– Там! В том переулке! – выпалил охотник, на бегу взводя ружье. Толпа вооруженных мужчин мчалась вслед за ним; изредка кто-то из них, уже изрядно подвыпивши «для храбрости», не вписывался в повороты и сходил с дистанции. Остальные же, не обращая на это ни малейшего внимания, продолжали свой бег. За углом, на широком проспекте ревели сирены, слышался треск раций, кто-то визжал не своим голосом, какая-то женщина панически голосила, время от времени переходя на высокие тона.
– Где же ты, отродье? – прорычал охотник, настороженно оглядывая казалось бы пустынную улицу. – Выходи, ублюдок, сукин сын!
За поворотом мелькнула тень.
– Он здесь! – обрадовано крикнул охотник, бросаясь за тенью. – Быстрее! Если поймаем его в шкуре, выручим кучу бабок!
Толпа, жаждущая крови, бежала за наградой.
***
Он пытался отдышаться, а Иелем тем временем перевязывала ему раны.
– В следующий раз будь осторожнее, – мягко выговорила она оборотню. – Они могут и не купиться на шутки с тенями.
– Как бы ни так, – хрипло проговорил парень, сплевывая кровью. – Они слишком тупы и слишком много внимания уделяют дележке добычи.
– Как они вообще тебя засекли? – Иелем осторожно ощупала его грудную клетку. – Ты же всегда выходил сухим из воды, Ишкор!
– У них свет отключили. А когда все выходили из магазина, одна девушка выронила ключи, естественно не могла их найти. А я…
– Ох, Ишкор… – Иелем покачала головой. – Только не говори, что ты их нашел и ей отдал!
Парень в ответ лишь невесело усмехнулся и прикрыл глаза, сосредотачиваясь на регенерации.
– Почему они нас не любят, Рокши? – Иелем склонила голову, осторожно массируя заживающие ребра оборотня. Тот ощутимо вздрогнул, услышав свое истинное имя, и вновь раскрыл глаза – на сей раз горящие янтарным пламенем.
– А кто же знает? Мелеи, – сердито добавил он. – Слушай, прекрати использовать истинные имена. Нас могут подслушивать.
Девушка вздохнула, откинув длинные немытые волосы за спину. Она была тощей, вытянутой, с голодными запавшими глазами – кожа да кости. Потрепанное, истертое платье висело на ней мешком, обуви и вовсе не было, а руки были покрыты старыми шрамами от укусов. Бледная, плохо пахнущая, грязная, она казалась ожившим трупом – впрочем, для некоторых она и вправду была таковым. Оборотни – это та же нежить. Они мертвы. Они – чудовища. Таково было мнение большинства обывателей мира сего. Жестоко? Зависит от того, с какой стороны посмотреть.
– Ты успел взять что-то из еды? – робко спросила Иелем, вновь прерывая целебный транс оборотня.
– Ты же знаешь, что нет, – угрюмо ответил тот. – Я все выронил, пока убегал.
Иелем не смогла сдержать расстроенного всхлипа. Ей очень хотелось есть. Она была слишком молодой, и в отличие от старших особей не могла долго обходиться без еды. Она чувствовала, как ее тело тихонько поглощало само себя, вытягивая все что можно.
– Я схожу еще раз, – Ишкор, морщась от боли в ребрах, приобнял девушку за плечи. – Ты поешь. А потом будет очередь Левгеха… ты знаешь, сколько пищи он может унести за раз.
– Я потерплю… – тихонько пробормотала Иелем. – Ты только не ходи. Они тебя запомнили, я знаю…
– Но тебе нужна пища, маленькая. Иначе ты съешь сама себя.
– Знаю.
