ПАРОЧКА ЖЕЛАНИЙ (ПРЕЗРЕННЫЙ СОСУД)
Александр Иванович Демушкин, бесхитростный и не очень удачливый человек, возвращался домой в безрадостном настроении. Руководство опять устроило ему взбучку.
- Ты - прораб на ответственном объекте, - кричал на него на собрании толстомордый начальник, - у тебя вчера двадцать мешков с цементом умыкнули, а ты ни ухом, ни рылом. У тебя же расхищают все, кому ни попадя. Приструни их, тюфяк. Жестче надо быть! Тряпка!
Демушкин вяло соглашался. Так он и стоял там: невысокий, худощавый, белобрысый, с оттопыренными ушами и носом кнопкой. Не герой, одним словом. Вспоминая этот позор, Демушкин вздохнул. Он вошел в темный подъезд и направился к лифту. Лифт, как всегда не работал. Еще раз вздохнув, Демушкин повернулся к лестнице и тут, в углу около мусорных бачков, заметил, как что-то блеснуло. Подойдя поближе и посветив спичкой, он разглядел странный медный или может быть даже бронзовый сосуд. Он поднял его, повертел в руках и огляделся по сторонам. Вокруг никого не было. В подъезде было сумрачно и тихо. «Дома разберусь, что к чему», – решил Демушкин и поплелся по лестнице на шестой этаж, где он жил один в маленькой квартирке с видом на помойку.
Дома Демушкин присел на стул и стал разглядывать этот странный сосуд. Сосуд был небольшой, с вытянутым горлышком, медный, грязный и судя по всему очень-очень древний. На нем виднелись какие-то рисунки и непонятные письмена. Демушкин сходил на кухню, принес тряпку и начал старательно чистить сосуд. Потом, довольный работой, поставил посудину на стол и залюбовался ей.
«Вот ведь вещь, - подумал он, - прямо произведение искусства. В старину умели делать. Антиквариат. Куда бы его поставить?» Демушкин принялся вертеть головой, осматривая свое холостяцкое жилище.
- На шкаф – не красиво, на телевизор – пошловато, - начал вслух размышлять он. – Хорошая вещь должна свое место иметь, а ни где попало болтаться.
«А может по назначению использовать? Вина налить, - подумалось вдруг Демушкину. – Друзья придут, а я его на стол, хопа!»
Демушкину представилось, как он водворяет на стол эту красоту, и как у гостей отвисают челюсти, а он, Демушкин, расправляет свои не очень широкие плечи и снисходительно, сверху вниз, оглядывает завистливые лица друзей. Умереть – не встать!
- Интересно, а сколько туда влезет? Пол-литра? Семьсот? – Он схватил сосуд и заглянул в узкое горлышко. Но внутри все было забито какой-то коричневой не то грязью, не то глиной. Демушкин перевернул сосуд и потряс его. Крепко забито. Он поднялся, сходил за отверткой, засунул ее в горлышко и начал прочищать.
Вдруг раздался хлопок, как если бы над ухом откупорили шампанское, и из сосуда повалил едкий зеленоватый дым. Демушкин уронил сосуд, попятился, зацепил ногой стул, взмахнул руками, будто собираясь поплавать на спине, и грохнулся затылком об пол. Все померкло.
Очнувшись, он понял, что лежит в своей квартире лицом вверх, раскинув в стороны руки. В глазах было темно. В голове шумело, ныл затылок. Демушкин втянул носом воздух: пахло гарью и еще чем-то сладковатым, какими-то восточными благовониями. И тут он почувствовал, что не один в комнате. В районе кресла раздавался неясный скребущий звук. Демушкин рывком сел на полу. Дым потихоньку рассеивался, и он увидел в дальнем углу комнаты сидящего на кресле детину. Детина, не мигая, смотрел на него и скреб огромной волосатой лапищей небритый подбородок. Демушкин, перебирая ногами, на заднице, попятился, пока не уперся спиной в шкаф. На шкафу звякнули потревоженные бокалы.
- В-вы кто? – сдавленным голосом спросил он.
