Варецкий открыл глаза. Первое, что он услышал, когда очнулся, было незнакомое его уху слово «счастливчик». Дальше – больше:
-- Повезло! Выкарабкался! В рубашке родился...
Так Варецкий узнал, что он пережил клиническую смерть после автомобильной аварии, в которой погиб его непосредственный начальник, первый и последний раз подвозивший захмелевшего Женю домой. Начальнику повезло меньше. Варецкий вздохнул. Дышать было больно. Болело все. Вернее, болело даже то, чего не было. Больше у Варецкого не было правой руки. По локоть. Но он еще об этом не знал.
* * *
Всю жизнь Женя Варецкий был каким-то незаметным.
-- Незаметный, но незаменимый! – любили говорить Женины коллеги по работе, невпопад и не в срок поздравляя его с днем рождения, который прошел в прошлом месяце или еще не наступил.
Женя улыбался. Все в его жизни почему-то было связано с частицей «не»: не поступил, не закончил, не взяли, не женился, не смог, не состоял, не привлекался, не был... Слава Богу, Женя не знал иностранных языков, поэтому не знал и новомодного слова «лузер», которое часто произносила соседская дочка, студентка иняза, говоря о Варецком. Хотя неудачником (опять эта самая злополучная частица «не») Женю называли частенько: вначале мама, когда штопала порванные брюки и мазала зеленкой коленки сына, потом одноклассники, которые не брали его играть в футбол из-за избыточного веса, потом однокурсники, когда ректор самолично выволок Варецкого за ухо из экзаменационной аудитории, обнаружив шпоры на коленях студента, потом женщина, ответившая отказом на предложение руки и сердца, потом...
Варецкий работал мелким клерком в большой строительной конторе. Перекладывал бумажки из одной папки в другую, раболепствовал перед начальством, а по субботам ходил в стриптиз-клуб на шоу толстушек. Да, ему всегда нравились большие женщины... И это его смущало. На работе мужики лезли в Интернет, выкачивали детское порно, обсуждали плоскогрудую секретаршу с фигурой нимфетки и держали пари, кто же первый ее завалит. Но завалить ее не светило никому: она была дочерью босса. А у босса на свою дщерь были совершенно другие планы.
* * *
-- Евгений, вы были ТАМ! – пафосно произнес, ампутировавший Варецкому руку, хирург.
Женя кивнул.
-- Вы что-нибудь видели?
Так много интереса к серой персоне Варецкого уже давно никто не проявлял. Женя кивнул. Говорить он еще не мог.
-- Крепитесь, Варецкий, набирайтесь сил: завтра к вам придут журналисты, реаниматологи, два физика из Академии Наук, священник, теологи, астролог и работник ФСБ... Короче, будет импровизированная пресс-конференция. Расскажите, что было ТАМ. Все-таки четыре минуты клинической смерти – это рекорд для нашей больницы...
-- Меня покажут по телевизору? – слова возникли сами собой. Кажется, Варецкий даже не шевельнул губами.
-- Вот она жажда славы: чуть выжил, а уже хочется в ящик...
Доктор ушел. А Варецкий начал вспоминать все, что он слышал, видел или читал про клиническую смерть...
* * *
На шоу толстушек завсегдатаями были какие-то худосочные, щупленькие, вялые, практически мертворожденные мужчины. Высокий крупный Варецкий нескладно горбился за своим столиком, заказывал пиво, чипсы и смотрел... Он любил этих больших грузных невероятно сексуальных женщин. Когда их груди колыхались, как спелые дыни, когда их широкие тяжелые бедра вальяжно двигались в такт музыке, когда с них одна за одной спадали кружевные накидки, ночнушки, бюстгальтера-парашюты Варецкий просто сходил с ума от возбуждения, прижимался ребрами к краю стола, за которым сидел, и незаметно для окружающих соскальзывал потной ладошкой под нависший горячий живот, туда, где гнездился его пульт удовольствия. Правая рука замирала на вздыбившихся джинсах, словно успокаивала, нежно поглаживая голову слона:
-- Тише, тише, друг...
Но когда выходила голубоглазая Лаура, огромная блондинка в платье горничной, в белом переднике из органзы, Варецкий неотрывно смотрел в ложбинку между сжатых корсетом упругих мячей, мысленно погружался лицом в ее декольте и умирал от нежности. А его ладонь в это время с ненавистью давила под столом голову непокорного слона. И Варецкому нестерпимо хотелось вонзить в нее огромные бивни. Его разрывало от желания обладать этой женщиной!