Она уткнулась носом ему в плечо, как маленький, безмерно уставший котенок. Ишкор чувствовал, как сквозь порванную рубашку на его кожу попадают горячие слезы, но успокоить девушку не мог. Он провел рукой по ее спине, чувствуя каждую выпирающую косточку, обтянутую кожей. Скелет, ходячий скелет, засунутый в мешок из эпителия – и это молодняк, который нужно хранить и оберегать? Мелеи было всего шестнадцать, но выглядела она по человеческим меркам на все тридцать с лишком, а все из-за недостатка пищи. Ее бы кормить почаще, выгуливать в зверином обличии, учить охоте… а что вместо этого? Вместо этого они прячутся по подвалам, канализациям и подворотням, время от времени выпуская самых ловких к людям, чтобы добыть немного пищи.
Их существование медленно, но верно подходило к концу. Они прекрасно знали это – и все же цеплялись за жалкие остатки былой жизни. Судьба повернулась к ним своим вторым ликом – ликом, искаженным злобной усмешкой. В городах их отлавливали люди, их шкуры продавали, как изысканные ковры, а остатки плоти и порошок из костей добавляли в омолаживающие крема. Когти оборотней носили как сувениры, из клыков получали восстанавливающуюся эмаль, а мозг отдавали на исследования ученым. Еще хуже приходилось оборотням, живыми попавшимся в руки людей. Половину отправляли на эксперименты, оставшуюся часть заживо лишали внутренних органов, отдавая их миллионерам, решившим вживить себе регенерирующие сердце, почки, печень, легкие и прочие прелести оборотневской плоти.
Леса, в которых оборотни существовали ранее, вырубили и уничтожили. Оставили лишь искусственные заповедники – в которых «добрые» егеря без устали следили за тем, чтобы «ни одна сволочь не проскочила в лоно истинной природы». Им некуда было деться. Они были заведомо обречены. И знали это. Они поняли, что жить им осталось считанные годы, когда впервые увидели людей в своих лесах. И это знание угрюмой болью читалось в потускневших глазах каждого зверочеловека.
– Спи, маленькая, – ласково пробормотал Ишкор, целуя Иелем в грязный лоб. – Завтра я принесу тебе поесть. Мы что-нибудь найдем.
– Хорошо… – сонно шепнула Иелем. Лицо Ишкора исказилось – он знал, что ее организм переходит на новый этап. Теперь Мелеи будет большую часть времени либо спать, либо лежать, не двигаясь. Ей нужно было сохранять энергию.
А следующим этапом будет смерть.
Он положил Мелеи на грязную подстилку и подоткнул залатанное покрывало. Девушка свернулась калачиком, подсунув собственную ладонь под щеку вместо подушки. Ишкор постоял в дверях, наблюдая, как Мелеи медленно уходит в тяжелый сон, а затем вышел в коридор, тихонько затворив за собой дверь.
***
На кухне собрались жители их маленького убежища: мать Мелеи – Иолир; два близнеца, ее друзья; сестра Ишкора; ее муж и старший сын, заботящийся о семье Иолир – точнее, о том, что от нее осталось. Причину этому Ишкор знал прекрасно: он еще помнил, как отец Мелеи валялся в подворотне с распоротым животом, набитым свинцом и серебром, и просил только вступившего в силу Снакша не забывать о «его девочках». Они всегда ценили предсмертные просьбы… да и Иолир не была обузой, а стала одной из них. Чего уж говорить о маленькой Иелем – некогда непоседливой и шаловливой, единственном ребенке их маленькой общины.
Все они – семья. Вместе. Только вместе.
– Ты принес?.. – с надеждой спросил Левгех. Его брат едва заметно толкнул его, но тот, похоже, этого не заметил.
– Нет, – Ишкор развел руками. – Меня чуть не поймали.
– Тебе придется месяц не показывать носа отсюда, братишка, – сделала вывод Йенар. – И не смей возражать. Это для твоего же блага. Следующий – Левгех. Тебе придется потрудиться. Мы все изрядно оголодали.
– Простите меня, – потупил взор Ишкор.
– Да что там… – махнул рукой Левгех. – Со всяким случается.
– Ты лучше скажи, как там Иелем? – подала голос Иолир. Каждое слово было пронизано любовью и тревогой.
