Уведомление:
Изучив внимательно конъюктуру на книжном рынке, я вычислил, что наибольшим спросом пользуются пособия для ненормальных с наркоманами типа Кастанеды и жуткие кроваво-сексуальные истории типа Бушкова. Что ж! Кричать: «Доколе!» – дело бесполезное и, главное, безденежное. Просто надо постараться выпустить в свет покупабельное: пусть уж лучше синица гадит в руку, чем журавль с неба. И я обозначил свое детище как «дефективный детектив» с надеждой, что уж его-то издадут побольше.
То, что у меня получается – не совсем детектив, но… Умный промолчит, дурак не заметит.
Впрочем, трепаться о том, какой ты весь из себя офигенный и ошизевать от собственной невздолбленности могут многие (и таких я насмотрелся и наслушался достаточно). Так что не буду голословным и осмеливаюсь предложить вашему вниманию свой детектив. О том, что получилось - судить вам. Обещаю, что приму любую критику, лишь бы без мордобоя.
Благодарю за внимание.
Автор.
ШРАМНЫЙ ШАРМ
(дефективный детектив)
"...сынок!
и в шрамах
есть свой шарм..."
Портрет: нос свёрнут направо грузинами (или армянами), на левом виске вмятина от кастета (вернее, от водопроводного вентиля), одна бровь слегка задрана вверх, другая рассечена ящиком из-под пива - взгляд прижмуренный.
Идем дальше, смотрим ниже: на правой руке Т-образный шрам (стеклом пропорол), на пальцах всяки-разны рубцы, но это мелочи по сравнению с животом, вот там-то — да! — и вдоль разрезано, и поперек, и сбоку три дыры... Ноги еще туда-сюда, просто собаками – кошками покусаны, а чего на спине — не видать, но говорят, есть на чем взору зацепиться.
Не бойтесь, это — я, не страшила какой-нибудь премудрый, а кому интересно, как такой портрет нарисовался, читайте дальше, но, чур, чужим не пересказывайте. А то меня не только девки, но и привидения начнут пугаться, что, понятно, неприятно.
Прошу:
Глава 1
Мужик висел в сарае
Руки были скручены за спиной колючей проволокой, меж лопаток торчал всаженный по рукоятку кухонный нож с запиской: "Прошу в моей смерти никого не винить. Coме on!"
Следственная группа из районного отдела по борьбе с нарушениями обозревала почившего.
— Здесь на лицо де факто и юре, смерть все же больше насильственная, — нарушил минуту молчания самый настырный в отделе, но без опыта лейтенант Шейкман.
— Вах! — возразил капитан Твистидзе, более умудренный и хладнокровнее духом.
— Весьма верно, Гогия! — поддержал майор с сорокадвухлетним стажем по фамилии Сидор Эверестович Рокаролов, — Не будем торопиться с выводами.
— Дак, как же, товарищ майор! — вспыхнул Шейкман взволнованно, — Обратите внимание попристальней: последняя фраза в записке написана на латинице, а судя по внешнему виду висящего, он и кирилло-мефодицу различал с трудом. Я уверен, это письмо — ловкая поддельная фальшивка!
Майор укоризненно покачал головой в фуражке:
— Ах, ты Изя, наш Изя... Самоубийцы такого, бывает, напридумают, что только локти с досады кусаешь! ...Ну все, — кивнул он поощрительно санитарам, — Сымайте. ...Та-ак. — обходя кругами умершего, протянул Сидор Эверестович, — Пишите, лейтенант: тело повесилось, точка. Средство удавления — буксирный трос от КамАЗа б/у, точка... Капитан! — оглянулся он на Твистидзе, — Прекращай кокетничать с санитаром! Мы на службе, едрёныть, а, значит – на работе!
Твистидзе притрусил на зов начальства и принял живейшее участие в кантовании вышеупомянутого.
— Ну вот, — удовлетворился майор, отпыхиваясь, когда перевернутый мужик уставился выпученными зенками лицом к лицу, — Продолжай, Изя: физиономия отвратительная, к тому же синяя, глаза аналогичного оттенка, точка. Язык прикушенный и окостенелый, предельно вывален из ротовой полости. Волосы лысыватые, шелковистые, цвет – «мокрый асфальт». Брит во вторник, точка. Судя по бывшему дыханию, злоупотребитель алкоголя, последний запой полквартала назад, точка. Более квалифицированно определит патологоанатом, точка. Последняя фраза — не для протокола, точка.