- Э, очухался. – Вместо ответа произнес детина. Он был огромен и плечист. Голова его была покрыта иссиня-черным курчавым волосом, под низким лбом протекала сплошная линия бровей, а на квадратном, выдающимся вперед, заросшем щетиной подбородке виднелась ямочка. Но главной достопримечательностью детины являлся нос. Это был огромный кавказский нос, красноватый и пористый. «Не нос, а гора, - подумал Демушкин. – Арарат». Из могучих ноздрей-пещер росли двумя жесткими кустиками волосы и плавно переходили усы. Одет он был в красные шаровары и когда-то белую, а теперь основательно замызганную футболку с надписью «I love New York!». Он был бос.
- Вот всегда так, - продолжал детина, двигая пухлыми губами. – Никак не могу привыкнуть. Только выпустят меня, сразу – хлоп! в обморок. – Говорил он с заметным восточным акцентом.
- К-куда выпустят? На свободу? – пискнул Демушкин. Он решил, что это уголовник, собравшийся поправить свои финансовые дела путем ограбления его, демушкинской, квартиры. Да еще с применением отравляющих веществ.
- Вижу, ты в себя пришел, так что давай, - прогремел здоровяк и недобро сверкнул глазами.
- Чего давай? Деньги?
- Вай, какие деньги – шменьги? Желания давай.
- Как желания?
- Слушай, дарагой, ты меня выпустил, я исполняю твои желания, и мы мирно расстаемся, понимаешь? – как маленькому ребенку начал объяснять детина Демушкину.
- П-простите, я не уверен, что…
- Ты-и что, тупо-ой?! – даже взвизгнул здоровяк. Потом вальяжно развалился в кресле, положив одну жирную ляжку на другую. Демушкин тупо уставился на розовую чумазую пятку.
- Я из этого презренного сосуда. Ты его нашел? – Ты! – детина стал загибать пальцы-сардельки – Открыл его? – Открыл! Теперь ты быстренько загадываешь желания, а я их быстренько в свою очередь исполняю. Мы жмем друг другу руки, и я растворяюсь. Ты доволен, я доволен.
- Так Вы что ли джинн?! – начал понемногу соображать Демушкин. У него в голове образовалась куча - мала из сказок тысячи и одной ночи, хоттабычей и прочей мифологической дребедени. – Вы раб этой посудины?
- Можно сказать, что я раб этого сосуда, - надул губы джинн, – можно сказать, что я хозяин сосуда. А можно сказать, что я там просто живу, мне там нравится, и я хочу туда поскорее вернуться. Ты меня от дел оторвал. Давай, дарагой, не томи. Тебя как именуют?
- А - Александр Иванович. Демушкин Александр Иванович. Прораб. А Вас?
Джинн вскочил, томно прикрыл глаза и, простерев правую ручищу, торжественно произнес: - Мое имя, да будет тебе известно, Ханубала ибн Муджаджа ибн… впрочем, оно такое длинное, что не стоит тратить столь драгоценное время на эти церемонии. Зови меня просто Бала. – Милостиво разрешил он, плюхнувшись обратно в кресло.
- Значит, я могу загадывать любые желания? – поднялся с пола Демушкин и присел на краешек стула напротив Джинна. - А сколько?
- Два.
- Я вроде бы слышал, что везде разрешается загадывать три. – Неуверенно произнес Демушкин.
- Ц! Э! – Два! – отрезал Бала.
- Любые?
- Любые.
- Бесплатно?
- Бесплатно – разрешающе махнул огромной лапой Бала и весело оглядел комнату.
- Хорошо. _ Демушкин вскочил, закрыл глаза и громко прокричал – Хочу миллион долларов! – «Ну, я им всем покажу тюфяка и тряпку» - решил он.
- Ц! Э! – цокнул языком джинн.
- Что такое? – изумился Демушкин.
- Понимаешь, Александр Иванович, ты должен такое пожелать, что бы вреда никому не причинить.
- Как это? – заморгал Демушкин.
- А вот так, дарагой. Просишь ты миллион, а где Бала его возьмет? Напечатает? Не - ет. Я его могу только взять у кого-то в твоем измерении и дать тебе. И получится: ты – богач, а этот бедняга разорился? Не пойдет, дарагой. Давай дальше, не тяни. Думай, прораб.
- А много этих, того, измерений? – спросил Демушкин ошеломленно.
- Много.
- А можешь ли ты, достопочтенный Бала, - начал настраиваться на восточный лад Демушкин. – из этого, ну другого, измерения чего-нибудь мне достать?
