Подарок
Родись Витя века три назад, быть бы ему Кулибиным. Но в двадцатом веке ничего, кроме радиодела ему не оставалось. К этому чинному и благородному занятию приобщил его отец, и лет с десяти полюбил мальчик сидеть с паяльником, мастеря любопытные поделки. В областном Дворце пионеров Витя стал звездой, а его радиоуправляемые собачки, самолеты и подводные лодки прославились даже на выставках в Москве.
Дорога у него была одна – на физфак, он и пошел по ней, оказавшись на кафедре электроники. Тут выяснилось, что отличается электроника от радиолюбительства также, как производство японских автомобилей от тележного дела. Одной светлой головы и паяльника было недостаточно, нужно было кое-что знать. И Витя старался. Он быстро узнал, что в этих стенах насыщение никак не связано с утолением голода, что не вполне приличные слова "возбуждение" и "дырка" означают вовсе не то, что думают его менее просвещенные сверстники, и что не в каждой сетке можно носить продукты. Он зазубривал формулы, длиною в две страницы, задумчиво крутил ручки у мигающих бандур размерами с громадный сундук и пару раз ухитрился сорвать занятия, обесточив многоэтажный корпус. В результате стал подавать надежды, которые в последствии и оправдал.
Распределился он в закрытый электронный институт, куда стремились многие его сокурсники. Тут ему по секрету объяснили, что оружием являются не одни только автоматы с пулеметами, и попросили расписаться в том, что он никогда никому об этом не расскажет. И Витя развернулся. Он делал штучный товар. Изобретенные им приборы летали к звездам, участвовали в разборках миролюбивых арабов с проклятыми израильскими захватчиками, упрощали построение социализма в отдельно взятом африканском племени и сильно мешали недреманному оку американской противоракетной обороны. В тридцать лет он имел два десятка патентов, зарплату в двести рублей и огромнейшую известность в очень узких кругах. В Америке он стал бы миллионером, но в родной стране и этого было предостаточно.
Витя был красавчик, и девушки мечтали поймать его в свои сети, отнюдь не электронные. В каждой из десятков лабораторий родного заведения у него была подруга, и ему нравилось обходить свои владения. Он шел по километровому коридору без окон, заходил в каждую дверь и перемигивался, перешептывался, назначал свидания, чувствуя себя султаном. Женился Витя на самой-самой: красивой, умной и с папой-начальником. После чего и зажил счастливо в отличной квартире, с любимой женой, имея многочисленные задумки и планы.
Но тут неугомонный Михаил Сергеевич возжелал навеки остаться не в истории геронтологии, а просто в истории, и начал чинить и перестраивать устаревшую государственную машину. В результате переделок лишним винтиком оказалась именно оборона, и Витины поделки стали никому ненужными. Желая выжить, родное предприятие стало производить громоздкие СВЧ-печи, невостребованные мантышницы и востребованные самогонные аппараты, а научные сотрудники переквалифицировались, кто в кого мог. Но Витя не хотел становиться ни банкиром, ни челноком, ни учителем, ни безработным. Он ждал и верил, что государство не сможет прожить без врагов, а значит, когда-нибудь все образуется. Лет пять он вместе с такими же помешанными энтузиастами работал практически без зарплаты, копил идеи, делал опытные образцы, пока не выяснилось, что производимое им необходимо в далекой Азии. Вместе с выжившими коллегами он организовал малое предприятие и стал импортировать в Индию и Китай устаревшие электронные приборы. В стране продавать можно было все: убеждения, умы, огромные территории, целые отрасли промышленности. Но только не крохотные штучки образца 1970-го года. Это было чудовищным, непростительным преступлением против мира во всем мире, прогресса и процветания нации. Витю судили, и дали пять лет.
Он отсидел их полностью: как важного государственного преступника его не коснулась ни одна из многочисленных амнистий, освободивших растлителей и убийц. Вышел постаревшим, но все еще красавцем, и обнаружил, что его любимая жена вышла замуж и выписала его из полученной им же квартиры. Родители Витины умерли, так что идти ему было некуда. Новый муж, а по совместительству старый Витин друг, пожалел неприкаянного бывшего зэка, и купил ему крохотную комнатушку в коммуналке на одной из центральных улиц. Витина квартира размещалась во дворе старинного купеческого особняка, в помещении, служившим прежде конюшней, поэтому удобств почти не имела. Но после тюрьмы Витя к удобствам относился философски, так что жить было можно.
А вот с работой возникли проблемы. За годы Витиного отсутствия любимая электроника ожила, воспряла, стала вспоминать и наверстывать. Родной Витин институт теперь делал именно то, за что недавно Витю укатали: экспортировал в развивающиеся страны из своей неразвитой военные электронные поделки. Что ж, всему свое время, эпоху нельзя опережать ни на миг. В институте Витю встретили с распростертыми объятиями, облобызали, но на работу не взяли - статья. Он, предлагая свои услуги, обошел всех прежних друзей, открывших маленькие электронные фирмы, торговавшие компьютерами и бытовой техникой. Результат тот же. Наконец устроился в крохотную мастерскую по починке телевизоров, в которой Витины золотые руки значили больше заляпанной биографии. Тратить свои таланты на такой работе было также эффективно, как колоть орехи электронным микроскопом, но судьба, как известно, сама решает, кого и как ей приспособить. Так что Витя не роптал. Но заскучал.