Рокаролов закурил любимый еще с войны "Союз-Аполлон».
— Дальше. На правой брови заросший несколько- (сколько?) годовалой давности глубокий шрам, точка…
Шрам получился на три шва. Которые наложили в травпункте недалече от "Южной". И не лень было везти почти бездыханного с Пионерского в другой конец города. Хотя, кто их разберет, скоропомощных ребят! Может у них порядок такой – сортировка организмов по степени убогости.
А ведь все он, проклятый. Алкоголь, то есть. Сколько себя сознательно помню — самые страшные приключения случались по пьянке. И эта история началась с праздника, а закончилась так вот печально. Хоть она и длинная (история), но не очень путанная.
В классической литературе чего только не классифицировано! У Мелвилла в «Моби Дике» – киты всеразличные, у Вени Ерофеева – горячительные напитки, сконструированные из бытовой химии. А вот о демобилизованных после срочной службы я в книжках мало натыкался. Если и доводилось, то сведения про данную породу немногочисленные и противоречивые. Так что восполним пробел.
Дембеля делятся на три основных категории:
1. Придурки по болезни.
2. Придурки – симулянты.
3. И нормальные дембеля, но тоже придурки, потому что после двух лет дурдома под названием «Советская Армия» мозги однозначно задымятся.
О первых двух категориях писать скучно, да и не сталкивался я с ними. А вот о третьей рассказать стоит, поскольку сам в ней состоял.
К дембелю готовятся ровно год. Времени достаточно, чтобы так изуродовать парадную армейскую форму, аж попугаям тошно станет. Сейчас–то это вспоминать смешно и грустно. Но тогда я, весь в сапогах и увешанный до пупа воинскими значками, да с аксельбантом из бельевой веревки, был всерьез уверен, что выгляжу шикарно. Вон на меня как все оглядываются! В таком слабовменяемом виде я сутки шлялся по паровозу «Москва-Свердловск», выпал пьяный из вагона в руки дождавшейся невесты, но самое противное, что появился ведь, блестя идиотизмом, в Университете, абитуриент хренов!
Документы, покосившись, приняли, а к первому вступительному экзамену я уже успел прийти в чувство и переоделся. Впрочем, внутренний вирус дембельской сущности так и остался. Потому, благополучно сдав все экзамены, я, как настоящий взрослый, порешил студенчество свое отпраздновать большим количеством «белого крепкого» в компании лучшего друга Сережи. И занесло нас в грязную таверну под названием ресторан «Аквариум». Забегаловка эта пользовалась прочной, заслуженной славой самого ужасного в городе кабака. Абсолютно ясно, что для двоих молодых людей, относительно интеллигентных, хуже места не придумать. Да ничего бы страшного и не случилось, потому как после семисот грамм бормотухи в душе стало как-то замороженно. А в организме мутилось и взбулькивало, так что мы только и ждали просветления, дабы исчезнуть прямо, не сблевав на пол. Но тут за столик подсели пара ребятишек и, вынув водку, предложили выпить за дембель. Это они узрели мой разведбатовский тельник в вороте рубашки и все поняли правильно.
…Самое удивительное, что ссоры-то никакой и не было. Просто одному из них, бывшему морпеху, пришло в голову вычислить, кого в армии лучше учат драке. И пошли мы всей толпой на задний дворик это дело проверить, на словах ведь не определишь! А я уже был настолько пьяный, что очнувшись утром на диване с перемотанной бинтами башкой, даже не помнил, чего мы такое отмечали.
В зеркале отразилась незнакомая морда, с заплывшим левым глазом, а справа, под бинтами, отсвечивало сиреневым. «Главное зубы целые, - потыкался языком, - Клык маленько шатается – фигня!», и раздался звонок в дверь. Ввалился Сережа с двумя пацанами, которых я уже где-то раньше видел.
- Славно–славно! – загудел Сережа, осторожно вертя меня по вертикальной оси.
- Извини, уж, браток, - засмущался Костя, бывший морпех, - Но ты мне в челюсть здорово пяткой урезал, чуть не сломал. А что вот так выйдет, так я ж не знал!
- А чего такое вышло-то? – я с трудом ворочал языком, прихлебывая чай.
Мужики переглянулись. Алеха, куря у окошка, кашлянул и произнес:
- Мы тут тебе подарок к студенческой жизни принесли. Сходи в коридор, глянь.
