: все веруют…) – Наталия Шиндина
О стихотворении Геннадия Ермошина я писала в рецензии: «И вот мертвый язык дня-лицедея и речь колокола той страны, в которую, хочешь не хочешь, надо возвращаться, объединяются, как миф в мире, мир в мифе, а, может быть и два мира, два мифа, а между ними мечется и мается бесприютная душа. И возвращенье – боль. И невозвращенье, непокаянье – боль. И сливается «Купание красного коня» с деревянным троянским конем, и рассыпается город, построенный на песке, как рассыпался древний Илион, и вернувшийся Одиссей посылает гибельные стрелы» Два мира, два мифа. Их переплетение. Достойная тема для стихотворения. И раскрытая талантливо и глубоко.
Стихи Михаила Дынкина «Возвращение» удивительно перекликаются с «Возвращением на Итаку». Названием. Ритмом. Даже присутствием названного острова:
«и сквозь туман качается Итака
на изумрудном якоре весны»
И тем не менее – это стихи из двух разных миров. Накладывающиеся друг на друга миры и мифы Геннадия Ермошина – настроенность души на вечную боль, вечное не-возвращение в прежнюю безоблачность. Античный миф, как форма восприятия горького «сегодня», позолота на сукне…
«Возвращение» Михаила Дынкина – спокойное постижение вневременности мира, его вечносущности, где саван ткут и распускают, где рядом с вязанием Мойры «стрекочет «Зингер» и мурлычет кот», где каждый день вершится возращение блудной Елены и рвется к сиренам привязанный к мачте Одиссей. Но страшнее всего в этом постижении – внезапное разочарование, когда вдруг срываешься с несущей тебя ласковой волны и с отвращением чувствуешь, что
«и нет ни покаянья, ни прощенья
ни берега, ни даже корабля»
В обоих стихах существует вечный конфликт между Гармонией и Хаосом. У Геннадия Ермошина – трагическое несоответствие существующей реальности мнимому миру античности .
У Михаила Дынкина – восхождение к реальному единому мирозданию и низвержение в мнимую бездну безвременья.
В отличие от двух «Возвращений» античность в стихотворении Владимира Плющикова «Воды Стикса, Коцита и Леты» играет прикладную роль. Будь славянская или христианская юдоль для ушедших душ разработана так подробно и реально, как античная, он бы отправился туда. Но поскольку есть подземное царство и перевозчик-Харон, то, как и в древности, попытка представить себе путь любимой, ушедшей навсегда, все же облегчает нестерпимую боль утраты. Душа, пусть в воображении, но действует. И Харона рвется оттрепать за бороденку, как реального паромщика где-нибудь в российской глубинке, и плакучие ивы возлюбленной показывает, и уговаривает ее ласково – жди, мол!
И только в последней строфе прорывается жгучее чувство вины и потери:
...Я бы выпил всю воду из Стикса,
Я бы смог...
Но, я просто любил...
Библейские сюжеты поэтам представляются не столь непоколебимыми, как античные. Может быть оттого, что эллинская картина мира включает в себя природные категории, а Библия построена на этике. Вслед за Томасом Манном, воскресившим в жанре романа поэтическую притчу о Иосифе и его братьях, поэт Александр Шапиро пытается понять одну из самых загадочных библейских историй – об Иакове.
Неприятный тип этот Иаков. Брата обманул, слепого отца обманул, ничего от этого не получил, кроме ярости родственников. Сбежал. Влюбился. Попался на удочку будущему тестю, который получил на четырнадцать лет бесплатного дурака-работника, да еще и обеих дочек замуж пристроил. А за кого он бы еще их выдал в пустыне-то?
Единственный приличный поступок Иакова – вызвал Бога на поединок и попытался победить..
А вот когда поэт отбрасывает все наши сегодняшние моральные устои, сам переносится в быт древнего кочевого пастушьего народа и нас за собой ведет, вот тогда и чувствуешь вдруг ту корявую первородную силу и упрямство, которые делали людей пророками и царями. И вместе с Иаковом повторяешь: «Человек – это тот, кто умеет врать…. Человек – это тот, кто умеет ждать…» И торжествующе:
«Человек - суть тот,
кто срывает резьбу заводных орбит, дабы вольной звездой бродить.
Человек - это тот, кто умеет бить. Слышишь, Боже? Умеет бить».