Со скукой пытался бороться разными средствами. Попробовал рыбалку, купил снасти, резиновую лодку, все, как полагается. По утрам, на речных островах, в протоках и заводях царила красота и благодать. Но Витя был задумчив, и драгоценное утреннее время тратил не по назначению. Изобретал и мысленно совершенствовал, не обращая внимания на рыбу, и та обижалась, уходила к более заинтересованным рыбакам. Постоянно возвращаться без добычи было глупо, и Витя рыбалку забросил.
Бывшие друзья его обществом тяготились. При встрече неловко пожимали руку, беседовали скованно, предлагали как-нибудь попить пивка, и исчезали.
Витя начал пить один. Его коммуналка была переполнена потенциальными собутыльниками обоих полов, но вечерами он прогонял всех и запирался у себя. Эксперимента он никогда не чурался, и теперь экспериментировал в полную силу. Очень скоро получил Витя рецепты столь эффективных спиртосодержащих смесей, которые даже и не снились Менделееву и Ерофееву. Он мог бы написать учебное пособие по оптимизации потребления, но жизнь научила его не разглашать секреты. Витя ничему не удивлялся и ничего не боялся. Не боялся он своих трясущихся рук. Не боялся неузнаваемого отражения в рябом зеркале. Не боялся престранных гостей, выходящих вечерами к столу из стен его каморки. Испугался же он, когда однажды утром обнаружил, что не помнит формулы Бриллюэна. Да так испугался, что решил свои эксперименты прекратить.
Бросить пить оказалось труднее, чем он думал. Но помогла приобретенная в тюрьме самодисциплина и закалка, научившие его в свое время обходиться без самых необходимых и привычных вещей. С победой пришла непривычная пустота, отрешенность и тягостная тоска.
Тоска эта в короткое время овладела Витей. Затосковал он крепко, и казалось, теперь уж навсегда. Он вдруг понял, что тратил себя зря, на ничтожные и мелкие поделки, на преходящие игрушки, на бирюльки и безделицы. Он мог бы стать новым Эйнштейном, познать полноту и гармонию мира, а распылился на катоды и, прости Господи, спирали. Жизнь перехитрила Витю, он одержал только несколько мелких тактических побед, но стратегом оказался никудышным.
И тогда Витя задумался о смерти. Раньше он, воспитанный папой-инженером и пионервожатыми, узнавший тайны природы от преподавателей-материалистов, твердо знал, что человека после смерти ожидают органические превращения, поддерживающие закон сохранения вещества. Но при этом тот, кто сумел прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, оставляет в сердцах живых добрую память и приятные воспоминания. Все это, уже не принадлежащее самому человеку, и называлось жизнью после смерти.
Однако в тюрьме, перечитав раз по десять учебник алгебры за одиннадцатый класс, Юлиана Семенова, Дюма и даже Чернышевского, он обнаружил, что единственной книгой, которую можно читать бесконечно, является Библия. В ней тоже говорилось о жизни после смерти, но совсем иной, иногда страшной, иногда прекрасной, но всегда личной, дарованной человеку навечно. Витя не знал, так ли это, но полагал, что должно быть именно так. Это было справедливым и красивым, а значит верным. Там, на том свете, могло быть все, что угодно, но он, Витя, не должен был становиться кладбищенской травой. Смерть оценивалась им теперь как промежуточная процедура, позволяющая перейти в новое, более интересное, чем его нынешнее, состояние. Но было одно условие, а Витя как никто другой разбирался в граничных условиях. Смерть должна была случиться сама. Искусственная, сотворенная человеком смерть, предназначалась ли она себе самому или другому, делала переход через границу слишком резким, а новое состояние неблагоприятным. Короче говоря, была непрощенным грехом. Поэтому исключалась.
Додуматься же до того, чтобы изменить свое состояние уже в этом бренном и несовершенном мире, заняться тем, что впоследствии он сам научился называть духовным строительством, Витя пока не мог. Так и жил, скучая около чужих телевизоров, потребляя жизнь без смысла и удовольствия, словно борщ без соли и перца.
Изменила все смерть, правда не Витина, а чужая. Умерла, как водится, старушка. Она, почти столетняя, жила в самом дальнем уголке пьяной квартиры, почти не выходила и ни с кем не разговаривала без особой нужды. Раньше, еще до запоев, Витя время от времени ходил ей за лекарствами, приносил кое-какую еду. Ну, а потом и сам-то есть почти перестал, тут ему уж и не до старушки стало. Когда очухался, вспомнил про бабку, а та уже в больнице. И, сволочь, за своими делишками, так ни разу ее и не навестил. А непростая была бабка, мудрая была старуха.
И вот как-то раз стучится к Вите Роза, соседка, и говорит:
- Вить, ты не спишь? Луиза-то Модестовна наша померла третьего дня, сегодня прямо из больницы и схоронили.