Я повлек себя в коридор и, пока разглядывал хороший коричневый «дипломат», троица в кухне торопливо шушукалась. Вернулся, физии у них какие-то настороженные.
- Спасибо, - говорю, - парни, а теперь рассказывайте, кто меня так покарябал.
- Ты ведь человек спокойный? – издалека начал осторожный Алеха, – Убивать этого дикобраза не будешь? А то представь – в тюрягу сесть из-за какого-то удолбка!
Я потребовал подробностей - вот что прояснилось. Когда мы собрались на «ринг», сбоку приклеился левый алкаш, вообразивший себя непревзойденным миротворцем. Алкашу объяснили, что он по сути своей собака женского рода плюс девушка легкого поведения, и посоветовали пойти в сексуальные меньшинства. Козел этот советам не внял, и поединок закончился чрезвычайно быстро. Уложился буквально в два удара – сначала я уложил Костю подошвой по зубам, а затем навязчивый рефери уложил меня брошенным железным ящиком из-под пива. Попал в правую бровь – кровищи! Результат: меня на «скорой» увозят в травмпункт, ребятишек на «коробке» в вытрезвитель, а миротворца, падлу, не поймали – успел срулить.
Я выслушал, не перебивая, историю и смиренно взмолился:
- Боженька! – щелкая от ужаса челюстью, - Не дай, Боженька, соблазна встретить сволочь нехорошую, когда рожа у меня на место встанет! Рожа быстро, Боженька, зарастет. А когда я его встречу… На Страшном Суде можешь этого раздолбая, не раздумывая, жаловать рангом святых великомучеников…
Господь, видимо, не очень-то понял, о чем это я так слезно, противоречиво просил. Потому и сомневался довольно долго. Прошли уже студенческий колхоз, и первые лекции в Университете, и первая по-настоящему бурная любовь; и уже поздняя осень вылила на город грязь. И забрел я, будучи мимо, в ресторан «Аквариум» по личной надобности – в туалет.
На пятачке перед вешалкой тусуется пачка мужиков – соображают, надо полагать, на опохмелку. Один, взглянув на меня, вдруг заухмылялся:
- Ну, как, солдатик, личико не болит? – спрашивает нежно.
Ничего я на это не ответил, лишь осмотрел его внимательно, от прищура даже глаза заслезились. Как-то неуютно ему стало, поеживаться начал.
Я неспешно - на улицу и спрятался, за деревом привалясь. Скоро выполз гаденыш и ринулся к близстоящей «хрущебе». Стою – жду. Скоро появился обратно, огляделся гаденыш и поскакал, звякая бидончиком, к пивному ларьку. «Око за око!» – подумал я в темном подъезде, вынимая из дергающихся рук пиво. «Как там дальше?» – мучила мысль, пока размахивался. «Зуб за зуб!» – вспомнил радостно, и бидончик стукнулся в долгожданную репу. «Бровь за бровь!» - добавила по затылку мужику батарея. Бряк на пол. Готов. Я всосал одним глотком кипящую на дне пену, поставил тару возле полутрупа и вышел в вечер.
А теперь вот сомневаюсь: справедливо ли, что чужое пиво выпил?…
Глава 2
У мужика не то что документы, но и отпечатки пальцев отсутствовали
По корявым лапам виделось лишь одно – тревожных дум ему удалось избежать. Занимался, наверное, сбором металлолома, и вряд ли цветного, может, рельсы не очень нужные отрывал.
- Но и это сомнительно, - решил мудрый Рокаролов, - Ведь рядом никакого инструмента не обнаружилось. А попробуй-ка этакую железяку голыми руками отковырять!
- Инструмент могли похитить! – догадался лейтенант Шейкман, и, засмущавшись, добавил, - Если здесь все же убийство, а не наоборот.
Капитан Твистидзе (чего стесняться!) залез неизвестному в правый сапог, без смазки задубелый. И с возгласом «Вах!», вытянул оттуда короткий, тяжелый ломик-гвоздодер, в криминальной среде именуемый «фомка».
- Вот он! – закричала радостно бригада. И даже задолбанные ежедневными трупами санитары искренне улыбнулись. И, накинувшись на мужика, раздели до полной наготы, - вдруг еще что-нибудь есть? Но, кроме приклеенной к туловищу майки и затрепанной квитанции из прачечной, никаких улик отодрать не удалось.