– Плохо, – признался Ишкор. – Ей нужно поесть. Иначе меньшее – через две недели – она себя истощит полностью. У нее уже началась сонливость.
Лицо Иолир исказила тревога.
– Черт подери, у нас нет месяца на то, чтобы я отсиживался здесь, – зло бросил Ишкор. – Я пойду с Левгехом. Вместе мы много принесем. Тогда с Иелем все будет хорошо.
– Никуда ты не пойдешь, Рокши, – сердито произнесла Йенар, поднимаясь. Аирол и Снакш, не сговариваясь, взяли свою женщину за руки и потянули назад.
– Не сердись на него, мам, – примирительно проговорил Снакш. – Он же хочет как лучше.
– Будет тебе, Раней, – Аирол потянул женушку за рукав.
– Не будет! – фыркнула Йенар, вперив тяжелый взор в братца. – Ты будешь сидеть здесь, Рокши. Во-первых, потому что я так сказала. Во-вторых, потому что ты не смеешь подставлять всех нас. В-третьих, потому что тебя могут поймать и убить. Послушай старую сову. Сделай, как тебе велят. А с Левгехом пойдет Итмо. Они близнецы, они лучше друг друга понимают. Так, парни?
– Так, – сказал Итмо, а Левгех кивнул.
Ишкор потупил взор, едва слышно вздыхая.
– Я просто хочу быть полезным, – обиженно объяснил он. – Неужели нельзя исправить свою ошибку?
– Ты лучше сядь, мы проверим, не сильно ли они тебя задели, – посоветовала все еще сердито сопящая Йенар. Иолир кивнула в знак солидарности, и подошла к проштрафившемуся оборотню.
– Рубаху снимай, – приказала она. Мужская часть населения убежища, заворчав, покинула крохотную кухоньку под пристальными взглядами дам, признавая свое поражение. Пусть лечат, лишь бы беды от этого не было.
Когда последний – Снакш – шмыгнул в темноту коридоров, настороженно принюхиваясь, Йенар плавно скользнула к двери, накинув задвижку на крючок; защита, конечно, слабая, но хотя бы морально удовлетворяющая. Иолир, сверкнув глазами, сосредоточенно вглядывалась в заживающую плоть, время от времени ощупывая поврежденные места. Ишкор морщился, когда тонкие костлявые пальцы давили на срастающиеся раны, но он мужественно терпел, лишь изредка шипя от боли.
– Что там? – коротко спросила Йенар, медленно отходя от двери.
– Две пули. Одна навылет, другая внутри. Ишкор, почему ты не вытащил ее сразу?
Оборотень пробормотал что-то себе под нос, пряча глаза. Женщины переглянулись, фыркнули; Йенар подошла ближе, выуживая из ящика стола столовый нож.
– Подойдет? – спросила она у Иолир. Та глубокомысленно кивнула, криво улыбаясь, и протянула руку за агрегатом.
Ишкор невольно сглотнул и зажмурился.
– Сейчас будет больно, – дежурным тоном предупредила Иолир, кивая Йенар. Та вцепилась рукой в плечо брата и крепко зажмурилась, готовясь помогать ему залечивать раны.
Иолир коротко, без замаха, воткнула нож в плоть Ишкора, и тот тихонько заскулил, когда лезвие начало проникать глубже, царапаясь о кости. Наживую резать было очень больно – но рядом была Раней, такая успокаивающе-теплая, обволакивающая сознание золотистым дымом, шепчущая на ухо истинное имя брата, не давая ему сосредоточиться на холоде в грудной клетке. «Соберись, Рокши, братишка, – шелестел ее голос в сознании оборотня. – Залечивай дыру, не давай ей разойтись, выталкивай пулю…»
А затем даже Раней не помогла – Иолир сунула руку в расширившийся порез и принялась буквально выцарапывать тяжелый свинец – не мелкую дробь, а крупный, тускло блестевший цилиндрик в мизинец Мелеи толщиной и длиной не больше фаланги ее же пальца. Голоса Раней уже не было слышно из-за тупых молоточков, бьющих в мозг, и тихое скуление перешло в громкий вой. Иолир выругалась, Йенар, кажется, тоже – по крайней мере, все ее успокаивающее влияние разрушилось в один миг, и худая ладошка сестры легла на губы Ишкора, скрадывая льющуюся вместе с воем боль, заставляя ее уйти обратно внутрь. Ишкор, не помня себя, пробовал высвободиться, укусить сестричку, пока та не отпустила его плечо и не треснула что есть силы по затылку, заставляя опомниться. И вновь – рука на плечо, золото в сознание и… раздраженный голос: «Вместо того чтобы выть, лучше бы рану стягивал!»