Какая уж тут Библия? Предок Иисуса Христа – первозданен и невинен, как морской разбойник. И хорошо, что есть теперь такое прочтение его образа. Потому что легче дышится, когда знаешь, что былая святость – это тоже умение добиваться своего….
Наталия Шиндина создала очень интересную версию спасения Христа. Вообще-то в последнее время не один автор пытается исправить эту несправедливость и избавить Спасителя от мук, но у Наталии это получилось в особо жестокой форме.
Ведь и в самом деле – чудотворец. А вот что если в последний миг взял да обменялся внешностью и судьбой с разбойником Варравой? И остался жив. И в легенду вошел, как безвинно пострадавший. Казалось бы, все хорошо. И Бог должен быть доволен – умница, сынок! Так их, неблагодарных! Отчего же так больно, так жалко исповедующегося? Даже если это просто сумасшедший из палаты № 6…
Глава 3 ЛИРИКА ПОИСКА СМЫСЛОВ
Третья часть моего обзора посвящена лирике поиска смыслов. Стихи-опыты, стихи-размышления тоже появились не сегодня. От Баратынского и пушкинских «Маленьких трагедий» к напряженному поиску Тютчева, великолепной картине мироздания Николая Заболоцкого и к многочисленным современным попыткам осознать и оправдать собственное существование..
Да простит меня Дима Родионов, но почти вся лирика – это диалог. С собой, с Богом, с пряничным фогелем, с Марлен. Такой диалог звучит порой слегка иронично, порой возвышенно и исповедально.
Так или иначе лирика всегда отвечает на один и тот же вопрос: «Кто и что я для этого мира». Отвечает по разному – от классики до мистики, от романтизма до пост-модернизма. Изменяются варианты и формы ответов, не изменяется сам вопрос, задаваемый в тысячный раз.
Как отвечают на этот вопрос наши конкурсанты?
«Придуманное стало настоящим», - утверждает Александр Габриэль. И это одна из мифологем нашего времени.
В последние десятилетия стали бурно развиваться информационные технологии.
И выяснилось, что в мире очень много естественной информации – всяческих изменений информационных полей, а вот искусственную информацию способен генерировать только человеческий разум. Мало того – еще неизвестно, каким образом искусственная информация взаимодействует с естественной, изменяя привычную картину мира.
Чем дальше, тем глубже погружается человеческая мысль за грань невозможного. Гордый футуризм, утверждавший, что «Страдание человека нам не более интересно, чем страдание лампы после короткого замыкания», отступает по всему фронту, а вместе с ним начинают отступать и его модификации – от антимиров Андрея Вознесенского до диалогов с бессмертием Иосифа Бродского. Поэтический разум нащупывает в окружающей действительности энергетику, о которой говорил еще Эдгар По, который считал, что стихотворению предшествует тотальная энергия и только потом, только вторично, проступает смысл.
Гипнотическое воздействие слова известно с незапамятных времен, и только совсем недавно мы стали понимать, что вдохновение – это спонтанное проявление сгущенного, магического смысла, возникающего на гребне энергетической, эмоциональной волны. Может быть, именно в магии Слова и заключается разрешение вечного спора поэзии и графомании.
Вернемся к стихотворению «Вакансии», с которого мы начали этот разговор. О чем говорит Александр Габриэль? О пустотах, образовавшихся в душе к сорока годам. Об отсутствии цели, о непонятности собственного существования. О тексте, который стал близким сердцу и уму. Наверное, не только ему.
Эти пустоты, вакансии настойчиво просят заполнения. Сейчас поэт считает, что он бессилен заполнить их каким-либо знанием о мире. Душе ближе простой мотив, отзывающийся нежностью.
О любви, в конечном счете, говорится в стихотворении Лады Пузыревской «Ты говори со мною, говори» – о магическом чувстве, которое заполняет наше одиночество, вытаскивая душу из провалов депрессии к озаренному новыми смыслами дню.
И новые смыслы своей жизни ищет Ника Алифанова, пытаясь обжиться в игрушечном домике чужой культуры, смягчая свою нездешнесть пониманием и любовью.
Может быть, наше счастье и заключается в поиске новых смыслов – в любви, в труде, в удивленном открытии мира? Во всяком случае такое открытие мне почудилось в стихотворении автора black «Армения».
Это не посвящение, как считает Д.Родионов. Это – восхищение, узнавание и понимание:.