- Что же ты мне раньше не сказала? Я бы хоть проводил ее.
- Да закрутилась, Вить. Комнату свою она мне оставила. Ты же знаешь, я к ней, как к родной. И в больнице навещала, носила лучший кусочек, от себя отрывала, и мыла ее. Она же последнее время не вставала.
- От чего же она умерла?
- Да от старости, Вить. Написали, конечно, склероз и сердце, но от старости. Так что комната моя, а тебе она строго-настрого наказала отдать часы.
- Да не нужно мне ничего.
- Нет, Вить, она велела, ты возьми, а там хоть выброси, твое дело. С покойниками, сам знаешь, не шутят. Сейчас принесу.
Роза принесла какой-то ящичек размером с картонку из-под коньяка "Наполеон", поставила на стол и ушла. Ящик был темный, деревянный, с обитыми медью уголками, с крючочком, запиравшим переднюю панель, словно дверцу. Витя снял крючок, открыл ящик. Внутри были песочные часы. Медный позеленевший корпус, помутневшее стекло, темный, будто мокрый, песок внутри. Витя достал часы и поразился их тяжести. Внутри, на задней стенке ящика, помещалась медная же табличка с вязью латинских букв.
- Интересно, на какое время они рассчитаны? - подумал Витя. – Надо засечь.
Он перевернул часы. Песок не сыпался. Он потряс их, постучал по крышке – безрезультатно. Верхняя половина часов была заполнена песком не полностью, он свободно перекатывался внутри нее, но вниз течь не желал.
- Засорился проток, - подумал Витя. – Надо открыть и прочистить.
Но сколько он ни крутил часы, сколько ни переворачивал, так и не понял, как они открываются. Это разозлило Витю. Он возился с часами так и сяк, они не слушались его. Другой бы уж давно хрястнул их об пол, ерунду такую, но Витю всегда слушались приборы, и он все-таки надеялся победить вещь. Примерно через час ему пришла в голову первая дельная мысль:
- Фу, что-то я совсем загнался. Там же надпись внутри футляра, наверняка инструкция. Надо только ее прочитать.
Он попытался понять, на каком языке написано. Явно не на английском, его Витя знал прилично. Вроде не на французском, не на итальянском и не на испанском. Похоже, это немецкий. У Вити было правило: когда он чего-то не знал, смотрел в книгах. Справочников, энциклопедий и словарей у него раньше была уйма, но все осталось у Милы. Он позвонил бывшей жене.
- Мила, это я. Можно я заберу мой большой немецкий словарь?
- Ты совсем спятил, скоро полночь! Какой словарь?
- Немецкий.
- Я раздала все твои книги, не звони мне больше.
Витя усмехнулся. Жадная Мила не хотела дать ему даже такой малости. Придется подождать до завтра, а утром купить словарь. Но, странное дело, зуд нетерпения охватил его с уже забытой силой. Когда-то вот также он решал сложные задачи, запоем, не отрываясь, предчувствуя наслаждение от победы. И пока не находил ответа, не мог заниматься ничем другим, не мог есть, спать, любить. Господи, как давно это было! Он снова взялся за телефон:
- Светочка! Добрый вечер. Извини, пожалуйста, за поздний звонок, это Витя Солнцев. Так получилось, что мне нужна твоя помощь, причем срочно.
- Здравствуй, Витюш. Что с тобой случилось?
- Не могу рассказать по телефону, можно я зайду на минутку?
- Ты же помнишь, где я живу?
- Конечно.
- Так приходи.
- Буду минут через пятнадцать. Спасибо огромное.
Когда-то Света работала в бюро переводов их института. Впервые прочитав Светкин перевод научной статьи, Витя хохотал, как сумасшедший, потом читал вслух всей лаборатории, потом сходил к соседям.
- Надо поручить ей переводить все наши секретки на английский, тогда можно публиковать их хоть в Пентагоне, ни одна собака не поймет. Это же надо написать такую чушь!
Светины технические переводы, как впрочем и переводы ее коллег, действительно поражали бессмыслицей. Позже выяснилось, что Света замечательно переводит художественные тексты, особенно стихи. Узнав об этом случае, она пришла ругаться.
- Так ведь и по-русски не понять, о чем вы пишите. Вы покажите мне хотя бы одного нормального человека, даже физика, только не из вашего отдела, который бы понял, что вы написали. А от меня вы чего хотите?
Девушка была такой очаровательной, что Витя кинулся целовать ей ручки с извинениями. С тех пор они дружили, но язык Вите все-таки пришлось подучить. А потом, когда все развалилось, Света ушла в вуз, где и преподавала весьма успешно. После своего возращения Витя ее ни разу не видел.
Света открыла сразу, будто стояла за дверью.
- Здравствуй, проходи, нет, пожалуйста, не разувайся.
Витя прошел в комнату: красиво, чисто. Поймал на себе сочувственный Светин взгляд. Что ж, не привыкать.
- Света, ты прости, что я поздно, но не было сил ждать. Мне срочно надо перевести один текст.
- Ты в своем амплуа, такой же нетерпеливый. Может, сначала чаю?
- Нет, Света, там всего несколько строк. А я тебе что-нибудь починю, ладно?