- Прачечная не местная! – разглядев подробно квитанцию, заявил майор, - В этой местности вообще нет прачечных. Значит, покойник был либо приезжим, либо привозным, готовым трупом, дабы следствие направить по ложному пути.
- Но это необходимо выяснить точно! – вскрикнул Шейкман, разворачивая карту-километровку.
Твистидзе тем временем еще раз очень внимательно осмотрел разутые, заросшие буйным темным волосом ноги убиенного и вдруг сказал: «Вах!». А поднаторевший в сыщицком деле капитан никогда просто так ничего не говорил.
- Ага! – разглядывая след зубов от челюсти какого-то животного на мертвой лодыжке, многозначительно произнес Рокаролов, - Кто-то его укусил! И судя по расстоянию меж коренных зубов, - он приложил рулетку, - это был домашний кошак породы «персидский экстремал», – Майор наклонил свой хищный нос к прокусу, - Я чую запах кокаина! Животина эта была необычная. Что ж, фактов много, осталось их упорядочить!
- Есть! – тыкая пальцем в карту, воскликнул Изя, - Отсюда в сорока километрах прачечная в придорожном мотеле «Джуда Прохрустов и компания лимитед».
Рокаролов с любовью посмотрел на соратников:
- Молодцы, ребята! Едем немедленно в мотель. Задача – найти и допросить в прачечной кошку-наркоманку…
Кошку поймали, как водится, на помойке. До-олго одичавшая скотинка в руки не давалась, видать, чуяла: не к добру на нее малолетние хулиганы ласковыми словами сюсюкают. Загнали мы беднягу таки в угол и, сторонясь когтей и клыков, скрутили по рукам-ногам. Нужна нам была тварь эта божья для биологических опытов и использовалась уже не единожды. Так что заверения о благих намерениях кошку не впечатляли. Но разве справится маленькое несчастное четвероногое с целой бандой здоровых, плотно поевших первоклассников?
Прошлый-то раз мы разжились на фармацевтической фабрике горстью бракованных таблеток. Сумели кошандре впихать лишь три штуки, правда, особого эффекта не получилось. Ерунда - потошнило ее чуть-чуть и все. Друг мой Моден сам съел полтаблетки, так вообще ничего не почувствовал. А уж на этот раз, собравшись во дворе коммунального нашего барака и слегка подразнив инвалида Косого с его бельмом на глазу, мы решили слазить за забор, на «фармушку» и отовариться чем-нибудь серьезным. Взрослое население категорически запрещало нам проводить рейды «по этой треклятой фабрике, от которой вонь такая, что хоть опохмеляйся». Чем, кстати, и занимался перманентный инвалид Косой вкупе со своею сожительницей Косулей. Похмелялся он ежедневно, после напряженного трудового дня, когда собранная стеклотара уже сдана на достаточную сумму. А на девятое мая Косой еще и напивался как зюзя. После чего лез на крышу нашей деревянной трехэтажки – салют смотреть… А когда его внизу подбирала «скорая» с переломами различной тяжести, он по закону получал больничный лист до следующего Дня Победы.
Следует напомнить, что в те благородные застойные времена слово «наркомания» было таким же экзотическим понятием, как водка с винтовой крышкой. О страшном этом биче я узнавал лишь из фантастических романов Зиновия Юрьева. Но термины: «героин», «кокаин», «марихуана» мне были знакомы. Потому, когда мы втроем перебрались через забор на широкий двор «фармушки» и увидали стоящие штабелями опломбированные цинковые ящики, меня засосало под ложечкой сладкое предчувствие – он будет, этот настоящий научный эксперимент! И верно: вскрыли один ящик, а там… Картонные коробочки с надписью «Кокаин в ампулах. 5%». Гога предложил стырить коробку для пущей скорости, а то вдруг кто появится. Но я убедил своим авторитетом, что целой коробки могут хватиться, поэтому берем пару ампул и – ходу. Кокаин свистнули за две минуты, кошку отлавливали часа полтора. Одну ампулу вытряхнули в блюдечко, но бедная Муська умудрилась мордой своей его опрокинуть.
- Вот собака! – упрекнул я кошку, - Моден, Гога, а ну, держите зверя крепче!
