- Добрый вечер, а я Вас себе таким и представлял. Входите, что же Вы?
Человек, поднявшийся мне навстречу, из-за стола все же не выходит, и радушие хозяина, таким образом, остается в рамках служебного этикета. Я, разумеется, вхожу, ведь глупо в первую же минуту устраивать побег "путем проникновения во двор при помощи разбития окна" (как потом напишут в официальной бумаге) или путем (кстати, довольно запутанным) "коридорного бега" к тому месту, где, оперевшись о стену, ждет меня сообщник. Нет, оставим это на потом, к тому же - может все и обойдется.
- Входите, входите. Я сказал "добрый вечер". Это, знаете ли, привычка - когда так мало спишь, то кажется, что круглые сутки вечер.
Да, я знаю. Во рту появляется привкус металла, и уже...
- Вы, наверное, знаете, зачем мы Вас пригласили?
Пригласили?! Значит цепь ловушек, в которые я сначала наивно, а затем неизбежно попадал, была ни чем иным, кроме как приглашением? Ах, вот в чем дело! Ну что же, в это можно поверить, в конце концов, из окна открывается вид на осенний парк, достойный того, чтобы демонстрировать его приглашенным. Парк, правда, совсем небольшой, отделенный от нашего (как я быстро его себе присвоил!) здания не слишком шумной дорогой. За моей спиной, как в фильме "Вий", из двери высовывается голова и что-то шипит сидящему за столом. По дороге за окном как раз ползет ярко красный автомобиль. Крестным знамением или каким-то иным способом сидящий за столом изгоняет голову как раз в тот момент, когда автомобиль вползает в графин на подоконнике и то сжимаясь, то растягиваясь барахтается внутри...
- Простите, - отвлекает меня от тонущего сидящий, - значит, мы вас пригласили, добрый вечер, наверное знаете... Ну, так расскажите, что же Вы видели?
Я снова поворачиваюсь к окну. В графине никого нет. В парке тоже...
- Осень.
- Осень? Странно. А впрочем, как хотите. Начните с этого. Времени у нас достаточно.
Все началось в тот день, когда мы сидели на скамейке на площади, которую, если честно, совсем не любим. Сидели без всякой цели на площади, которую не любим - совпадение подобных причин обычно и превращает тебя в свидетеля. Помню, разговор шел о Марко Понтани, о том, что итальянец лечится от депрессии и что прогнозы, увы, неутешительные. А вокруг суетились люди; в тот вечер кончилась рабочая смена, и все спешили в одном направлении. Они всё шли и шли, знаете, школьницы в париках, студентки с длинными сигаретами, юноши в пиджаках и кроссовках их было много, и вдруг...
За моей спиной в кабинет протиснулась голова. А на подоконнике (что бы вы подумали!) графин снова поймал автомобиль! На этот раз - огромный грузовик, тащивший трубы. Теперь, наказанный за свое легкомыслие, тягач раздулся как шар, а извивающийся груз напоминал червей. Вторая голова, как и первая, была изгнана. Сидящий за столом, думая о чем-то своем, скороговоркой выпалил:
- Мы Вас пригласили, добрый вечер, и вдруг, так что же, все-таки, вдруг?
- И вдруг, среди проходящих я заметил девушку, которая напоминала, знаете, о лете, о море, об азовских курортах с их вонью пищеблоков, комарами, вечерними дискотеками и пучками сухих водорослей на берегу. Она была цвета марли...
- В смысле?
- Цвета Марли, Боба Марли, смуглая. Не похожая ни на кого. Ее присутствие в этом общем потоке париков, кроссовок и сигарет не маскировало ее, не делало ее незаметной, наоборот, она выделялась, как желтая бандана Марко Понтани, или как что-то яркое в воде, например..., - я указал на подоконник, но, увы, в графине была только вода. "Куда же они деваются из этого графина?", - мелькнуло у меня в голове.
- И куда же она делась? Что было дальше?
- Да ничего, ее просто унесло течением. Увлекло водоворотом в какую-то маршрутку. А я подумал, что вот если бы кто-нибудь на моем месте сейчас увидел бы ее и уже никогда не смог бы забыть, то, знаете, он ее бы уже никогда не нашел. Никогда, понимаете? Потому что она растворилась бы в этих девятиэтажках цвета маслины, как растворяются вот..., - я снова указал на подоконник. Сидящий меня не понял:
- А потом?
- А потом к нам стали подходить люди, разные, за десять минут мы с Зоргом кого только не встретили! Они курили, эротично гладили длинными пальцами надпись Da Bomb на Зорге, совали мне под нос фотографии своих беззубых дочурок, а я все думал о том, как девушка цвета марли растворяется среди девятиэтажек цвета маслины. Вот так и началась эта осень. На скамейке на нелюбимой площади. Простите, я, кажется отвлекся?
В этом кабинете я уже пятнадцать минут, и он мне не нравится. Так же, как и площадь, на которой все началось. И дело не в плотоядном графине и не в том, что мне до сих пор не предложили стул. Впрочем, объяснить причину своей антипатии я не успеваю.
- Неужели Вы не заметили ничего подозрительного?
- Уверяю Вас, одна за другой подъезжали полные маршрутки, а мы так и продолжали сидеть, внезапно ощутив, что с этого дня началась осень. Хотя, я догадываюсь. Вы, наверное, хотите узнать, не заметил ли я что-нибудь необычное? Да-да, было. В роще, когда мы возвращались по своему обычному маршруту, нам показалось, что деревья, строения и даже фонтан с четырьмя рыбами - все как будто стало ниже. Как песочный замок, когда его подмывает остывающее теперь за горизонтом море. Как будто добавили неба, и жирный слой зелени на его фоне теперь был похож на рваную кромку безнадежного тетриса. Хотя мне, может быть, только показалось.