- У меня, Витенька, все в порядке. С какого языка?
- Кажется, с немецкого.
- Давай.
Витя достал из сумки футляр, открыл его.
- Вот.
- Это не немецкий, это старонемецкий. Садись, я сейчас напишу.
. Через десять минут она протянула ему исписанный каллиграфическим почерком лист.
- Прочитай, может что-то непонятно.
- Нет, Света, я лучше дома.
- Ну, тогда пойдем пить чай.
- Света, спасибо, я побегу.
- Ну и гость, все бы гости настолько приходили - хлопот бы не было. Ты хоть скажи, как твои дела?
- Сейчас нормально. Я как-нибудь забегу с презентом.
- Приходи просто так, дурачок.
- Пока.
- До свидания.
Он прочитал перевод тут же, спустившись на один лестничный пролет.
" Обладающий да узнает. А знание это многотрудно и доступно лишь мудрому, но покоривший время ведает более любого. Знай: время начала и время конца отлично от времени будней. Тогда тысячелетия сворачиваются в секунды, а мгновения растягиваются в вечность.
Часы эти отсчитывают время обладающего ими. И коли ты перевернул их, то время твое сочтено. И лишь последняя песчинка упадет вниз, ты отправишься туда, где всякий окажется в отведенное ему время Задумайся, ибо изменить это не удастся никому. Подумай тысячу раз, и не делай без нужды "
Витя прочитал тест несколько раз. Обычно он понимал все, что читал, с первого раза, но здесь было много неясного. Итак, это действительно инструкция. Инструкция для владельца. Перевернутые часы начинают отсчитывать время жизни своего хозяина. Интересно, на сколько они рассчитаны? Они довольно большие, может быть, час, может, - полчаса. Но не больше часа. Через час весь песок окажется внизу, и хозяин часов умрет. И за это время можно все обдумать, подготовиться к смерти. Или горько пожалеть о содеянном? Обернуть время вспять нельзя, процесс необратим. В общем, все просто и понятно. Хотя есть "но". Время конца течет в другом темпе, причем масштаб не определен. Это значит, что жизнь свою можно не укоротить, а удлинить.
Витя вспомнил о Луизе Модестовне. Старуха была последней обладательницей часов. Она была такой старой, просто дряхлой, ей было очень много лет. Когда Витя получил часы, весь песок был внизу. Значит, старуха их перевернула и в результате дожила до глубокой старости. Хотя, может быть, привела их в действие, чтобы быстро умереть. Но не получилось. Время перед концом нелинейно, и оно замедлило ход, побежало не вперед, по прямой, как обычно, а стало кривиться и петлять. Витя мысленно нарисовал график.
Он вышел на улицу. Но время в конце может и убыстриться. Тогда смерть придет скоро, это именно то, чего Витя хотел. Но если так произойдет, то не будет ли это самоубийством, правда неявным, скрытым. Или не будет? Ведь заранее неизвестно, побежит время быстрее или замедлится. Хотя, если подумать, то чем является вся наша жизнь, как не затянувшимся на десятилетия самоубийством? Ведь мы убиваем себя всем, что делаем, это бесспорно. Да, но ведь время конца может тянуться и гораздо медленнее, чем в случае со старухой. И тогда можно прожить века, тысячелетия. Какой ужас!
Витя дошел до дома. С чего он решил, что это правда? Как он, столько знающий и прежде так ясно мыслящий, мог поверить в подобную чушь? А он и не верит, просто так, анализирует надпись по привычке. Надо забыть об этих часах. Да, а почему же ему не удалось привести их в действие сразу? Ответ был на поверхности: он тогда еще не прочитал надпись. Хозяин часов должен знать, что он делает, он должен все обдумать и пойти на это сознательно. Или не пойти. Опять абсурд, часы просто сломались от старости, вот и все.
Витя отворил дверь в свою комнату. Часы так и стояли на столе, освещенные мягким светом настольной лампы. И, подумать только, заполненной половиной вниз! Они словно просились, чтобы их перевернули.
Витя сел за стол. Он экспериментатор, экспериментатор от Бога. Он давно уже ничего не ждет и ничего не боится. И он готов был бы провести эксперимент со смертью. Но эксперимент с вечностью? Нет, ни за что. Он уже и так устал жить.
А старуха? Старуха решилась. Может быть, она тогда была молодой и красивой, ее только что бросил любовник, и она решила свести счеты с жизнью? А может быть, наоборот, ей грозила смерть, и она решила отсрочить ее? А может быть, ею просто овладело любопытство, то самое, что заставляет людей совершать великие безрассудства и великие открытия? В любом случае, она пошла на огромный риск. Или она их вообще не переворачивала? В это Витя не верил.
Она, женщина, рискнула, а ты, ничтожество, неудачник, тюремная сявка, боишься! Как можно не понимать, что тебе, просравшему свою жизнь и пропившему талант, судьба подарила единственный, наверняка последний шанс?
Старуха сделала правильный выбор: Витя перевернул часы.
Эйнштейн был прав. Пространство и время связались воедино, и нельзя было понять, что есть пространство и что есть время в этой неразделимой вселенской смеси.