Вторую, запасную ампулу удалось в орущую пасть наполовину влить. Мусю положили на землю пронаблюдать эффект. А нет никакого эффекта! Лежит, дергается, мычит, все как прежде. Потом разгрызла путы на лапах и ускакала в сараи, хвост задравши…
Ближе к вечеру у меня сломался телевизор. Горе было неописуемое: через полчаса будут показывать новую серию «Ну, погоди!». И я, отпросившись у мамы, понесся на второй этаж, к Модену. Про кошку-наркоманку я, конечно, к тому времени сто раз забыл и вспоминать не собирался. Но она сама о себе напомнила. Сидит на ступенях между первым и вторым этажами, глаза в полумраке красные, шерсть на загривке дыбом. «Мра-а!» – говорит мне сурово. «Кыш, Муська!» – отвечаю и делаю шаг вперед. «Мра-а!» – выгибает колесом спину, а хвост ставит дрожащей от напряжения трубой.
Я остановился. Черт! Она же от кокаина взбесилась! Минут пять ее уговаривал по-хорошему разойтись – не соглашается. Я человек не трусливый, даже с двоечником Дылдой, было дело, подрался, но тут… А вдруг в нос вцепится? Чтобы защитить хотя бы лицо от когтей, я, вернувшись домой, снял с вешалки соседскую лыжную шапочку, прорезал в ней дырки для обзора (до зимы ведь еще далеко, авось как-нибудь да исправится) и, натянув этот шелом до подбородка, двинулся на Муську. Увидав меня, глаза мужественной кошки закрылись от ужаса лапами, а ноги просто отнялись. И сил хватило лишь плотнее вжаться в угол площадки, защищая телом кем-то пожертвованную селедочную голову. Так что успел я на «Ну, погоди!».
А ранила Муська меня в другой раз, когда мы с Гогой пытались ее на полиэтиленовом парашюте из форточки сбросить. Перекусала всех, до кого дотянулась, сорвала с себя стропы и десантировалась сама, без парашюта.
Глава 3
Мужик стоял до такой степени голый, что даже трусы из гипса болтались на плече
В холле гостиницы не наш атлет почти без трусов на постаменте? Лучшего повода начать следствие и не требовалось. Майор в третий раз обошел вокруг мужика, провожаемый заранее затравленным взглядом хозяина мотеля. Джуда Прохрустов ничего приятного от визита милицейской бригады не ждал. И правильно: лейтенант Шейкман сходу отправился в подвальное помещение, где предполагалась прачечная, а Твистидзе, натура более возвышенная, полез на чердак и топал там сапогами, осыпая Джуду известкой и, видимо, сужая круги.
- Та-ак… - задумчиво констатировал Рокаролов, разглядывая статую в полный рост. - Значит, порнографию распространяем…
- Что вы, майор! - засуетился Джуда, - Это же Давид Микеланджело Буонарроти! Классический, так сказать, персонаж легенд и мифов древних иудеев.
Майор усмехнулся довольно. Повод усугублялся.
- Это те самые мерзавцы еврейской национальности, что зверски замучили гражданина Христа? И они же перезаражали весь остальной народ алкоголизмом, наркоманией и табакокурением? Хо-рошенький у вас тут серпентариум…
Джуда Прохрустов, ушлый коммерсант, выходивший с честью из самых скользких перепалок, на этот раз, надо признаться, подрастерялся.
- Э-э… - беспомощно замычал он, - Мне кажется, что табак начали культивировать южноамериканские индейцы…
- Ага! – потер руками майор, - А наркотики, значит, признаете?
Будучи в молодости простым инспектором ГАИ, он мог в кратчайший срок кому угодно, хоть профессору тригонометрии, доказать квадратуру колеса. И смело применял свой мощный опыт.
Бизнесмен беспомощно пожал плечами и кивнул головой.
- Наркотики – да. Но…
- Но? – грозно нахмурился Рокаролов, всем видом показывая, что запираться себе дороже.
- Да-да! – заторопился Джуда, - Но наркотики впервые к нам попали из Средней Азии.
Рокаролов облегченно вздохнул. Подозреваемый уже раскололся. Осталось лишь нанести на протокол допроса последние, завершающие штришки.
- Вот и молодец! Давай-ка теперь садись, бери карандашик с бумажкой. И внятненько-подробненько изложи фамилии, клички, адреса, пароли этих поставщиков-азиатов.
