(посвящается: Нине Ли, Сержу Шмелеву и Денису Кладчихину, а также памяти Волжанского И. Б.)
1
Странно эти ночные клубы, у дверей которых сохнет на веревках белье, и бритоголовые подростки с размашистой жестикуляцией, и подмигивающие женщины, и нелепая толчея в подземелье метро. И, наконец-то пришедший автобус, водитель которого объявляет что, занятий не будет, и радиостанция закрылась. Из динамиков такси, вырываются, в морозный воздух, плаксивые голоса модных певцов. Мокрые ноги. Треснувшая подошва, псевдоармейских ботинок, похожа на высохшую землю соленых степей. У блиндажей дежурят милицейские отряды и тощие кобели с облезлой шкурой. Кореянки, приехавшие с Сахалина, выглядят на много лет моложе своего возраста. И, мадагаскарские черепахи, в моих снах, воркуют на жалком снегу, который на глазах превращается в слякоть. Это Зима.
2
Рыбак рыбака видит из далека. Мы встретились на развале. Весенняя грязь ловила наши ноги, оставляя на обуви отпечатки своих губ. Взгляды наши встретились. Мы покачнулись как от разряда тока и, не обращая внимания на толкотню, приблизились друг к другу, как в гипнотическом сне, где все окружающее превращается в двухмерную, фальшивую картинку – декорацию. С барахолки возвращались, крепко держась за руки. Костяшки пальцев побелели – мы боялись что, людской поток может разлучить нас, отнести течением к разным берегам.
3
Обои должны быть зелеными. Мы дикие звери и нам нужен лес, тайга, джунгли, пусть даже искусственные. Лес в рулонах, нужно прикрепить его к стенам, и оживить святой водой обойного клея. Телефон маляра, любезно данный продавцом, который наблюдал за нами пристально и многозначительно, лежал у Булки в кармане пиджака. Наше гнездо имело убогий вид: голые, до неприличия стены, линолеум с вытертым рисунком, ванна и кухня кичились растрескавшейся масляной краской, вместо кафеля, а потолок нависал лохмотьями. На единственном предмете меблировки - матрасе сидели я и Булка, и ели тушенку из банки. Одинокие, голые звери, семейства приматов. Окна нашего убежища выходили во двор чужого дома, заселенного, почти, до потолка. За стенами галдели дети, визгливо ругались женщины и пьяно бубнили мужские голоса.
Проходя по улочкам живого лабиринта, задевая головой, жестяные навесы и крыши, мы с любопытством заглядывали в открытые окна и двери, беззастенчиво разглядывая чужую жизнь. Злые парни стояли, подперев стены своими спинами, рассматривая нас как очередную жертву. Волки смотрят на человека с ружьем со страхом и ненавистью, стараясь скрыться от него. На овцу они глядят беззлобно и радостно. Эти бездельники также смотрели на нас, как на вкусный ужин, с любопытством и в предвкушении забавы. Смеясь, мы убежали, петляя по закоулкам, поникая в чужие дома, пробегая их насквозь, врываясь в дверь и выпрыгивая из окон. Кирпичи, камни и доски под ногами пахли мусором и помоями, щедрой рукой обывателя разбросанных по ним. В телефонную будку мы еле втиснулись и, набрав номер мастера, поочередно слушали гудки в трубке. Ответил приятный голос, пообещав навестить нас завтра – посмотреть фронт работы
4
Бывают люди с которыми контакт совершенно невозможен- их души захламлены высказываниями философов, обрывками стихов и бестселлерами бульварного чтива, шедеврами ваяния и картинами древних и современных мастеров, сектантскими брошюрками, газетными объявлениями и тому подобным барахлом. Внутри них все свалено в кучи, покрыто пылью и паутиной. У других все разложено по полочкам, спрятано в тумбочки и шкафы, их тайны заперты на замок в укромных уголках сердца. С такими общаться одно удовольствие, примеряя их как платья в конкретных ситуациях, представлять, как они ведут себя в том или ином случае. Человек, вошедший в наш дом, относился к совершенно новому, очень редкому типу: он был гулок как сданная в аренду комната, пустой, чисто выметенный, протертый влажной тряпочкой, абсолютно без мебели не нужных чувств, так свойственных простому смертному. Мастер был также выдраен и отутюжен с наружи. На безупречно выбритом лице как два смертоносных дула, холодно и тускло блестели голубые, блеклые глаза, словно выгоревшие на солнце. Красивый, грациозный и какой-то не настоящий, такими обычно бывают компьютерные спец.эфекты в футуристических кинолентах. После его ухода не нужно было оттирать пятна шпаклевки и выгребать горы штукатурных обломков – он все убрал сам.