Эйнштейн ошибался. Бесконечный хронотоп не был четырехмерным, а постоянно менял число координат, щетинясь появляющимися и исчезающими пространственными и временными осями. Вселенная пульсировала и дышала, словно гигантская грудь, и Витина телесность пульсировала вместе с ней, то болезненно сплющиваясь, то расширяясь до невообразимой блаженной многомерности. И непрерывным пространство-время не было, ибо зияло дырами и прорехами, в которых Витино тело исчезало вовсе. В его отсутствии существовалось особенно легко, и Витя подумал:
- Теперь я знаю, что такое дух.
В какой-то из точек хронотопа его тело уподобилось листу Мебиуса. Словно рубашка в стиральной машине, Витя выворачивался наизнанку, смотрел внутрь своего тела, исследуя собственное сокровенное устройство. Увиденное там озадачило его не меньше, чем Вселенная, и ничего общего не имело с привычными сведениями из анатомии.
- Почему же все так не похоже, - подумалось ему, - ведь столько людей собственными глазами видели человеческие внутренности?
И тут же нашел ответ.
- Они видели чужие внутренности, а я вижу свои. Совсем другой ракурс.
Теперь он мог бы без труда вывернуть наизнанку любой уголок своего тела, даже пальцы, даже аппендикс, покопаться, словно в радиоприемнике, в собственном мозге, безболезненно проникнуть в сердце или желудок Сильный толчок неведомых вселенских сил выбросил Витю из родных внутренностей и вернул ему внешность.
Пространство-время успокоилось, заструилось ручейком, и он передохнул, плывя в одной из спокойных ламинарных струй. Но вскоре попал в плен турбулентности, завертевшей его, словно мошку.
С немыслимой скоростью вселенский циклон увлекал его в неизвестном направлении, но почему-то чувствовалось, что к центру. Сложен и извилист был Витин путь, и в самом толстом справочнике не нашлось бы интеграла, позволяющего вычислить его длину.
- Здесь сложнее, чем мы думаем. Жаль астрофизиков, ребята жизни положили, чтобы обосновать такие не похожие на правду теории.
Перед Витей мелькали космические тела, но странные, непривычные, негладкие: кубические дырчатые солнца, меняющиеся икосаэдры планет, неправильные пирамиды астероидов. Все это излучало, сияло, меняло размеры и жило своей непонятной жизнью. Харибды Черных дыр ненасытно засасывали все, что оказывалось поблизости от них, но Витю несколько раз удачно проносило мимо.
Его увлекало все дальше, и скорость, связывающая пространство и время в крошечное Витино тело, была предельной. В какой-то момент он почувствовал, что остановился, словно попавший в лунку мяч. Силы, напирающие и раздирающие со всех сторон, в этом месте были уравновешены, и Витя покоился, покоился абсолютно, безусловно, каждой клеточкой своего тела. Движения для него больше не существовало, а время и пространство развязались, обрели независимость.
- Силы уравновесились, это центр, центр мира.
Время потекло вспять, а пространство застыло прозрачным стеклом, позволяя видеть все далеко вокруг.
Отсюда, из своей прозрачной западни, словно глупая рыба из аквариума, Витя наблюдал за метаморфозами Вселенной. Он увидел, как в этом обращенном, текущем назад времени солнца потеряли яркость, планеты закиселились, затуманились, а потом растеклись по пространству, заполняя его однородной полупрозрачной массой. Теперь Витя покоился, словно льдинка в центре бесконечного облака. Облако клубилось, обретало размеры, становилось все гуще, сжималось. На Витиных глазах оно стягивалось в мягкий, словно снежный, ком, и ком этот все уменьшался и уменьшался, пока не превратился в точку, почти незримую, но ощутимую, угрожающую скопившейся внутри чудовищной энергией. Сосредоточившая в себе всю Вселенную точка расположилась в непосредственной близости от Вити. Время остановилось, замерло в напряженном ожидании. А затем исчезло вместе с просиявшей энергетической сингулярностью. И Витя исчез, но из своего небытия каким-то непостижимым образом ощущал, видел и понимал.
И в этом отсутствующем времени, в Завременье, сиречь в Вечности, существовало Безграничное, Безвидное и Невыразимое, заполняющее собой весь мир без остатка. И не было в мире ничего, кроме Него. И было Оно переполнено Благом, но некому и нечему было принимать и ощущать сие Великое и Доброе.
- Даже Господь был одинок.
И дабы разрушить собственное одиночество, явить себя кому-то другому неподвижное прежде Средоточие Всего ограничило себя, уменьшилось в размерах, стянулось в точку и в этом движении коснулось несуществующего Вити. Небытие переполнилось ожиданием, а беременная Бытием точка все медлила, замерев в своем неустойчивом равновесии. И, наконец, взорвалась в ослепительном сиянии, выстрелила временем. Новорожденное время потекло вперед. И не было во Времени ничего кроме Света, и все было Свет. Но постепенно Светлое и Бестелесное стало воплощаться, превращаясь в вещество. Обретшая плоть материя трансформировалась из субстанции в отдельные сущности, разделяясь на частицы и античастицы. Вселенная разбегалась, заполняя пустоту. Время и пространство связались воедино, рождая физические законы
- Вот он, Большой Взрыв. А раньше я видел ту же картинку, только наоборот.
