ПРОЛОГ
Где найдешь, а где и потеряешь...
Я не слышу музыки сквозь шум.
«Не пиши о том, чего не знаешь!» –
Вот уж больше года – не пишу.
Это за неведенье расплата.
Исчерпался времени лимит:
То не шум – а лагерным раскатом
прошлое недавнее гремит.
То не шум – гудит во мне раскаяние,
Будто я – убил. Или украл...
И в и з б р а н н и ч е с т в о, и в п р е д н а ч е р т а н и е
я сегодня веру потерял...
ОЛЬГА
Так пришлось, мы войны не видали.
Но из палок палили окрест.
Нам достались в наследство медали –
«За отвагу», за Киев, за Брест...
Малолетки, козявки, задиры,
мы войну почитали игрой.
Все мальчишки – одни командиры,
лишь Алешка хотел – медсестрой.
– Крейсер тонет, на воду шлюпки,
все за борт! – капитан приказал.
Наш Алешка путался в юбке,
но аптечку свою не бросал.
Он л е ч и л в полутемном подвале,
и хотел (не прося за труды),
чтобы Ольгой его называли,
чтоб стонали: «Сестричка, воды!»
И пока не позвали на ужин,
медсанбатом работал подвал.
Я был ранен осколком, контужен –
он мне голову бинтовал.
Я живым выходил из-под шквала
(хоть домой приходил в синяках).
...Только Ольга одна – погибала,
умирала у нас на руках.
На войне, как мы все понимали,
кто-то должен же быть убит!
Так задумано было, в финале.
Мы ее начинали любить...
Я не плакал – глаза запотели...
Коченел на жаре наш расчет.
Так бывает... И с первой потери
начинается первый отсчет.
ВИД СО ДВОРА
Здесь небо застыло свинчаткой.
Здесь липа в наростах грибов.
В углу – под строкой непечатной –
начертано слово «любовь».
Здесь «мальчики» – сходят со сцены,
здесь платьица – стали золой.
Зияют провалами стены.
Их завтра сравняют с землей.
Мы жили, мы были с тобою!
(Мы были с тобою – на «ты»).
Глядят из-под рваных обоев
Истории нашей пласты...
И грянет финальное действо,
сгребая бег весен и зим.
Но так же как прежде, как в детстве,
здесь розами пахнет бензин.
МОСКВА, 5 ОКТЯБРЯ 1993 ГОДА
Бабье лето разлито на кронах, на окнах –
только память черна.
Я иду, как слепой. И ничто не напомнит
то, что было – вчера.
Словно это кино – и статистам убитым
наливают вино в кабачках.
Словно солнце с небес беспощадным софитом
ослепляет – до рези в зрачках.
По оберткам конфет, по банановым шкуркам,
чуть покачиваясь на ходу,
я иду по плевкам – по плевкам, по окуркам;
по растоптанной крови – иду.
* * *
Озираешь привычные виды
на развалинах бывшей страны? –
Как случилось, что чувство обиды
вдруг сменилось на чувство вины?
Посмотри: среди вони и хлама
полумертвый гниет инвалид.
Зной, навязчив как телереклама,
целый день – в камуфляже – стоит.
И палит огнестрельное лето.
И мы дорого платим войне.
Тяжко – тяжко без бронежилета.
Тяжко в бронежилете – вдвойне.
– О продажные, подлые твари! –
Я вздохнуть не могу – оттого,
что опять мой народ обокрали
незлобивые слуги его.
Что же я после этого стою?
в той стране, где все катится вниз...
И, придавлен стыдом, как плитою,
говорю я себе: – оглянись!
Посмотри – да на что же ты годен,
если землю тебе не поднять!..
Для того мы сюда и приходим,
чтобы что-то на свете понять.
МОЛЧАНИЕ
Мы вечно здесь не можем оставаться.
И эта боль настолько коротка,
что мера зла, готовая сорваться, –
нет, все же не сорвется с языка.
Тем более, что легче мне не станет,
когда спущу я рой безумных пчел.
Меня сказать – под пыткой! – не заставят,
что мир погряз в грехе – и обречен.
Ведь даже чувством правит неизбежность:
ты, кажется, готов убить! –
И вот...
Поверх всего накатывает нежность
к тому, что рядом дышит и – живет.
И я молчу.
Не в страхе наказанья
или ошибки –
нет, не потому.
Но если изреку я предсказанье –
то сбудется по слову моему.
|
|