– Прости, – проскулил оборотень, сосредотачиваясь на полыхающих огнем краях раны. Золотистый дым Йенар устремился туда же, а Иолир, небрежно швырнув выуженную из плоти Ишкора пулю себе за спину, устало опустилась на стул о трех ножках, опасно скрипнувший под тяжестью ее тела.
– Завтра будешь совсем здоров, – проговорила она, с отвращением вытирая окровавленные руки о потертые штаны. – Для лучшего результата можешь на ночь перекинуться и зализать то, что не успел затянуть. В следующий раз не лезь в пекло. Хватит с нас тех смертей.
– Иди спать, Рокши, – ласково сказала Йенар. – Ты почти всю ночь на ногах, скоро рассвет. Залижи раны, отоспись. Я зайду позже, проверю, как ты.
Ишкор кивнул, скинул задвижку и выскользнул в темноту коридоров, бесшумно двигаясь в их с Иелем и близнецами комнату.
***
Слепой нищий сидел у ворот зоопарка, машинально водя пальцами по ободку кружки, в которую собирал пожертвования. На шее у него висела табличка: «Оборотни выцарапали мне глаза, пока я защищал ваши тела от их когтей и клыков. Помните о тех, кто спасал вас. Не дайте мне умереть с голоду». Люди, проходившие мимо сочувственно качали головами, тихо вздыхая: «Паршивые звероублюдки…». Женщины и дети, бормоча «спасибо», кидали в кружку монеты, мужчины останавливались возле нищего, чтобы перекинуться с ним парой слов о ненавистных всем чудовищам.
Уже темнело, и ворота начали закрываться. Нищий, кряхтя, поднялся, отряхнулся, нашарил на земле трость, пересыпал содержимое кружки в мешочек, и без того практически полностью заполненный мелкими монетами, и поковылял прочь. Охранники, сочувственно переговариваясь, убрали картонку, на которой он сидел, к себе, чтобы через неделю вновь достать ее и заботливо предложить охотнику-ветерану.
Нищий свернул за угол, снял темные очки и шмыгнул в подворотню. Там, в маленькой, едва заметной нише, лежала приличная одежда; туда же полетели трость, очки, мешочек с деньгами, сальный потертый плащ и лохмотья, по ошибке природы названные штанами и футболкой.
Нищий потянулся, как кот выгибая спину. В его глазах сверкнул дикий отблеск первозданной свободы, а зрачки расширились до предела. Теперь он видел в темноте так же хорошо, как и при свете дня.
– Я – Хегвел, – с удовольствием прошептал он, вслушиваясь в звучание своего истинного имени. – Хегвел, Хегвел, Хегвел…
По его телу пробежала сладкая дрожь; он ухмыльнулся, чуть скаля зубы, и встал на четвереньки, слабо мурча и выгибая спину. Кожа начала покрываться шерстью; суставы и кости заныли, меняя форму, мышцы закололо, а бывший нищий урчал от удовольствия. Боль – ничто в сравнении с ощущениями, приносимыми перевоплощением. Он словно пропускал ночь сквозь себя, словно на время становился невесомым, лишался оболочки, и тогда сознание расширялось до предела, уводило в заоблачные дали, заставляя забывать о легком дискомфорте, ломоте во всем теле, зуде, волнами бегущем по коже.