Возникшие силы замедляли и ускоряли бег вещества, вселенский океан заволновался, образуя сгустки и разрежения.
- Гляди-ка, совсем как в электронных приборах, кто бы мог подумать.
Вращаясь, словно в огромном миксере, сгустки сепарировались на слои, те формировались в светила и планеты, которые объединялись в системы, выстраивались в Галактики. И это непрерывное движение нарушило равновесие Середины, лишило Центр его покоя, выбило Витю из убежища. Словно листик в аэродинамической трубе, словно ничтожную частичку в безжалостном ускорителе центробежные силы повлекли Витю на окраину Вселенной. И он, поневоле узнавая знакомые созвездия, понесся к маленькому желтому солнцу, окруженному десятью спутниками, миновал семь разноцветных и разновеликих планет и стремительно приблизился к очень красивой голубой. Он падал прямо на нее, уже различая очертания материков, видя выпуклости гор и впадины морей. Витя пробил озоновый слой, просвистел сквозь атмосферу. Земля приближалась к нему с угрожающей для жизни скоростью. Он знал наизусть карту мира, и легко узнал страну, область и город. Знакомые изгибы реки, паутина улиц, узнаваемые шпили зданий набегали, как в иллюминаторе падающего самолета.
- Вот и все, - подумал Витя, закрывая усталые глаза. – Но сейчас мне этого совсем не хочется.
Удар расплющил его, как камбалу, и, вылетая, Витина душа удивилась тому, как она могла помещаться в столь плоском теле.
Часы стояли на столе. Их верхняя чаша была пуста – ни песчинки, и такую же пустоту Витя ощущал внутри себя. А вот тело казалось переполненным, непривычно тяжелым, болело и ныло. Комнату заливал солнечный свет, было утро.
Надпись на футляре обманула, никакого волшебства часы не таили. Он просто заснул, заснул и все. А ведь был момент - поверил, как мальчишка в Деда Мороза, вот дурень старый. Витя поднялся, разминая руки и ноги, зашагал по комнате. Ступать было больно, что-то мешало ходить. Витя посмотрел на ноги: мокасины выглядели непривычно. Светлые и гладкие прежде, они потемнели, как-то странно замохнатились. Витя снял одну туфлю. Целая минута понадобилась догадливому Вите, чтобы понять, что она вывернута замшевой подкладкой наружу. Он оглядел себя: и рубашка на нем была вывернута наизнанку, застегнута пуговицами внутрь. И брюки вывернуты.
- Слышал я, что шаровая молния выворачивает на людях одежду, но чтобы время? Может, меня током случайно шарахнуло? Нет, не похоже.
Проверять белье Витя не стал, а бросился к рябому зеркалу, подмигивающему ему солнечным лучом. Несмотря на вывернутую наизнанку одежду, он выглядел удивительно хорошо. Не видно было морщин, исчезли седые волосы, разгладились складки у рта.
- Минимум десять лет, - задумчиво проговорил он вслух, водя, как женщина, пальцем по лицу.
Он поднял рубашку, рассмотрел живот. Живот молодого сильного мужика. А вот здесь, правее пупка еще вчера темнел шрам от ожога. Ожог этот остался у него после того, как красавица-технолог Элла Новикова случайно разбила склянку с кислотой, уклоняясь от Витиных объятий.
- Я тебя, Элла, никогда не забуду, - шутил после этого Витя.
Тогда он как раз только получил квартиру, да, точно десять лет назад. Теперь шрама не было. Витя засмеялся, снова приблизил лицо к зеркалу. Верхняя левая четверка, вырванная безжалостной рукой тюремного эскулапа, весело и молодо поблескивала на месте.
- Может, я сошел с ума? – опять вслух сказал Витя. – А если нет? Предположим, мне это не кажется, и я в самом деле помолодел. Значит, часы работают, не могут не работать. Но тогда я должен был бы умереть, ведь весь песок пересыпался вниз.
Он крепко задумался, и по всему выходило, что задача, несмотря на множество неизвестных, имеет всего три возможных решения. Первое, тривиальное: он, Витя, чокнулся. Второе, практически недостижимое при реальных параметрах: надпись на футляре была правдивой, но часы сломались. И третье, особое, совсем уж невероятное: часы были в порядке, но кто-то, желая заманить таких вот, как Витя, дураков, в неведомую ловушку, написал ложную инструкцию.
Неизвестный ответ хранился внутри часов, и в какой-то момент желание открыть их почти взяло верх, но Витя остановил себя. Нельзя экспериментировать, когда последствия так непредсказуемы. Кто знает, не перевернется ли вместе с часами Вселенная, не обратится ли время? Риск был слишком неоправдан и слишком велик
Работать сегодня Вите совершенно не хотелось, но наедине с собственным смятением оставаться было невмоготу, и он все же решил пойти в свою мастерскую. К счастью, безработная квартира спала пьяным сном, и Витя тихонечко согрел на кухне воду для бритья, пробрался в подобие ванной. Бреясь, он ощущал что-то непривычное, какой-то непонятный телесный дискомфорт, и только переодеваясь, понял, что рабочей рукой стала левая. Витя проверил: писать удавалось лишь левой рукой, правая отказывалась совершать привычные действия. Налицо были явные нарушения симметрии.