Женя никогда не говорил с Лаурой, не заказывал приваты, потому что стеснялся своей страсти и был жаден. Но в мечтах, в мечтах...
* * *
-- Белый коридор. Вернее, не белый, а как бы... ну такой... из света что ли... А там... в далеке... мужик... с добрым лицом... с бородой... в белых одеждах... с нимбом... и призывно так махал мне руками: мол, заходи...
-- А потом? – пятнадцать пар глаз смотрели на Варецкого.
Одна медсестра прижимала платок к глазам: очень хотела, чтобы ее снял оператор первого канала. Она потом за этим оператором бежала до самых ворот и спрашивала: покажут ли ее по телевизору. Журналисты были с диктафонами. Главный врач в лакированных туфлях до одури надушился одеколоном с густым терпким запахом и распахнул накрахмаленный белый халат, демонстрируя шелковый галстук. Хирург, ампутировавший Варецкому руку, лоснился от гордости и толкал в бок смущенного реаниматолога. Всем хотелось попасть в ящик...
-- А потом? – снова повторил надоедливый журналист.
Варецкий вздохнул и неожиданно для себя выдал:
-- А потом появилась лестница... как будто бы... вниз... и мужик этот добрый сказал: «Иди, не время еще»...
-- А кинестетически вы помните свои ощущения: было тепло или холодно, может, запахи какие-то?.. – девушка-теолог внимательно смотрела на Варецкого.
Женя не был готов к этому вопросу. Он буркнул:
-- Тепло, - и закрылся, как мидия в своей раковине... Больше из него не удалось выудить ни слова.
А люди все стояли в палате Варецкого, будто ждали чего-то важного. А потом эта девушка-теолог, из-за которой журналисты остались практически без информации, стала рассуждать, нагло, совсем не смущаясь присутствия Варецкого:
-- Видите ли, любой нестандартный вопрос сбивает пациента с толку. У меня возникает ощущение, что его рассказы продиктованы навязанными штампами и стереотипами нашей соционормативной культуры. Все эти христианские клише выглядят и звучат из уст Евгения несколько неубедительно...
Варецкому хотелось положить эту тощую змею на кровать и долго самозабвенно душить ее обеими руками. Но он уже знал, что обеими не получится...
Да! Он был ТАМ. Он ВИДЕЛ! И, конечно, не было там никакого белого коридора и доброго старика... Но разве он мог рассказать то, что видел на самом деле? Кто он такой – незаметный Женя Варецкий, чтобы разломать христианские клише нашей соционормативной культуры? Да и кто ему поверит?
* * *
Визг тормозов. Трехэтажный мат начальника. Варецкий молчал. Он вообще говорил мало. И уж тем более не матерился. Принципиально. Удар головой о лобовое стекло... И темнота...
Сколько длилась темнота, Варецкий не знал. Но потом еще в темноте появились звуки... Это было пение... Раньше этого голоса Женя никогда не слышал, но сейчас точно знал, что пела Сара... Откуда взялось это знание? Варецкий не знал... Он долго не мог вспомнить иностранную фамилию певицы. Кейн? Нет, Сара Кейн – британская драматургесса, которая покончила собой... Откуда в голове Варецкого взялось это пренебрежительное отношение к неизвестной ему ранее девушке Саре Кейн? Он не знал. Но это не сильно его беспокоило. Беспокоило другое. Кто поет? Ах, да! Ну, конечно же! Брайтман!
Действительно пела Сара Брайтман.
Мрак стал рассеиваться. И Варецкий понял, что он находится в том самом стрип-баре, куда ходил по субботам. В платьице горничной танцевала Лаура. Все естество Варецкого устремилось к этой женщине. Мужчина привычным жестом опустил руку под стол. Но впервые ладонь легла не на вздыбившиеся джинсы, а нащупала бумажник в кармане. Варецкому нужно было всего шестьдесят долларов, чтобы заказать приват. Он знал: сегодня или никогда. Ему впервые не было жалко денег.
Каким-то особым чутьем Варецкий понимал, что эта минута не просто важная веха в его жизни, а точка отсчета, поворотный момент, взрыв... И оттого, как он поведет себя сейчас, зависит возможность или невозможность его будущего. Варецкий знал, что он ушел из жизни, где никогда не жил, потому что не был собой. Он знал, что ушел туда, откуда не возвращаются, и что ЗДЕСЬ, вернее, ТАМ можно обрести настоящее счастье.