Когда он вернулся в бренное тело, с сожалением позволяя сознанию опустить его на землю, он уже не был человеком. Поджарая пума с умными золотистыми глазами, буграми мышц и впалым животом, он пружинистой походкой обошел мусорный бачок по кругу, тихо мурлыкнул и стрелой понесся на противоположную сторону улицы, перепрыгивая через забор зоопарка.
Внутри было тихо; охранники сидели у пульта, в тесной комнатушке, и смотрели какую-то комедию по телевизору, изредка взрывая тишину громким смехом. Большинство животных спало, однако во тьме все же блестели глаза хищников, так и не отвыкших от ночного образа жизни.
Хегвел шел мимо клеток, провожаемый тревожным уханьем совы. Он давно знал нужный маршрут – надо же навещать родственников, пусть и дальних, и приносить им вести. Хорошие вести… или же плохие.
Клетка с пумами стояла возле обиталища волков. И те, и другие отлично знали Хегвела, и, учуяв знакомый запах, лениво поднялись и подошли к решетке. Одна из кошек мягко ткнулась меж прутьев, облизывая морду оборотня, а тот, урча от удовольствия, ластился к ней. Волки приветственно заворчали, высовывая языки.
Хегвел сел, облизав морду, и, не мигая, уставился на друзей. Те молчаливо опустили взгляды, склонив голову: мол, рассказывай.
И он рассказал. Рассказал о том, как прошлой ночью едва не убили Рокши, его друга, наставника маленькой Мелеи, которую он никак не сводит к ним, друзьям; о том, что им нечего есть, и что они скоро сойдут с ума от голода и бесконечной погони; о том, что Мелеи теперь все время спит, чтобы не тратить лишнюю энергию, а ее мать, Рилои, места себе из-за этого не находит и чахнет на глазах; о том, что Раней, их лидер, их Старшая, стала раздражительной и сердитой, потому что боится за них; о том, что сегодня он и его брат, Омти, весь день пытаются что-то заработать, чтобы достать пищу и принести ее в убежище. С горечью поведал он и о том, что все они, все восемь зверолюдей, понимают, что им здесь не выжить. Рассказал и о том, что кроме Мелеи молодняка у них больше нет, потому что прокормить их нечем. Он не знал, есть ли еще в этом городе оборотни, кроме них, но полагал, что никого больше не осталось. «Мы обречены, – красноречиво говорил взгляд его золотистых глаз, подернутых пеленой совершенно человеческих слез, так неуместно смотрящихся на глазах дикого кота, – но мы не сдадимся. Мы будем пытаться сражаться, пока не умрет последний из нас. Мы будем стоять до последнего».
Пумы в клетке растерянно заурчали, а волки, все как один, подняли морды к небу и завыли, плача и тоскуя по вымирающим собратьям. Они хотели помочь, но что они могут, если их заперли в клетке? Разве что…
Кошка скользнула в угол и через секунду, мягко переступая по опилкам, вернулась, держа в зубах шмат мяса. Остальные пумы, благосклонно мурлыкнув, помогали ей носом пропихнуть пищу через прутья.
«Это подарок для маленькой Мелеи», – беззвучно сказали они.
«А это от нас – для Рокши», – волки вытолкнули из клетки чудом не застрявшую кость.
Хегвел бил хвостом по бокам, растерянно моргая. Принять такой подарок?...
Да… – бесшумно выдохнула ночь.
И он послушался.
***
– Что с ней? Почему она не просыпается?!
– Тише, тише, Иолир. Сейчас она…
– Что «она»?! Не видишь, она не открывает глаза! Мелеи! Доченька!
– Рилои, не шуми. Ты сделаешь только хуже…
– Не трогай меня, Рокши! Мелеи!!!
Мелеи попыталась открыть глаза, но вязкая тьма, окружавшая ее, не давала ей пошевелиться, облепила ее со всех сторон, связала руки, склеила ресницы. Ее губы дрожали в тщетной попытке произнести хоть слово… ничего не получалось.