- Как-то не так меня вывернуло, - подумал он. – Жаль, что я такой симметричный, ни тебе родинки, ни разных ушей, ни кривого носа. Интересно, а как там теперь у меня внутри? Рентген, что ли сделать? И, главное, ведь не расскажешь никому, в чем дело, сразу укатают. Нет, за одно десятилетие и тюрьма, и психушка – это чересчур, нужно молчать в тряпочку.
Он наконец собрался и вышел из квартиры. Во дворе грелся на солнышке сосед Колян, наблюдал за жизнью. Витя кивнул ему, норовя проскочить мимо. Но Колян, обрадовавшись развлечению, заголосил:
- Здорово, Витек. Ну, ты даешь!
- Ты, Коль, о чем?
- На хрена ж ты голову, словно педик, покрасил? Или молодую какую завел?
- Да не красил я, это такой восстановитель специальный для волос, цвет натуральный восстанавливает, - зачем-то соврал Витя.
- Дорогой?
- Недешевый.
- Слушай, а где продается? Галке бы моей, а то красится в красный цвет, как клоун. А когда отрастают – седая вся, ведьма ведьмой. То клоун, то ведьма, то ведьма, то клоун, дьявольский клоун, бля!
- Мне, Коль, из-за границы привезли.
- Ты смотри, что делают, гады. А для лысых ничего не изобрели, чтоб кудри отрастали? - захохотал Колян.
- Этого не знаю, врать не буду. Побежал, опаздываю.
- Погоди, Витек, полсотни до завтра, а? Завтра пенсия, ты же знаешь, я всегда.
Витя порылся в кармане, достал смятые десятки, сунул мужику, и побежал прочь, сопровождаемый радостными криками.
- Не сомневайся, Вить, почтальонша в двенадцать разносит, так я к тебе первому!
.
За три следующих дня Витя так ничего не придумал и нового ничего не узнал. А на четвертый его нашел китаец. О приходе гостя Витю известила та же Роза.
- Вить, ты дома? Там к тебе какой-то косой пришел. Ты что, комнату, что ли, решил сдавать? Ты смотри, с ними не связывайся, а то одного зарегистрируешь, а тридцать поселятся. И денег от них не дождешься, одна вонь только. А сколько случаев, когда хозяев убивают, или выселяют куда. Ты, говорят, женщину себе завел, к ней переезжаешь?
Она все-таки сбила Витю, и он вместо того, чтобы узнать, кто пришел, спросил:
- С чего ты взяла?
- Да Колька вчера сказал. Дело-то хорошее, хоть пить не будешь. А если ты решил сдавать, то я сама тебе могу жильца подыскать, аккуратного.
- Никуда я не переезжаю.
- Да чего стесняться-то, дело молодое. Вон восьмидесятилетние с ума посходили, женятся – переженятся. Моей бабке семьдесят пять стукнуло, она замуж выскочила. И квартиру на мужа записала – вот что вытворяют.
Вите наконец удалось вставить:
- Да кто пришел-то, Роза?
- Я же тебе говорю, узкоглазый какой-то, а там кто их разберет.
- Скажи, чтобы шел сюда.
Это был Ванечка, Ван Линь, умный и веселый электронщик из Пекина. Они познакомились лет восемь назад, когда Витя впервые прилетел в Китай с надеждой найти там заинтересованных в его работе профессионалов. Ван Линь и был профессионалом, а Витю считал гением. Они тогда плодотворно поработали: Ваня получил Национальную премию, Витя загремел в тюрьму. Хотя китайцы здесь были совершенно ни причем.
Ван Линь зашел в комнату, щурясь после темного коридора:
- О, Витя, я рад тебя видеть, ты хорошо смотришься.
Витя с трудом заставил Розу, все еще озабоченную сохранностью его собственного жилья, отступить в коридор, плотно закрыл дверь и только тогда пожал китайцу протянутую ладошку.
- Здравствуй, дорогой! Проходи, садись.
Китаец с сомнением оглядел комнату, осторожно сел на стул:
- Ты здесь живешь, Витя?
- Живу, как видишь.
- А это женщина твоя новая жена?
- Нет, хоть в этом меня Бог миловал.
- Фу, а то я испугался, такая большая, и голос слишком громкий.
- Как ты меня нашел, Ванечка?
Ван Линь в свое время окончил московский вуз, и по-русски говорил очень прилично:
- Я приехал в ваш институт заключать новый контракт, а парни из твоей бывшей лаборатории сказали, что ты вышел из тюрьмы и остался без работы. Что твое руководство, с ума сошло, бросаться такими кадрами?
- Оно в уме никогда и не пребывало.