«Из тьмы непроглядной подземного лаза
взойдя по корявым извивам лозы,
сияет в зрачке виноградного глаза
одухотворенное пламя слезы»,
Это знание обретается слиянием «я» и горной страны, словно воду подземных родников автор пропустил по своих жилам, став лозой и увидев вдруг перед собой чудо – одухотворенное пламя слезы. А от этого чуда недалеко и до другого – когда неведомый мастер и великая скульптура, и великий поэт говорят одним языком – языком вдохновения.
Такое же узнавание и понимание чудится мне в стихотворении Г.Неймана «Агасфер». Только здесь понимание трагично, потому что возникает оно с болью утраты. Уже с эпиграфа, гениального хокку японской поэтессы Ёсано Акико, автор разворачивает перед читателем трагедию потери истинного пути. Стихотворение написано так, что задерживаешь дыхание вместе с автором:
«осознавая - не дадут уйти -
уже звенит в натяге пуповина...
и, перестав дышать на полпути,
я рвал стоп-кран и приходил с повинной».
И с раскаянием вспоминаешь вместе с ним:
«от белизны черемуховых гроз
до слякоти январского прогноза,
любовь в себе разлуками губя,
под стук колес междугородних скорых
свирепо отрубал я от себя
все то, чем прорастал в меня мой город»
И вдруг становится страшно, а если и со мной, читателем, произойдет такое:
«Но город не узнал меня во мне
и растворился призраком в пустыне».
Словно предостережение об утере внутреннего единства, главного смысла существования…
И поиск такого же внутреннего единства описан в стихотворении «Уроки рисования» (шарманщик).
Не просто воспоминания детства – а действительно единство – любви, азарта, ярости и веселья, единство по имени «счастье». И «стихи». Потому что это – одно и то же.
Зато герой Владимира Лаврова, словно взяв на вооружение цитату «Придуманное стало настоящим», взял, да и вызвал на свидание свою возлюбленную Марлен Дитрих в придуманный город. А почему, собственно и нет? Стихотворение написано с таким вдохновением, что свидание кажется реальным. И я вспоминаю вдруг рассказ Рея Брэдбери о мальчике и старой женщине в кафе, и об их прозрении, о том, что они созданы друг для друга, но вот, разминулись во времени… И думается мне, что для человека 21 века время уже не такой монстр, если его можно развернуть и даже закольцевать вокруг «открытой небу кафешки, где стулья враскид» И это тоже смысл жизни – властно управлять своим временем...
Глава 4. ДИАЛОГИ И МАГИЯ
Придя несколько лет назад на Стихи.ру, я была до глубины основ потрясена высказываем Игоря Высоцкого, может быть, помните - такой уверенный, круглоголовый мальчик, типа обозреватель на Стихире. Или критик. Я видела его в реале – на презентации книги Вадима Месяца. В реале – точно такой же. В одном из своих раскованных эссе, как сейчас помню – о коровах! - он заявил, что искренним в наше время может быть только дурак.
Может быть, коровам бы это и понравилось, но мне кажется, что основой магии стиха является именно предельная искренность, открывающая канал в колдовскую энергетику. Это не то, что подсматриваешь в замочную скважину. Хотя я согласна с Д. Родионовым – существуют такие исповедальные стихи – на грани с шизофренией… Не зря в США в первой половине прошлого века представители исповедальной поэзии во главе с Робертом Лоуэллом пачками лечились в психиатрических лечебницах. Но, увы, эта исповедальность к подлинной искренности не имеет никакого отношения.
Потому что (вернемся чуть выше по тексту) поэзия - суть диалог. С кем? Внешне – с кем угодно. Хоть с сугробом, глядящим в спину Пастернаку. Но на самом деле – собеседник должен быть всегда выше поэта. Поэтому поучающие стихи – уже не стихи. И стихи соседу – мол, посмотри, как я живу – рифмованная проза. Они могут быть технически совершенны, но и все! Ни отзвука, ни озноба, ни холодка между лопаток.
