Сергей ДЕНИСЕНКО (г. Омск)
К ВОПРОСУ О ДЯТЛАХ (Триптих)
1. Как много парадоксов он таит —
Великий беспредел миропорядка!..
Что голова у дятла не болит —
Есть для меня великая загадка.
Я долго этот подвиг созерцал,
Им поглощён уныло, но всецело.
А он — стучал, стучал, стучал, стучал...
И у меня вдруг сердце заболело.
2. Дни напролёт — весёлый этот звук.
И даже — годы. Даже — век от века.
Прислушайтесь, как радостно: “Тук-тук!”
(То не топор, однако, дровосека).
Завидую тебе, о дятел мой!
Судьба — и без сучка, и без промашки:
Всю жизнь о стену биться головой —
И кайф ловить от пойманной букашки!..
3. Он бился головой что было сил,
И явно не брала его усталость.
“Скажи мне, дятел, — дятла я спросил, —
Мне сколько лет прожить ещё осталось?”
Но он проигнорировал вопрос,
Из древа выковыривая мушек...
Зима была. Трескучий был мороз.
И не было окрест меня кукушек.
АКТЁРСКАЯ СКАЗКА
Меч тяжёл. Не ощущаю рук.
Бутафоры явно постарались.
Змей-Горыныч рухнул, оскандалясь,
Без голов (в количестве трёх штук).
Дом покинув, выйдя за порог,
Не мечтал я выжить. Думал — сгину.
Пот солёный разъедает спину.
И чугунна тяжесть у сапог.
Ждать подмоги? Да прожди хоть век!
Это — то же, что добыть лекарства
В тридевятых-трипроклятых царствах,
Где цари не нюхали аптек.
Под мужские “ух” и бабьи “ах”,
Под фольклорный юмор песен Кима —
Я разил чудовищ и кикимор
В наизадремучейших лесах.
Сказка? Бросьте! Чёрный адский труд!
Отдых по звонку — он был как милость.
Ибо ночь бессонная вместилась
В десять перекурочных минут.
И никто не знает — где я был,
Чьи в меня впечатались румяна...
Как ты засмеялась, Несмеяна,
Когда утром я заснул без сил!..
А потом... Какой тяжёлый меч!..
Предо мной, коленопреклонённы,
Выли туполобые Додоны,
И валились головы их с плеч!
Кто-то мне шепнул: “Угомонись!
Али захотелось криминалу?..”
Оттого, наверное, к финалу
Глупости большие начались.
Я подонков с миром отпустил,
Распахнул я в царский закром двери...
Но народ (народ!) в меня поверил!
Это я к финалу ощутил.
Я, ребята, сделал всё, что мог.
Правда, выжил Змий один зелёный.
Всё, ребята!.. Только пот солёный.
И чугунна тяжесть у сапог.
Цацки — в море! В небеса — картуз!
Наплевать, что их нигде не купишь!
Пальцы левой — складываю в кукиш,
Пальцы правой — подношу ко рту, —
И не степь, не поле, а века
Оглушаю троекратным свистом!..
Надо быть талантливым артистом,
Чтоб сыграть Ивана-дурака.
БАЛЛАДА О ВТОРИЧНОСТИ
Когда стихий шальная сила
В февраль вносила перелом,
Он доставал свои чернила
И долго плакал за столом.
И только строчки Пастернака
Шептал в звенящей тишине:
— “Февраль! Достать чернил и плакать!”
Как просто!.. Боже! Дай же мне!..
И вот уже перо строчило,
И он пытался дрожь унять:
“Когда дряхлеющие силы
Нам начинают изменять...”
И замирал, мрачнее тучи,
Как будто в зыбком полусне.
И грустно улыбался Тютчев
С фотопортрета на стене.
“Всё — было! Я себя ославлю!..” —
Стучало бешено в висках.
Но полусон кончался явью,
И вот опять — перо в руках.
Он жалок был в порыве яром —
Поэтов будущих “предтеча”,
Заблудший среди сотен строк:
“Скажи-ка, дядя, ведь недаром...”,
“В одной давильне всех калеча...”,
“Когда не в шутку занемог...”
Впадал он в пессимизм глубокий,
Себя вторичным сознавая —
Душою, мыслями, судьбой...
“Белеет парус одинокий...”,
“Люблю грозу в начале мая...”,
“Бери шинель, пошли домой...”
И раздавался смех утробный.
Смеялся в пух, и в прах, и в дым
Великий и четырёхстопный
Ямб над приверженцем своим.
...Судьба, которая с изъяном,
Всегда у юмора в долгу...
Пусть он смешон. Но графоманом
Назвать его я не могу.
Чужие строчки — как оковы,
Пред ними был он нищ и гол.
Но он искал. Свой стиль. И Слово.
Всю жизнь искал. И не нашёл.
Так не судите очень строго
Того, чей горестен удел.
Тем паче, Вы — нашли дорогу.
Свою. А он вот — не сумел.
...Раскрытый томик Пастернака,
Страница номер двадцать шесть:
“Февраль! Достать чернил и плакать!..”
Кончаю. Страшно перечесть.
|
|