- Александр Иванович, пойми: я путать измерения не могу. Что в этом измерении находится, то здесь и должно остаться. А что в других, то там пусть и будет. Получай из того, что имеется. Но без вреда для кого бы то ни было. Таково правило! – Бала поднял вверх палец-сардельку.
« Что же это получается-то» - Демушкин принялся расхаживать по комнате, почесывая ушибленный затылок и бормоча под нос: - Чего бы придумать? Так. Без вреда для других. М - хм. Эт-то не пойдет. А это? Нет. - Джинн спокойно за ним наблюдал. – Вот! Бала, а мировое господство мне можешь устроить? Я буду добрым правителем, всем помогать буду. – Просительно склонил голову Демушкин.
- Нет, дарагой. Ну, какой ты, извини меня, правитель -шмавитель? И так у вас тут все не слава Аллаху. А с тобой во главе вообще бардак будет.
- А бессмертие?
- Что бы тебе бессмертие дать, посчитай, сколько душ мне загубить придется.
- А просто хорошее здоровье?
- Сколько я людей больными сделаю, дарагой, а? Здоровье у них для тебя отниму.
- Да, ничего не получается, – согласился Демушкин. Он присел на стул и глубоко вздохнул. Вот она, казалось, удача, его единственный шанс. Неужто так его и не использовать. Если бы заранее предупредили, уведомили. Он бы уж пошевелил мозгами, подумал.
- Давай быстрее, дарагой, - прервал его размышления Бала. – Меня жены ждут, да и время твое кончается.
- Какое время?
- Тебе осталось десять минут и все.
- А потом?
- А потом, если ничего не придумаешь, ты умрешь, – простецки улыбнулся джинн.
- Как умру, за что?! – отвисла челюсть у Демушкина. Такой поворот событий его не очень устраивал.
- Вах, обижаешь, дарагой! Думаешь, я из бутылки, значит я из пробирки? Нет! У Балы мама был и папа. У Балы тоже сердце есть. Все понимаю, но ничего поделать не могу. Желание или смерть. Таково правило! – опять поднял вверх сардельку Бала.
- Что же ты раньше не сказал?! Ну, ведь гад-то!!
- Ц! Э-э!
- Так, надо действительно поторапливаться. – Демушкин попытался себя успокоить, поглядев на старинные настенные часы с боем. – За дело!
Но вскоре Демушкин пригорюнился. Что бы он ни придумывал, джинн с легкостью отметал. И против его доводов было трудно идти. Любое маломальское желание приносило огромные беды и несчастья «собратьям по измерению». Демушкин перечислял все пришедшее в голову, а Бала в красках расписывал ужасные последствия. Демушкин порядком взмок. А джинну, похоже, эта игра очень нравилась.
- Хочу, чтоб всегда была в холодильнике еда!
- Дарагой, пять миллионов человек умрут от голода в страшных муках, ради твоего чревоугодия. Старики, женщины, де-ети-и.
- Что бы девушки меня любили! – (Девушки, честно говоря, не очень жаловали Демушкина.)
- Александр Иванович, тебя полюбят – своих разлюбят. Пойдут разводы, слезы, самоубийства. Убийства, наконец, - рассуждал, довольный знанием человеческих межполовых отношений, джинн.
- Слушай, Бала, - внезапная догадка вдруг осенила Демушкина. Это могло сработать. Во всяком случае, он ничего не терял. – А ты, из какого измерения?
- Ханубала ибн Муджаджа ибн … ну не важно… не принадлежит ни к одному из этих презренных измерений. – Бала вскочил и навис над съежившимся Демушкиным, пачкая шевелюру в побелке. – Он НАД ними! Бала выше вас, ничтожных из ничтожнейших муравьев!! – разгневался джинн. Ноздри его раздувались, а глаза метали молнии.
- Бала, ведь если мое желание будет касаться только тебя лично, то тогда никому на земле вреда не будет. Так? – выдохнул Демушкин. – Ты же находишься вне измерений.
- Ну, если так, то … - Бала как-то сразу утих и призадумался. Он замер и принялся скрести подбородок. Было видно, что он растерян. Никому до Демушкина это не приходило в голову, даже самому джинну.
- Ну, как?