И да простит меня Рахман Кусимов, но его несомненно талантливое «зимнее письмо наташе-2» - равному собеседнику! - по-бродски иронично, холодновато – одиночество атома, уставшего в ледяном вакууме. Кому-то оно, наверное, очень близко, сама не могу не отметить строчки: «Но и пешкой немало протопав, я не шёл на поклон королю - просто я не люблю мизантропов. Я вообще никого не люблю» - мизантроп, который не любит мизантропов – хорошо! Но нет в этом стихе энергетики, вытаскивающей из вакуума, вот беда…
Ольга Пахомова выбрала в собеседницы Москву. Сильные стихи получились. Обличительные. Но именно тем и сбивающие высокую ноту поэзии. Трудно мне представить реакцию Москвы – на этакое – свысока пожелание: «и воскреси хотя бы душу»…
Андрей Бореев в Стансах выбирает для диалога - гения. Взяв в качестве эпиграфа самые пронзительные строки. И диалог получается. Это действительно диалог, потому что где-то сверху звучат строки эпиграфа, исполненные высокого трагизма, и автор – дотягивается до них, словно до небес, находя слова, чтобы перекричать. И достучаться.
Есть у совести право
изнурять небеса.
Только слева направо
не растут чудеса.
Только папертью света
полутени не стать.
Отлучение – это
не моя благодать.
-5-
«Ни страны, ни погоста»,
ни эпохи, ни зги.
Умирать – это просто,
если жил от тоски,
если пил не пьянея,
если видел насквозь,
если спал с Галатеей
исключительно врозь.
А вот стихи «Нечаянной жизни глотая сурьму» Zhumagulov – инверсия диалога, насмешливый и сочувственный голос сверху – словно поэт разглядывает сам себя глазами высшего существа. И этот прием срабатывает на все сто процентов. Чужие слова, подслушанные в собственном сознании, имеют право быть вот такими, невнятными, сбивчивыми, переведенными с незнаемого языка на поэтический, где-то на полпути к письменному, но только при одном условии – помните? - Предельной искренности ОБОИХ собеседников:
дыши у открытого настежь о том
как воздух внимательный солон
в который лица шевелящимся ртом
ты слово бормочешь за словом
и раб словаря алфавита батрак
глядишь на безумие птичьих ватаг
кроша незаконный табак
К таким же стихам – спонтанным, услышанным «впотьмах и врасплох», а потому обладающим магической властью над читателем, можно отнести стихотворения «*» teengu и «обуздать сутулую судьбу...» Сергея Матросова. Это не вирши о том, как поэт писал в четверг, как ему писалось в среду. Вовсе нет, это мучительное извне-узнавание собственной души, погружение в море внутренней речи, обрывков воспоминаний, прорастающих зерен живых слов.
«что написано на лице не верь
между строк
за душой под нагой
под негой
режет-режется в небо воздушный змей»( «*» teengu)
Ну, как можно сказать о том, как прорезается душа, известными, ВЧЕРАШНИМИ словами и фразами?
Вот автор и создает новую речь, повторяет слова, чуть изменяя их, неосознанно применяя приемы суггестии, поэтического гипноза, описанного еще Анри Бергсоном…
Сергей Матросов и вовсе вылавливает откровения из:
«сердца, уходящего не в пятки –
в горло, в недомолвки, в три закладки:
раковину, панцирь, скорлупу»;
И создает из них:
«сола для немых или глухих,
то есть неозвученной петарды
изо рта, теракта миокарда,
рецидива пульса на стихи,
выплаканных досуха очей»,
Может быть, вам они поначалу покажутся бессмыслицей – но проговорите их про себя. А еще лучше попробуйте поймать в себе пред-речь, еще не оформленную умным рассудком в гладкие фразы. И не надо упрекать авторов в наркотических блужданиях. Мы все мыслим так – не отдавая себе отчет и не замечая этого почти гениального бормотания. Почему – почти гениального? Да потому что – разговор! Разговор всех Ваших чувств с миром! И только потом идет оформление в привычную фразу, типа «Ну, ни хрена себе, какая красота»!
Да, Вы правы, уважаемый читатель, такие стихи – не для легкого чтения. Но помните, у О’Генри – «любовь к ней равнялась высшему образованию». Так и понимание подобных стихов требует немалого труда души. Но уж и воздает сторицей!
А вот последние два стихотворения являются синтезом всех поэтических техник, о которых мы с вами говорили раньше. Это стихи-баллады, стихи-эпос. Может быть, всяческие умные критики меня закидают камнями, но я считаю, что именно эпос растет из разломов цивилизаций, из тех ущелий, которые отделяют мир уходящий от мира надвигающегося.
Эвакуация
Маме
"...я ведь не помню... сначала Баку...
эвакуация, море... бомбёжка...
много остриженных - наголо, ёжиком...
взрывы... кораблик почти на боку...
...в море бросают тифозных больных,
в панике... с криком: "за борт их, за борт их!"
не разбирая, кто спящий - кто мёртвый...