Прохрустов был настолько ошарашен проницательностью майора, что решил даже взятку не предлагать. Первая мысль была незаметно застрелиться, поскольку за две минуты разговора он себе намотал уже приличный срок в колонии строгого режима с полной конфискацией. Могло спасти лишь чистосердечное признание. Одного не мог понять местный наркобарон: в какой момент он упустил инициативу в беседе, и какой козел его так подло заложил ментам. К тому времени, как Шейкман поднялся из подвала прачечной с дико орущей кошкой под мышкой, преступник исписал уже три листа и попросил у майора четвертый. Твистидзе все еще обследовал обширный чердак, ворочая наверху чем-то железным.
- Наркотики, дорогой Прохрустов, еще полбеды! – зловеще намекал майор, пробегая глазами готовый список, - Ты теперь про другое, более серьезное, давай-ка расскажи. Как и зачем к тебе попал постоялец, почему пошел в прачечную, и за что его укусила кошка? Хотя про кошку можешь опустить. Наркоманы, чтоб зелье достать, и не на такое способны…
Джуда так отчаянно заскрипел мозгами, что чуть не свихнулся. Постояльцев у него хватало всегда, да и наркоманы ему во всяких состояниях встречались. Но такие обалдевшие, чтобы чего-то пытались купить у кошки… Кошку в своей прачечной Прохрустов помнил отчетливо, но ничего подозрительного за ней никогда не замечал. Сознаться в том, что кошка кому-то не отпустила наркотики, а в результате завязалась драка с укусами – звучит не очень убедительно. А не сознаться тоже было нельзя. Этому майору лучше в чем угодно сознаться.
- Видите ли, гражданин майор, - осторожно начал Прохрустов, - У меня столько гостей перебывало, что так сразу и не скажешь, кто ушел кошкой укушенный…
- Этот не ушел, – глядя в глаза преступнику, перебил Рокаролов, - Этого унесли. Убитого: зарезанного и удушенного.
- Я не убивал! - завопил Джуда, - Доказательств у вас нету! Адвоката требую! Ничего не признаю!
Майор вытряхнул сигарету из пачки, прикурил и, выпустив дым в нос Прохрустову, победоносно произнес:
- Значит, то, что у тебя кошка кусается, ты признаешь? А то, что человека, укушенного этой кошкой, задавил и ножом зарезал – так это не ты? Нескладно как-то получается. Сплошная несостыковочка, а?
Прохрустов рухнул на табурет, обхватил голову руками и обреченно пробурчал:
- Покажите труп. Может он и не мой…
- Конечно не твой! – сострил майор. - О твоем поговорим, когда высшую меру на суде получишь.
Прохрустов затрясся всем своим подлым телом, готовясь уже упасть в обморок.
- Не волнуйся, я пошутковал, - успокоил майор, - Годками пятнадцатью отделаешься, и всех-то дел. А труп показать, - да пожалуйста! Он у нас на заднем сидении в УАЗике. Пошли?
Недовольные, ворчащие санитары развернули мешковину. Прохрустов, зажав пальцами нос, нагнулся к бывшему мужику. Почти уж остекленевшие глаза его вдруг оживились и радостно сверкнули:
- Не было у меня такого клиента! Ни у одного из моих постояльцев не видел я таких ужасных разрезов, чтобы от диафрагмы до пупка, да еще под левой грудиной!
Хреново умирать летом: жара, мухи снуют, народ к морю на пальмы любоваться уехал. Чтоб тебя закопать, денег надобно до фига, а занять негде. Водяра на поминках опять же теплая. Кто-нибудь из дальних родственников поддаст больше нормы, песни запоет. Ему, само собой, по морде врежет единственный непьющий (а такой обязательно найдется). Драка, крики, про тебя, понятно, забыли. А сам виноват: зачем летом-то помер? Уж потерпел бы до осени!
Хотя осенью окочуриваться тоже не фонтан. Слякоть, дождь, настроение гадостное. На кладбище ноги в сапогах по колее разъезжаются, того и гляди, гроб в грязь уронят. Выковыривать его потом из глины удовольствие так себе. Народ опять же, наудившись крабов, с югов приехал, на поминках всех напоить, накормить надо. Единственный непьющий от скуки начнет речи часовые толкать, да к совести ныне живущих взывать. А повод ему морду набить всегда найдется. Так что, ну ее в баню, эту осень, давай-ка зимой!