- Вообще-то… вообще-то да!
- Тогда вот!
- Что вот?!
Демушкин собрался с духом, прокашлялся, застегнул верхнюю пуговицу на рубашке и, торжественно - громко и четко, отрапортовал:
- Первое! Хочу, что бы ты, Ханубала ибн Муджаджа… кактебятам…превратился в молодую, красивую женщину!! – И добавил – Чтоб была в моем вкусе!
Раздался грохот. Откуда-то возник уже знакомый едкий дым. Тревожно зазвенела люстра. Демушкин принялся тереть глаза и кашлять. Спустя какое-то время он открыл глаза и увидел грациозно сидящую в кресле красавицу. Демушкин обомлел.
Иссиня-черные каракулевые волосы спадали на плечи. Бархатные глаза гневно глядели на него из-за длинных пушистых ресниц. Носик, тонкий и прямой, радовал взгляд. Из-за чуть раздвинутых вишневых губок виднелись ослепительно белые зубы. Щеки заливал румянец. Под белоснежной тесной маечкой с надписью «I love New York!» томилась в заточении и высоко вздымалась великолепная грудь. Шаровары превратились в миниатюрные красные шорты. Ноги, длинные и гладкие, блестели и манили. Демушкин сглотнул и покраснел, как помидор.
- Что же ты наделал?! – гневно вскричала красотка густым контральто. Демушкин затравлено огляделся: Балы нигде не было. Значит сработало!
- Да я сейчас испепелю тебя, презренный шакал, сын шакала! – красавица тряхнула пышной гривой и вскочила с кресла. На подлокотниках остались глубокие царапины – следы наманикюреных ноготков.
- Спокойно! – Демушкин предупреждающе выставил вперед руку. Сердце его отчаянно билось, пробивала дрожь, но он был решителен. - Спокойно, Бала! То есть не Бала, а как бишь тебя? … черт, - он пощелкал пальцами. – Хану… Хануб… Ханума.… Вот! Спокойно, Ханума! Ничего ты мне пока не сделаешь. Время у меня еще есть, - он поглядел на часы. - А второе желание я пока не загадывал.
- Присядь, дорогая, и слушай. – Произнес Демушкин почему-то с кавказским акцентом.
Если в гневе она была прекрасна, то какова же она была вне -его? Бала, то есть Ханума, опустилась бессильно в кресло, закрыла руками лицо и запричитала: «Вай, горе мне, горе!»
Демушкин вытянулся по стойке «смирно» и выпалил:
- Второе! А теперь я желаю, что бы ты влюбилась в меня без памяти! – и ретировался благоразумно за стул.
На этот раз грохот был сильнее. По квартире пробежали голубоватые молнии. От дыма невозможно стало дышать. Пол ходил ходуном. Люстра качалась, а посуда на шкафу принялась пританцовывать. Демушкин стоял, уцепившись в спинку стула побелевшими пальцами, и пытался вспомнить какую-нибудь молитву.
Когда дым рассеялся, в кресле продолжала сидеть прекрасная Ханума, но гнева в ее глазах уже не было. Была любовь. Казалось, вся она от корней волос до пальчиков на аппетитных ножках была пропитана любовью. К нему, к Демушкину.
- Милый, - томно прикрыв веки цвета морского песка, произнесла она. – Что же ты наделал?
Демушкин прочистил горло, поправил завернувшийся воротник рубашки, пригладил волосы и на негнущихся ногах направился к креслу.
- Присядь ко мне, котик, - промурлыкала Ханума.
«Котик» присел на подлокотник, нежные руки тут же обвили его талию. В воздухе витал аромат благовоний. Воцарилась тишина. И тут оглушительно раздался бой часов. Время вышло. Демушкин вздрогнул, закрыл глаза, приготовился, и … ничего страшного не произошло. Он оглядел комнату. Все было, как и мгновение назад. Стол, стул, люстра, весна за окном, аромат в воздухе и даже влюбленная по уши Ханума рядышком. Демушкин улыбнулся.
- Послушай, милая…
- Да, любовь моя!
Он потрепал черный водопад волос, пнул ногой валяющийся на полу презренный сосуд и ласково поглядел на прекрасную Хануму:
- А как ты отнесешься к тому, что у твоего котика появится вдруг миллион долларов?
|
|