Ночью мы спали беспокойно, отчаянно прижавшись, друг к другу, полные не понятного стыда и вины. Смятение было в нас. Мысли, как картонки архивных данных, были разбросаны и перемешаны грозовыми порывами ветра событий. В темноте, измученный бессонницей Булка, пошел пить воду, на кухню. Отчаянный крик заставил меня вскочить и броситься Булке на выручку. Его укусил скорпион, неведомо от куда взявшийся под раковиной. У бедного Булки была истерика, она не прекратилась и при виде врачей Скорой Помощи. Моего друга увезли в клинику, делать блокаду – противоядие от столбняка. Я в одиночестве еле дождался утра. Утром пришел Мастер, все такой же холодный, красивый, с отточенными движениями. И, переодевшись в старый, спортивный костюм, который висел на нем мешком, но не портил, а напротив подчеркивал его фигуру, с мускулами большого хищника, принялся красить полы.
5
У Булки осложнения – сильная аллергическая реакция на яд насекомого. Бедный, жалкий, он метался на кровати, в больничной палате. На соседних койках пациенты не довольно поглядывали нас, на то, как я отчаянно сжимал руку моего друга. Осуждающе они что–то ворчали под нос, и многозначительно переглядывались, делая, друг другу загадочные и не пристойные знаки.
Мастер заканчивал белить потолок, когда я вернулся. Не выдержав, я ушел на кухню, и там слезы, прорвав не надежную плотину моей воли, хлынули, оставляя кляксы на столе, полу, текли по щекам, капая в чай, сахарницу. Кто-то обнял меня за плечи. Мастер гладил мою голову, шею, успокаивал, прижимаясь к моей спине грудью. От этой ласки, я еще больше, не в силах сдержаться, ревел навзрыд, подвывая. Мастер сел рядом и уже не только гладил, но и целовал мое залитое слезами лицо. Он пил мои слезы. Взяв меня на руки, вынес из кухни и сел на матрас посреди маленькой комнаты, служившей спальней. Я сидел у него на коленях и плакал как маленький, потерявшийся ребенок, прижимаясь к нему теснее, словно он мог защитить меня от всех напастей этого, жестокого мира. Мастер не навязчиво начал меня раздевать.
6
Утром Мастер дал мне адрес, где я мог достать нужное лекарство. Потом, забрав листок, что-то приписал в низу и сказал, что б я дал записку человеку в роговых очках. Подойдя к нужному дому, я ожидал увидеть аптеку, но не как не пышный особняк. Войдя во двор, я окликнул садовника похожего на гориллу переростка, тот провел меня в дом. В темном помещении я не сразу сориентировался, где лестница. Поднявшись по ней на второй этаж, я вошел в открытые двери библиотеки, где в таком же полумраке, в огромном, похожем на трон кресле сидел элегантный мужчина. Внешне он был похож на Мефистофеля, это сходство портили лишь массивные, с толстыми линзами, уродливые очки в роговой оправе. Я не смел, шелохнуться загипнотизированный им и, сделав усилие, шагнул к нему. Он грациозно протянул бледную, тонкую руку с отполированными ногтями. Мое сердце будто сжала эта, ухоженная рука, пронзив насквозь маникюреными когтями, этого пришедшего из другой реальности монстра. Прекрасное, завораживающее чудовище прочло записку и, сделав знак следовать за ним, вышло из комнаты, обогнув меня. Горький запах его дорогих духов мазнул меня по лицу, я дернулся, как будто получил пощечину. Подойдя к бару, он достал два причудливых бокала и налил темной, словно бычья, густая кровь, жидкости. Один он протянул мне, отпив от другого, с интересом биолога начал меня разглядывать, как курьезного зверька или насекомое.
Очнулся я в машине, которую вел тот самый, молчаливый садовник похожий на создание доктора Франкенштейна и племенного быка одновременно. Я был весь изранен, искусан, истерзан когтями дикого зверя. Опустив глаза, не сразу сообразил, что судорожно сжимаю старинную, странную склянку. Я попытался встать, когда машина остановилась у входа в мой дом, но внезапная, острая боль снизу, заставила меня резко откинуться на сиденье. Я был разорван и изнутри. Тихо и униженно заплакал. Мастер, как ни в чем не бывало, оклеивал стены обоями. Осторожно, чтоб только он не заметил, проскользнул в другую комнату – переодеваться. Мастер мне подыграл, сделав вид, что не заметил меня.
