Многие могут слушать, но мало кто слушает.
Многие слушают, но мало кто слышит.
Многие могут смотреть, но мало кто смотрит.
Многие смотрят, но мало кто видит.
А кто слышит и видит, не всегда может всё понять и объяснить.
А тот, кто, всё-таки, понял и может объяснить, не всегда хочет это делать.
Потому что если ему захочется,
то придётся разговаривать с самим собой.
Ведь не станет же он уговаривать не видящих и не слышащих
задавать ему вопросы о том,
что их не тревожит,
о том, что для них не существует.
А если они спросят о том, что волнует их,
то захочет ли познавший отвечать на такие вопросы?
Он понимает почему они спрашивают его о всяких пустяках,
и понимает почему не хочет отвечать на их вопросы.
Они удивляются его молчанию,
он не удивляется их настойчивости.
Наконец, он говорит то, что они хотят услышать.
И они радуются.
Затем он говорит то, что они не хотят услышать.
И они обижаются.
И тогда он говорит то, что хочет до них донести,
пока они застряли между радостью и обидой.
И они смущаются.
А он уже начинает разговор с самим собой.
Сам спрашивает и сам отвечает.
И теперь они видят и слышат,
но пока ничего не понимают.
Он же сам насмехается над святынями и сам себя осуждает.
И они спрашивают его о том,
что же он делает,
а он продолжает разговаривать сам с собой.
Тогда самые обидчивые и нетерпеливые уходят,
а те, кто остались, уже не спрашивают,
а пытаются понять, наблюдая.
И, наконец, они понимают, что он говорит для них, а не для себя.
Поняв же говоримое многие возмущаются и уходят,
а немногие продолжают слушать и смотреть.
Но и они расходятся, поняв,
как этот невозмутимый болтун высмеивает все их добродетели.
И он снова сидит один.
И думает:
стоит ли в следующий раз начинать разговор в надежде на собственную ошибку?
И знает, что снова на этот вопрос ответит:
Да.
Потому что не дано ему большей радости,
чем ошибаться и ждать, что когда-нибудь придет тот,
кто останется,
хотя знает он доподлинно о том,
что нет среди приходящих такого.
|
|