- Вас кто-нибудь видел?
- Да, женщина со взрослой дочерью. У них было много общего. Во-первых, они обе блондинки, во-вторых - они сделались блондинками в один день, дня за три до этого, намазав друг другу затылки какой-то смесью.
- Еще?
- Еще молодые люди. У их ног, как кегли, стояли бутылки.
Уже не первый раз мое внимание привлекает небольшой металлический предмет в руках сидящего. Иногда кажется, что сидящий нарочно обращает на него мое внимание, но рассмотреть эту блестящую штуку мне никак не удается.
- Еще кто-нибудь?
Да, конечно, были и еще свидетели. Я наскоро выдумываю девушку в окошке киоска, комплектуя ее образ всем подряд, облегчая задачу тем, что в окошке я якобы видел только руки в тот момент, когда она протянула пластиковую бутылку с разбавленными водой химикатами. В руках сидящего вновь что-то блеснуло, и я ловлю взгляд, очень хорошо знакомый всем тем, кто наивно пытался ввести в заблуждение детектива Коломбо.
Это продолжалось довольно долго. В результате я во всех подробностях успел изучить манеру сидящего за столом тушить окурки. Он прилагал к этому столько силы, что подоплека мщения табачным изделиям была для меня абсолютно ясна. Наверное, недавно врач сидящего поставил ему очередной ультиматум: нет, Вы, конечно, можете продолжать курить. но... Неудивительно, что в этом кабинете графин развлекается тем, что топит и растворяет автомобили, в нем не иначе как кислота.
- Вам знаком этот дом? - Сидящий протягивает мне фотографию девятиэтажки. Еще бы! Этот дом известен мне уж куда лучше, чем каждому из его жильцов. Каждое утро вот в этом подъезде лифт в одно и то же время опускает на землю девушку. Еще в кабине, пока никто не видит, она что-то поправит в последний раз и мысленно проверит макияж. Обычно все в порядке. Вечером тот же лифт вернет ее наверх, слегка уставшую, в уголке рта размазана помада, подружка, с которой она курила (как всегда последнюю) сигарету, не заметила, а зеркала нет и сказать некому, ведь я не приближаюсь, как киногерой Майкла Дугласа к своим детям, по решению толстой непривлекательной американской судьи. Если только я нарушу границу, то потеряю даже эту возможность видеть ее издалека - в квартире случится ремонт, сделав неузнаваемой дверь нелево-направо от лифта, ящик кондиционера изуродует знакомое окно, телефонная трубка ответит мужским голосом: пароль - добрый вечер, отзыв - извините, я не туда попал...
- Нет, - отвечаю я, - про этот дом мне ничего не известно.
Иногда сидящий за столом перебирает бумаги, и кажется, что меня не слушает. Тогда я умолкаю - действительно, он не настаивает на продолжении рассказа. Во время таких пауз я изучаю предметы, присутствующие при нашей беседе. Особенно меня интересует рамка на столе, с небольшой фотографией, обращенной к сидящему. Это могло бы многое прояснить. Что на ней? Собака? Автомобиль? Дочь с внучкой или щука, пойманная три года назад? Но есть вещи, которые не суждено узнать. В комнате уже сейчас нельзя рассмотреть предметы величиной с серую кошку, а через каких-нибудь полчаса исчезнут и все черные.
- Значит, - говорит сидящий, - никогда там не был?
Хотя и неявно, он все-таки перешел на "ты", и я понимаю: ему абсолютно ясно, что я не во множественном, а в единственном числе, а значит, не мог быть на площади, в парке, не мог видеть двух блондинок и школьниц в париках, проходящих строем мимо. Ему очень хорошо известно, что в тот день я мог быть только в одном месте на земле, здесь, во дворе девятиэтажки цвета маслины. Вдруг в глаза бьет прожектор. На самом деле это настольная лампа, по традиции проведения подобных бесед направленная прямо в глаза. Я успеваю заметить, что в комнате слоями плавает дым придушенных сидящим сигарет и что в руках у него поблескивает металлическая пластинка с вырезанным моим именем, то есть то, что я выронил в день начала осени у девятиэтажки, фотография которой лежит здесь же на столе...
А далее все развивается по единственно возможному сценарию. Одним прыжком я преодолеваю расстояние, отделяющее меня от стола сидящего. На пол летят бумаги, переплетаются шнуры телефонных трубок, с подоконника соскальзывает хищник - все предметы приходят в движение для того, чтобы занять свои окончательные места в финальной немой сцене. Последнее, что я вижу, сметая все со стола - фотографию в рамке, теперь беспомощно лежащую ничком. На ней мужчина в красном фраке, в его руке - большой блестящий пистолет. Комната наполняется людьми. И все, что я успеваю услышать - это два выстрела. Первый громче, - думаю я.
Джентльмен в красном фраке с пистолетом в левой руке мне знаком. Это Марк Алмонд. Когда так мало спишь, то кажется, что вечер длится круглые сутки, во рту появляется металлический привкус и нет ничего удивительного в том, что ты засыпаешь за столом, положив голову на тридцать седьмую страницу журнала со статьей о Марке Алмонде. В кармане джинсов - пластинка с моим именем. Никакую границу, выходит, я не переходил. За окном вечер. Вечер дня, в который началась осень. Добрый вечер, Вы знаете...
|
|