не разбирая... а мы среди них...
...лишнее - за борт, иначе ко дну...
лишние мы - шестилетние дети,
сёстры, подружки... когда-то соседи...
тоже тифозные, в полубреду...
...бабушка в трюме накрыла тряпьём,
сверху - баулы, пакеты и сумки,
так и лежали, наверное, сутки...
мне рассказали об этом потом...
...нас не нашли, и кораблик доплыл...
...там - Бухара и голодные годы...
рылись в земле, собирали отходы -
ели, что было... что каждый добыл...
...в Киев уже не вернулись... зачем...
близкие в Яре, а дома - чужие..
что им докажешь - что жили?.. что живы?..
что не хватило у немцев печей?..
...лишние, как в Бухаре и Баку -
бабушка, Кларочка, Ида и Лёня..."
..............................
Мама, не плачь,.. успокойся... я понял...
я напишу,.. если только смогу...
Стихотворение Майка Этельзона я привожу полностью, из него почти невозможно вытащить цитату. Все здесь соединено в одно клубящееся пламя памяти. Это реквием гуманному веку. Спокойный, почти обыденный рассказ о человеческой сущности на грани жизни и смерти, когда обезумевшие от страха люди бросают за борт шестилетних детей. Заметьте, не русские - евреев, не евреи – арабов, а гуманный Homo - своих детенышей. Заслуга поэта в том, что он сумел передать этот рассказ почти документально – предельно точно, предельно сжав в кулак свою боль и свой ужас. По себе знаю, как это сложно – найти такую интонацию. И бездна силы, горечи и опыта в многоточии последней строки: «напишу… если только смогу»…
Если «Эвакуация» - эпос боли и разрушения, то «Плотники» - эпос созидания. Я не буду повторять все, что уже написала в своей рецензии, скажу только, что такие стихи восстанавливают разрушенную болью, разочарованием и неверием душу современного человека. В них есть все – мастерство поэта, постигающего красоту мира, поиск языка и смысла мироздания, магия искренности и силы. Я его просто приведу еще раз, потому что для меня это стихотворение стало апофеозом Поэзии на конкурсе….
Плотники
Огурец да горбушка. Умыться студёной водой.
Зычный крик пастухов, звон бичей, утром холод бодрящий.
Репняки вдоль плетней, конский щавель да хрен вековой,
Что ни редьки, ни пыли дорожной, ни жизни не слаще.
Обезлюдела даль. На холмах свечи белых церквей,
Лишь стада добирают к зиме остяки да солому.
Откурлыкал, отплакал последний косяк журавлей.
Что ж, и нам на крыло. Расстаёмся с построенным домом.
Час пришёл вбить последние гвозди под стрехами крыш,
И коньки отстругать, и крыльцо оторочить резьбою.
Над осенним прудом шелестит остролистый камыш,
Дерева осыпают листву под белёсой звездою.
А давно ль по весне волоокой вязали венцы,
Городили леса и катили могучие бревна?
Ритуал ежегодный вершили рабы и жрецы:
Топоры к голубым небесам вознося малословно,
Извергали щепу и небритыми шкурами щёк
Прижимались к сухому пахучему белому древу,
Заклиная его, чтоб удача пришла на порог…
Щебетали фуганки свои шебутные напевы,
В пересверках стамес проcтупали проёмы дверей,
Принимало буравы, как фаллосы, хвойное тело,
На Казанскую балки легли - солнце бьёт из щелей,
Ходит юный настил под ногами земных корабелов.
По ночам мы, смывая усталость негрустных трудов,
Белозадыми рыбами прыгали в звёздное небо,
Отраженное в чёрных овалах бездонных прудов,
И сидели на пнях, и пугали русалочью небыль.
Эх, мужицкие цацки: топор да ночной костерок.
Лето шаром катит. И не раз под седыми косцами
Трын-трава полегла. Подошел незамеченным срок -
Мы шатры из стропил возвели, словно арки над нами.
И плывём в облаках, как скрипучий Корабль Чудаков,
В небе птицы летят, плещут радуги, блещут зарницы,
А по тропам бегут среди ив, по бархоткам лугов
Ребятишки и псы, задирая весёлые лица…
Затрещали сороки, морозу осеннему быть,
Урожай в погребах, небо снегом грозит серебристым,
Тянут баньки дымком… “Ну, прощай, Дом”. И дверь притворить,
Навсегда унося на губах этот запах смолистый.
|
|