– Рилои, не тряси ее!!! – сквозь густую пелену доносилось до девушки. – Это обычное явление при таком истощении! Ей потребуется время, чтобы проснуться! Снакш! Да помоги же ты мне!
Раздался глухой стук, пронзительный, терзающий душу вой, полный боли, и яростный женский крик. «Надо проснуться…» – отчаянно уговаривала себя Мелеи. Даже мысли были свинцовыми, налитыми тяжестью и не хотели передвигаться с привычной скоростью.
Сделав еще одно отчаянное усилие, девушка все же сумела раскрыть глаза и разлепить пересохшие губы.
– Мама… – с трудом произнесла она, облизав потрескавшуюся кожу.
Иолир тут же прекратила брыкаться в руках Снакша, а Ишкор бросился к своей воспитаннице.
– Как ты, Мелеи? – обеспокоенно спросил он, опускаясь рядом с ней на колени.
– Снакш. Отпусти меня, – холодно произнесла Иолир, беря себя в руки и не отрывая взгляда от очнувшейся дочери. Оборотень растерянно отошел к стене, высвобождая женщину, метнувшуюся в тот же миг к ребенку.
– Хочу есть, – не обращая внимания на ласку матери и нежную заботу наставника четко проговорила Иелем. – Я. Хочу. Есть.
Глаза ее при этом сверкнули холодным, нечеловеческим огнем голода, отчего все присутствующие в комнате вздрогнули. Снакш переминался с ноги на ногу, усердно изучая дырку в истрепанной кроссовке, Иолир судорожно сжимала собственные пальцы; Ишкор же, поднявшись с пола, поспешил скрыться за скрипящей дверью – чтобы через несколько секунд вернуться, неся с собой большой шмат сырого мяса, уже начавший источать едва заметный сладковатый запах гнили. Иелем резко приподнялась, опираясь на руки; ее глаза возбужденно сверкали.
– Дай… – медленно проговорила она, осторожно поднимаясь с груды тряпья, на которой спала. – Рокши, дай это мне. Я хочу есть. Есть. Хочу.
Иолир едва слышно всхлипнула. Снакш оторвался от стены и, упав на колени, бережно прижал женщину к себе, любяще отводя падающие на ее лицо волосы и стирая с щек текущие слезы. Оборотень и сам был в полупьяном состоянии, шокированный до предела. Они видели, как из светлых глаз их малышки уходят последние искры разума, съеденные голодом. Голодом, уничтожающим изнутри.
Ишкор отшатнулся к двери, прижимая мясо к груди.
– Я дам, – обманчиво мягко пообещал он. – Ты только сядь, маленькая. Хорошо? Только потерпи немножко. Надо…
– Нет, – перебила его Мелеи. – Сейчас. Хочу сейчас. Дай.
Ее клыки заметно удлинились, и девочка, угрожающе скалясь, двинулась на вжимающегося в дверь Ишкора. Иолир не переставая всхлипывала и что-то бормотала, протягивая руки дочери. А та ни на что не обращала внимания. Ни на что. Кроме еды. Дорогу к которой ей преграждал Ишкор.
– Дай, – угрожающе сказала девочка. – А то убью.
– Мелеи, сядь, – лихорадочно говорил Ишкор, проглатывая окончания слов. – Малышка, маленькая моя, успокойся. Все хорошо. Я дам тебе поесть. Возьми себя в руки.
– Дай, – монотонно повторяла Иелем. – Дай, дай, дай, дай, ДАЙ, ДАЙ, ДАЙ!!!
Она в один прыжок преодолела отделяющее ее и Рокши расстояние и выдохнула ему в лицо:
– ДАЙ…
– Хорошо, Мелеи. Держи…
Голос Ишкора дрожал. Он выпустил из внезапно ставших непослушными пальцев мясо, и оно с отвратительным хлюпом шлепнулось на пол, а вслед за ним, с торжествующим горловым воем – Мелеи.