Зимой! Дороги замело, процессия мерзнет, шофер жмуровоза чего-то матом шипит. Могилу выдолбить - тоже задачка. Парой бутылок для копальщиков не обойдешься! Ставят им ящик, и они, тактично не чокаясь, за соседним крестом наливают, потом выпивают, выпивают и хором крякают. Родственники со знакомыми боковым слухом звуки эти чуют, но только и могут, что скрипеть замерзшими зубами. А тут еще непьющий… Встал нараскоряку, как краб черноморский, хлопает себя по ляжкам, нос снегом натирает - он ведь по-другому кровушку разгонять не привык! Морду бы ему набить, хоть маленько согреться, ан нельзя, надо терпеть до поминок. Неприглядная картинка, так что откладываем торжество до весны, хотя…
Весной умирать еще хуже, просто свинство! Все к жизни стремится, к размножению и даже любви. А ты лежишь себе дохлый и только проблемы создаешь. На поминках в душной столовой, под пластмассовой пальмой и пить-то противно: за окном птички поют, люди веселятся. А тут еще этот непьющий, от которого жена сбежала, нажрался вдребезги и ко всем со своей печалью пристает. И в морду-то не дашь, раз он с поцелуями лезет.
Одно утешение – сам ты (который покойник) всю эту пакость не увидишь.
И душа твоя не витает и не наблюдает. У нее, у души (ежели она все-таки есть) совсем другие заботушки. Ей на пьяные разборки пялиться недосуг. Она лихорадочно вспоминает, чего в жизни натворила. Она ведь не думала, не гадала, что она на самом деле есть. Этого, ну, мертвого-то, закопали, и придется за него отдуваться. Надо будет скоро ответ держать. И под дурачка не закосишь, тут тебе не экзамен по диалектическому материализму. Тут все прямо надо, начистоту! Чего ему, думает душа, мне то есть, в общем, нам с ним, не жилось, приспичило вот помирать как есть, без подготовки.
Умирать-то, оно всегда не вовремя, в любое время. Но приходится, хотя обидно! И нет еще в природе человека, который считает, что умирает в самый подходящий момент.
А глупо умирать обидно вдвойне. Я умер - глупее некуда. И неважно, что это было зимой, важно, что умер не насовсем, а только на двадцать минут. Но и такой урок был хорош и запомнился надолго, слушайте.
Начну, наверное, с банальнейшей аксиомы: спьяну даже еж надикобразит. Никто не спорит? То-то! Ну-ка, себя вспомните: кто, куда и с кем попадал, в какие переделки и в каком состоянии? Вот и я попал не в то время и не в то место. Но в том состоянии. Был бы не в том – точно не выжить.
Сидим с Гешей дома, песни не поются. Начался страшный переходный период - сивушные масла в организме еще пульсируют, а призрак трезвости на душу уже наступает. И снаружи тоже обыденно все до гнусности: за окном пурга, по радио Лещенко про героизм талдычит площадными рифмами, денег не предвидится ниоткуда и никогда. Времени восьмой час утра: невменяемые гости складированы в соседней комнате, по оставшимся в живых коллегам звонить бессмысленно. А соседи притихли после вчерашнего концерта и ненавидят нас заранее.
Звонок по телефону врывается надеждой, как далекий парус для утопающего.
- С-слушаю вас? – говорит Геша в трубку таким интеллигентным тоном, будто ему ничего не нужно. И после краткой паузы. - Р-рад слышать!.. Ага! И гитару брать? И Степу? Все, п-понял!
Вот так мы и попали в то место, где сначала все было хорошо, а закончилось для меня несколько печально…
Бывает ведь: подобралась хорошая компания, встрече радуются, но у двоих вдруг возникает спонтанная неприязнь. Они раньше и не пересекались нигде и даже один о другом не слышали. Их только познакомили – и на тебе, готовы глотки перервать. Сами толком объяснить свою антипатию не могут, это, наверное, на трансцендентном уровне, аура такая.