Это было не подсознание и не сознание Врецкого. Это было его знание. Ведь ТАМ Варецкий оказался подключенным к глобальному информационному полю Земли. И за четыре минуты своей клинической смерти, растянувшиеся как обойный клейстер в эмалированном ведре, он узнал так много, сколько даже и не хотел бы знать...
ТАМ Варецкий впервые был самим собой...
Он заказал приват. Лаура отвела его в круглую комнату с зеркальными стенами и потолком. Середину окружности помещения пробивал шест. Грушеобразное бесформенное кресло приняло Варецкого в свои объятья. Лаура стала танцевать.
-- Сегодня или никого, - пульсировало в висках. Варецкий щелкнул пальцами: музыка прекратилась. Лаура замерла в нерешительности.
Варецкий был собой. Новым. Непонятным себе самому. Но зачем-то из прошлой жизни он прихватил обжигающий стыд, который не позволял ему расслабиться до конца:
-- У меня волосатая грудь. Это плохо?
-- РН-нейтральный, - улыбнулась Лаура.
Стыд... Стыд заливал щеки Варецкого, когда неловкими, дрожащими пальцами он расстегивал пуговицы на своей рубашке... Стыд превращал его сердце в маленький пульсирующий шарик. Стыд горел где-то внизу живота и гнал кровь по двум кругам кровообращения: малому и большому...
Стыд заставлял Варецкого быть собой:
-- Хочешь, я буду дрочить? Смотри! Танцуй и смотри на него...
Лаура повиновалась. Она танцевала под вновь зазвучавшую музыку и неотрывно смотрела на небольшой отросток в зарослях седых волос, отросток, который рьяно теребила правая рука Варецкого.
Женя задыхался от возбуждения, стыда и невероятности происходящего. Сотни его бесплодных мечтаний вдруг обрели явь и форму пышного вожделенного тела Лауры. Что же это был за сильнейший наркотик? Этого не знал Варецкий, не смотря на всю свою подключенность к информационному полю Земли...
-- Нарвасадата! – откуда это слово возникло в голове Варецкого? Как сформировалось в его сером веществе? Но он точно знал, что оно означает... Он все-таки был в информационном потоке.
Варецкий притянул Лауру к себе, поставил ее на колени на грушевидном кресле, где еще недавно сидел сам, и пристроил свой горячий отросток в ложбинку спелой женской груди. Он двигался вверх-вниз, гонимый стыдом и вожделением, вожделением и стыдом, не разбираясь, что первично и что сильнее:
-- Ругайся, ругайся! Скажи, какой у меня красивый хуй! Он нравится тебе?
Варецкий матерился впервые, смакуя новую роль...
Лаура, потупив глаза, прошептала:
-- Прости, я не умею ругаться во время...
-- Что значит не умею? Ты же шлюха! Последняя грязная шлюха! Шалава, стерва, дешевка, дрянь... Матерись, гнида! А-а-а-а-а... – Варецкий залил спермой всю грудь стриптизерши...
Лаура надавила на одно из зеркал в стене. Зеркало оказалось дверью в просторную ванную комнату, которая была уставлена лилиями и свечами...
-- Как в дешевой мелодраме, - подумал Варецкий... -- Но ведь именно так я и хотел всю свою жизнь...
Посреди стояла медная практически средневековая ванна с теплой водой, в ней плавали лепестки роз и свечи. Варецкий погрузил свое грузное тело в ароматную воду. Лаура мыла его грейпфрутовым мылом с люфой. Потом поливала теплым молоком из глиняного кувшина...
-- Я почти девственник, как датский сказочник Андерсен. Все, кого я когда-либо любил, отвергали меня... – у Жени мелко задрожали плечи.
Варецкий плакал. Большой грузный мужчина жалобно скулил, как мокрый щенок. Лаура смазала его тело ароматным маслицем, надела на Варецкого белый махровый халат, поднатужилась, взяла его тяжелое размякшее от воды тело в свои сильные женские руки, отнесла, как ребенка, в постель и убаюкала на груди...
* * *
А потом Варецкий проснулся в палате, где над ним склонился реаниматолог:
-- Счастливчик...
* * *
Журналисты ушли. Девушка-теолог оставила Варецкому свою визитку. Мужчина из ФСБ тоже. А еще он сказал:
-- Если что-нибудь вспомните, позвоните.
Варецкий знал, что никому и никуда звонить он не будет. Он просто напишет роман «Побег с того света» и расскажет всю правду о том прекрасном будущем, которое ждет каждого из нас...
15 – 17 марта 2007 года.
г.Минск
|
|