7
Булочка почувствовал себя лучше уже через пол часа после принятия снадобья. Инъекцию я сделал сам, в тайне от врачей. Мой малыш уснул тихим, спокойным сном, перестав метаться на мокрой от испарины простыне. Вечером я вез его домой. Булка слабо улыбался, предвкушая возвращение под родной кров. Ночью мы плакали, обнимая друг друга, двое жадных, ни кому не нужных, осиротевших щенка. Мастер окончил свою работу и, расплатившись с ним, я испытал не вероятное облегчение. Булка был здоров, и мы зажили как прежде: ели тушенку по утрам сидя на нашем матрасе, прикрытые, только одеялом, от бесстыдного взгляда, все проникающих, солнечных лучей. Веселились, гуляя по центральной улице города. Вечерами клубились, попивая крепкие коктейли и безалкогольные напитки. За лето приобрели мебель, купив ее все на том же благословенном, развале, который познакомил нас и обручил, подарив, друг другу. Наша коморка преображалась, обретая уют жилого дома дружной семьи. Хулиганы – бездельники все так же не упускали случая поохотиться на нас, но нам всегда удавалось скрыться. Любопытные, обрюзгшие соседки время от времени старались подкормить нас, и за одно разузнать тайны нашего, гнусного сожительства.
8
Август, месяц когда, особенно, ощущаешь себя счастливым. Чувство удовлетворения от проделанной работы царит среди томной пыли на арбузах и виноградных гроздьях. В воздухе витают сонные молекулы лени и усталости прошедшего дня, наполненного яркими событиями и занимательными эпизодами. Не хочется ни о чем думать. Единое желание преследует всех: принять горизонтальное положение и раствориться в этой нежной истоме, задремать и размякнуть. Плевать, что сонные мухи слетаются на тебя и, лениво, нехотя двигая челюстями, поедают твою, полуживую полусонную плоть. Лень поднять руку и отогнать их. Лень царит всюду. Это август – время газовых шалей и зябких ночей, звездопада и коротких теней в полдень, пожелтевшей листвы и тугого вина, собранных овощей и солнца на гранях пивного стакана. Время лентяев и любовных страстей, мокрых поцелуев и жадных объятий до боли до слияния воедино. Удовлетворение и алчность любовников, лень и истома ваше царствование в период этого месяца полуденных грез.
9
Словно током меня прошибло заявление Булки о том, что он учится на маляра.
Как выстрел оно прозвучало в ответ на мои, визгливые претензии, по поводу его частых отлучек
Я сразу понял, в чем дело, когда подошел к двери. Как сторожевой пес, накинулся на мой ботинок взбесившийся, злобный скорпион, потрясая хвостом, на котором зеленой каплей сверкало смертоносное жало. Это исчадие ада, порождение ехидны, ползло по моим брюкам, силясь достать до голого живота под тонкой майкой, завязанной узлом. Брезгливо я сбросил его, и хотел растоптать, но хитрое насекомое скрылось в щели забора.
Я вошел, тихо-тихо стараясь быть не замеченным. Заглянув в комнату, я увидел пьяного Булку, лежащего на старой тахте. Он едва был прикрыт полотенцем, и капли воды еще не испарились на его спине, а лучики заходящего солнца играли в них, делая похожими на бриллианты. Рядом сидел полуголый Мастер и ласково гладил его плечи, плотоядно глядя на Булкину шею, покрытую легким, золотистым пушком. Бесшумно я ушел, оставив сумки с продуктами в коридоре. Закрыл дверь и побрел по закоулкам. Слезы застилали глаза и я то, и дело натыкался на стены, блуждал в тупиках нашей, такой родной и привычной трущобы. В тот вечер я сильно надрался в одном из клубов центральной улицы.
Утром на оставшиеся деньги купил яблок и сел товарный вагон. Поезд уносил меня прочь из этого, жестокого, горького города, все дальше и дальше от Мастера, от украденного им у меня любимого друга, от того грязного чудовища из особняка, от клубов, от коморки ставшей мне домом. Я уезжал в никуда и, мне все было по фигу! Я умер там, на пороге – меня укусил скорпион, в самое сердце и, ни что меня не спасет. Колеса мерно стучат, в проеме мелькают деревья. Сентябрь дует в лицо, предвестием зимних холодов. На мне чужой свитер и, я не боюсь заморозков. Я ни чего не боюсь. Меня нет. Я мертвец. Дьявол выполнил свою работу. Я ни чего не чувствую, внутри лишь звонкая пустота ржавой жестянки. Я сижу на соломе и мне почти хорошо: я мертв. Скоро это пройдет, и я буду болеть. Будет невыносимо больно и, может, не выдержав этой боли, я вспорю себе вены на чужой вечеринке, среди громыхания низких битов модного, сезонного шлягера.
В лицо мне летит сумка, я, потеряв равновесие, падаю ничком на сырую солому. В вагон ко мне прыгает человек, чей силуэт до боли знаком. Дикий мой вопль, заглушает мерное позвякивание и постукивание механизма, разогнавшегося поезда. Вот мы, уже обнявшись, катаемся по полу вагона. После, крепко, до побеления костяшек, держась за руки, сидим в проеме, свесив ноги. Я и мой любимый – Булка смотрим вперед, не задумываясь о том, что можем вывалиться на рельсы. Прочь, прочь из той зловонной дыры! Вперед к Зиме! И только вместе FOR EVER!!
|
|