Надо сказать, что у меня подобные ситуации чрезвычайно редки. Но тут, к несчастью, случилось, что ж поделать? Жутко мне этот «вася» или «петя» не понравился, ну и я, соответственно, ему. Это уж потом я ломал голову – почему? Но в тот момент даже пытался с ним как-то сблизиться, разрушить непроходимую меж нами границу: напросился с ним за компанию в киоск по водку сбегать. Прет, сука, вперед, как флагман, и разговоры не поддерживает. Только в сугробы так смачно сморкается, что у меня бы точно мозги вылетели. Когда отоварились, себе взял пакет с закусью, меня нагрузил сумкой с пойлом, вроде как доверье оказал. А какое, на фиг, доверье, куда я с центнером веса-то убегу? Правда, это все мелочи, из-за которых не станешь человека в смертельные враги записывать. Достал он меня своими философскими застольными базарами о превратностях судьбы. Сидел с удрученной рожей и жаловался, что вот, мол, вынужден «бизнесом» заниматься, вместо того, чтобы стать каким-нибудь поэтом, или певцом. Их на халяву все кормят, поят и любят, птичка, мол, божия не знает ни заботы, ни хрена… Сидит, бухтит так нудно, как комсомольский вожатый, даже возражать ему противно, но приходится. Вот и возражаю так вяло: «А ты в подъездах на холодных ступеньках часто ночевал? А ты обдолбанным и пьяным убийцам песни пел, прикидывая – то ли задавят как кутенка, то ли с миром отпустят? А таким как ты мудакам, которые тебя за «беспечную» жизнь громко, иногда матом из толпы укоряют, на уличных концертах улыбался?»
Тут и он ко мне окончательной антипатией воспылал, аж миазмы заструились. А уйти мне было никак нельзя, люди нас пригласили, песен ждут… Успели и я, и Геша много попеть. Выпить тоже все успели прилично, даже с перебором, а потом… Я, после полученного в живот удара ножом, хлебным, длинным таким и узким, по стеночке тихо сполз и какое-то время был во мраке.
Боли не было, а было тепло и уютно. Мрак потихоньку поредел, вдали, очень вдали – рассеянный, слабый свет, даже не свет, всполохи слабые над какой-то серой, из булыжника стеной. Под ногами тропиночка желтая, песочная, но ноги к песку не прикасаются. Я отталкиваюсь ступнями, плавно шагаю, зависая в воздухе подолгу. По бокам плотный ряд деревьев с шершавой корой, по виду – старых высоких и толстых сосен. И очень тесно растут, в сторону не свернуть.
Иду прямо, к стене, где свет. Страха, даже беспокойства нет ни малейшего. Вперед надо быстрее, но быстро не получается, воздух уж очень плотный, упругий, проталкиваю себя, как сквозь кисель. Но потихоньку приближаюсь. Все равно ведь дойду, а там ждет меня Радость… Через стену перебраться не проблема, невысокая она – стена. Вот уж полпути позади, немножечко осталось…
…Треск - будто дерматин рвут - противный, злой. И резкий свет по закрытым неплотно глазам. А спине – твердо и холодно. И в горле сухо, будто наждачкой скребли. Разлепляю глаза - ну, привет, больница! Я на столе-каталке, из пасти торчит гофрированная труба, с такой к нам сантехник Лева пьяный приходил. И чувствую я себя наипаскуднейше - давно не чищенным унитазом. Такой вот нежданный переход. А хорошо-то как было!..
Замычал я отчаянно, пытаясь трубу выплюнуть, тут и медсестра подскочила. Трубу выдернула и (я ей: «Пи-ить…», она: «Нельзя, потерпи…») промокнула мне губы влажным тампоном.
Чуть позже я понял одну замечательную вещь: как это прекрасно – маяться с похмелюги, слушать дрянную музыку или брести, согнувшись раком после операции, к туалету. Но при этом чувствовать, что ты живой. А вслед за плохим обязательно случится хорошее. Самое паршивое, что произойдет – смерть, но и там есть утешение: песочная тропиночка, сосны и стена вдалеке, за которой ждет тебя какая-то Радость. Одно жалко, что все лишь видишь, но никак не ощущаешь – ни запахов, ни звуков, ничего, кроме покоя и защищенности… Но и этого уже достаточно.
Глава 4
Мужики ломами лупят по колдобинам дороги
Хлесть в ухаб – и стала яма, все удастся с похмелюги! На работу их погнало не тупое чувство долга, обещание получки – этот праздник очень любят! Познакомьтесь – редкий дятел: придорожный мастер Витя с перманентным сотрясеньем мышцы в черепной коробки. Этот самый трансцендентный в социуме индивидуум дал приказ перепохабить обе полосы дороги. Но сержанту за баранкой милицейского УАЗа от сознания того, что кто-то есть еще тупее, ну нисколечко ни легче - он пугается миазмов необмытого покойного на кормовом сиденьи. Он напуган, но не сломлен – закалился с тещей нервной! Влсемь лет в одной квартире, станешь стойким, словно клоп в плешь… Только с трупом задубелым, (как и с бабою дебелой) долгое общенье вредно: раз – свихнешься, два – подохнешь.
(продолжение следует)
|
|