- Зачем мне теперь контракт с ними, Витя? Мы хотим заключить контракт с тобой. Я уже звонил своему директору, он предлагает тебе сказочные условия. Так вот, мы хотим, чтобы ты приехал в Китай, будешь руководителем проекта. Людей, деньги, отличную квартиру мы тебе гарантируем. И полную свободу. Ну, что скажешь?
Витя задумался. В родной стране его ничего не держало, а часы, похоже, вернули ему не только молодость.
- Меня не выпустят.
- О, это мы берем на себя. Времена изменились, теперь это нетрудно.
Витя уже все решил.
- У меня есть одно условие, Ваня. Я хочу иметь одно хобби.
-Хобби? Девушки?
- Нет, научное хобби. Помимо своей основной работы мне бы хотелось проводить еще кое-какие исследования.
- О чем речь? У нас хорошо знают, что деньги, вложенные в светлые головы, приносят самую большую прибыль.
- Моя голова уже не такая светлая как раньше.
- Ты всегда был слишком скромным, Витя.
Через два месяца Витя улетал в Китай. Вещей он с собой почти не вез, только небольшую дорожную сумку и старый деревянный ящик с обитыми медью уголками. Таможенник покрутил его, заставил открыть.
- Это что такое?
- Память о бабушке.
- Антиквариат?
- Какой антиквариат, просто сломанные часы.
- А в них что?
- Не видите, песок.
- Может, он золотой? Больно они тяжелые.
- Вы посмотрите на меня, откуда у меня золото?
- Я, знаешь, сколько миллионщиков в тряпье видел, еще похлеще твоего. Нужно разрешение.
Тут Вите удалось схитрить.
- Золото – это металл?
- Металл.
- Ну, так давайте, пропустим его сквозь детектор, если в часах металл – то зазвенит.
Таможенник засомневался, но согласился. Прибор, разумеется, не издал ни звука, и Витя вместе со своим сокровищем благополучно улетел в Поднебесную.
На новом месте работалось Вите удивительно легко. Но в свой отпуск он отправился на родину, где всего за две недели женился. Своей будущей жене Витя свалился, как снег на голову, возник на пороге ее квартиры в шикарном костюме, надушенный, с букетом и невероятно дорогим кольцом в изумительно красивом футляре. Света поняла все с первого взгляда, не дожидаясь признания. Отступая вглубь коридора, заплакала:
- Глупый, как же ты долго, я же еще тогда, когда ты дразнил меня, а ты… даже не попрощался!
Согласилась сразу и безоговорочно:
- Надо бы, конечно, покуражиться, но боюсь, улетишь снова в свой Китай, жди тебя потом еще десять лет. Нет уж, мне некогда.
На свадьбу им бы и двух дней хватило, но в загсе заартачились. Однако низкая зарплата российских служащих и американская валюта сделали свое дело, и служебное рвение сменилось пониманием ситуации и особого статуса брачующихся.
Увидев Свету в Пекинском аэропорту, Ван Линь обрадовался:
- Какая красивая у тебя жена Витя, тоненькая, не сравнить с той женщиной
И затем долго помогал Вите оправдываться перед насупившейся новобрачной.
Следующий отпуск Витя вместе с любимой женой провел в горах Тибета, а затем с новыми силами окунулся в работу.
Через два года газеты и телепрограммы всего мира дружно кричали о том, что в Китае проведены удачные эксперименты с обращенным временем. Пресса и интернет были переполнены предположениями и комментариями ведущих специалистов из многих стран. Но Академия наук Китая безоговорочно опровергла эти сообщения, хотя признала, что некоторые работы в этом направлении в стране ведутся.
Немногие из людей в мире были посвящено в тайну этих работ, но Роза, захлебываясь, рассказывала не слушавшему ее застолью:
- Слыхали, сегодня по первому показывали, что китайцы сделали машину времени. Да что они сами могут, эти косоглазые, вы видали их на рынке, они говорить-то толком не умеют. Это все Витя наш, у него ведь не голова была, а коробочка с золотом, любой телевизор мог за пять минут починить. И приезжал он сюда, весь из себя, разодетый. Ну, где он мог в задрипанном Китае такие деньжищи заработать? Это они ему за машину отстегнули.
- Ладно тебе трещать, разливай!
Однако истина уже прикоснулась ко лбу женщины поцелуем откровения. И озаренная Роза, отчаянно пробиваясь сквозь равнодушие собутыльников, закричала изо всех сил:
- И знаете, что я вам скажу? Он еще здесь все придумал. Я ведь в тот же день, когда Колька мне про краску для волос рассказал, всю комнату Витькину перерыла, хотела хотя бы упаковку найти, чтобы название узнать. Даже в мусорку слазила, но ничего не нашла. А он помолодел тогда за одну ночь, ей Богу, лет на десять, а мы, идиоты, – перекрасился, перекрасился! Ой, да ведь это же все часы, бабкины часы, клянусь, они! Дура я дура, шалава я шалава, своими руками Витьке их отдала. Себе взяла конуру никудышную, а его сокровищем наградила. А он еще отказывался! Это все часы, часы!
Но заблуждение, шаловливое дитя истины, всегда бежит рядом с красавицей-матерью. И бедная женщина слегка ошиблась. Потому что дело было не только в часах.
|
|