Иолир разрыдалась. Снакш крепче прижал ее к себе, бессвязно бормоча слова утешения, гладя ее по грязным спутанным волосам, зажмурившись, чтобы не видеть Мелеи. Ишкор закрыл лицо руками, бессильно привалившись к двери, а их малышка, их Мелеи у его ног с чавканьем вгрызалась в сырое мясо, причмокивая, не отрываясь.
Они не знали, сколько времени прошло, когда чавканье вдруг прекратилось. Все боялись открыть глаза, увидеть то, во что превратилась Мелеи – наверняка вся измазанная кровью, с застрявшими в зубах кусочками плоти.
Ишкор почувствовал, как девочка тянет его за штанину, и посмотрел на нее в щель между пальцев.
– Еще, – жадно проговорила она, тараща полные голода глаза. – Хочу еще.
– Мелеи, не надо… – заплетающимся языком попытался проговорить он. – Тебе сейчас нельзя много есть, ты слишком долго голодала. Твой желудок не справится.
– Хочу еще, – упрямо повторила девушка, принюхиваясь и подозрительно оглядывая Ишкора, измазанного кровью, вытекшей из куска мяса. – Дай.
– Нет, миленькая… не надо…
– Ты пахнешь едой, – медленно и очень четко проговорила она. – Я тебя съем.
Иолир вновь зашлась рыданиями.
– Ты что, маленькая? Я не еда…
– Съем! – решительно проговорила Мелеи, поднимаясь на ноги.
Ишкор обреченно вздохнул и крепко зажмурился. Он не сможет поднять руку на свою воспитанницу. Он не может отойти – слишком дрожат ноги. Значит – он умрет. Умрет…
– За его спиной дверь, Мелеи, – раздался холодный голос, и девочка, шипя, обернулась. В коридоре, устало опираясь на косяк, стояла Йенар. По ее щекам текли слезы. – Там, за этой дверью – еда. Много еды. Вкуснее, чем Рокши. Рокши, отойди. Пусть идет.
– Раней… – шепотом, неосознанно пробормотали все трое; даже у Мелеи дрогнули губы, но заветное имя так и не сорвалось с них. Вместо этого девочка лишь облизнулась, принюхиваясь. А затем – подобралась, нечетким, размазанным движением отшвырнула Ишкора от двери – и как только сил хватило? – и ворвалась в комнату, принялась разрывать пакеты, в которых лежала пища оборотней, добытая сначала Левгехом и Итмо, а затем и Аиролом; пищу, рассчитанную на неделю, неделю спокойного существования. Ишкор кулем повалился на пол, так и не оторвав рук от лица, по которому текли слезы; Иолир, уткнувшись лицом в плечо Снакша, плакала навзрыд, до икоты, а тот прижимал ее к себе, чудом не ломая тонкие хрупкие кости. Йенар нетвердой походкой подошла к брату – и осела на пол, потому что ноги ее не держали, потому даже ей – Старшей – было страшно смотреть, как один из них теряет разум – теперь, когда их и так равномерно уничтожают.
А из другой комнаты вновь раздавалось чавканье, тяжелое дыхание с присвистом, бормотание, треск порванных пакетов, хруст перемалываемых на зубах костей…
– Ей нельзя много есть… – словно в бреду пробормотал Ишкор. – Ее желудок не выдержит. Лопнет… Раней… надо что-то делать…
Старшая промолчала в ответ, перебирая его волосы, жалея его до глубины души. Она ничего не могла сделать. Ни для брата, ни для Мелеи.
Они еще долго сидели молча, прислушиваясь к тому, что творила в комнате Мелеи – к грохоту, к ее теперь уже тяжелой поступи, треску разорванных пакетов, хрусту костей на зубах…
А потом вдруг раздалось тихое «Ох…» – и все кончилось. В убежище воцарилась тишина, которую нарушил лишь глухой стук – стук упавшего тела.
И им не нужно было подниматься, чтобы выйти в другую комнату, в комнату-кладовую. Они и так все прекрасно знали.
Мелеи не стало.
|
|