Майская ночь
Апрель баловал дождями, а первый день мая засиял, заискрился, заблагоухал, так что сразу стало ясно: все состоится и праздник будет. День предстоял долгий, и Афанасий Иванович проснулся чуть свет, порадовался намечающемуся солнцу, полежал, вспоминая.
Тогда, четверть века назад, на майскую демонстрацию ходили не по политическим убеждениям, а для того чтобы еще раз приобщиться к государственной незыблемой мощи и почувствовать, как надежно и устойчиво устроена родная страна. Ну, и повеселиться, конечно, приятно провести время. Даже студентам нравилось. Сначала, пока через весь город шли к площади, заходили в подворотни, попивали дешевое яблочное винцо прямо из бутылок, знакомились с девушками. Потом, после демонстрации отправлялись большими компаниями к кому-нибудь домой, а там уж веселье иногда до утра. Люди постарше, посолиднее, чинно шли колоннами, издалека махали флажками знакомым, которых и видели-то только раз в год, на майские. А уж потом, слегка устав и нагуляв отменный аппетит, домой, к праздничному столу, где все чин чином, чтобы в грязь лицом не ударить перед гостями, если кто придет. А. в гости ходили без приглашения, просто шли мимо и заглядывали на огонек. Это сейчас ни к кому просто так не придешь, дальше прихожей не пустят, а тогда все было запросто, даже и ночевать оставляли. И обязательно цвели яблони и черемуха, окутывая город ароматами. И на всех углах начинали продавать газированную воду, вещающую о лете и приближающейся жаре, и копеечные очень вкусные пирожки. Благодать! Даже если дождик, благодать!
Ни о какой такой политике Афанасий Иванович тогда и не думал, просто жил и все. По будням ходил на завод, по субботам в баню, а уж в воскресенье непременно на базар. Только идти надо спозаранку, лениться нельзя, а то другие самый лакомый товар уведут. Летом, само собой, покупал огурчики-помидорчики, блестящие, отмытые, прямо с грядки, пряно пахнущие свежей ботвой. Стрельчатый лучок-чесночок, кудрявую петрушечку, укропчик, но не любой, а особого сорта, самый душистый, это надо уметь выбрать. Яблоки, розовые, сочные, хрусткие, никакие импортные с ними не сравнятся. Нежнейшую малину, только в туеске или пластмассовом ведерке, в пакете не донесешь, истечет соком, превратится в кашу. Вишню, если на компот, то расплетку, а поесть – так владимировку. Ну, а уж коли повезет – так и грибочки: подберезовики, лисички, маслята, липкие, в еловой хвое. Кто пробовал маслята, шампиньоны эти безвкусные и в рот не возьмет. А то и рыбка попадалась, еще трепещущая, сладкая, ум отъешь. Ну, а уж осенью он выбирал отменный вилок капусты, морковки поярче, славный кусок грудинки и приличный шматок свинины, а затем по ноябрьскому морозцу возвращался домой, с удовольствием вдыхая сладкий холодный воздух. Мечтал о том, как сейчас войдет в знакомое тепло и вкусно выпьет первую стопку, да закусит балтийской селедочкой в кольцах фиолетового кубанского лука. А потом будет присматривать за женой, чтобы щи получились такие, как он любит, густые, жаркие, и непременно из двух сортов мяса. А сейчас разве нормальные щи сваришь? Они, считай, минимум в три с лишним сотни обойдутся. Золотые получатся щи.
Отличное было время, понятное и надежное. Без работы сидели только уж совсем никчемные людишки, даже алкоголиков не выгоняли, перевоспитывали. Это еще надо было очень постараться, что остаться без работы. Зарплата пятого и двадцатого, хоть конец света, хоть марсиане. Если что серьезное купить, холодильник там или стиральную машину, жене пальто с норкой - так пожалуйте, кредит. А так денег хватало, даже откладывали. И завидовать было некому, все жили одинаково, просто и у людей на виду. Так что бороться было не за что и не с кем.
Теперь все иначе, классовая борьба, проклятые капиталисты совсем на шею сели. Молодежи все равно, но он, Афанасий Иванович, терпеть не стал, вступил в партию, а теперь вот возглавляет районную организацию. Ответственность, конечно, большая, но зато жизнь интересная, кипучая. Сегодня с утра на демонстрацию, в центр, на площадь с Лениным. А в двенадцать вся их районная ячейка отправляется за город, на маевку, всем коллективом решили поддержать славные традиции. Продукты закупили еще третьего дня, с автобусом договорились, место присмотрели заранее, отличное место. В общем, все организовано на славу. Не ехать разрешили лишь самым старым, кому под восемьдесят, но те-то как раз орлы. А вот раскольники и ренегаты объявились именно среди тех, кто помоложе. Дескать, надо с семьей побыть, на дачу съездить, самое время копать и сажать, золотые деньки, потом целый год кормят. Но здесь партийный комитет был непреклонен и на единстве партийных рядов настоял, намекнув, что с отщепенцами у них разговор короткий. Так что поедут все, человек сорок, хотя кое-кто сегодня с утра наверняка с надеждой ждал дождя. Но правда, как известно, всегда на нашей стороне. Подумав так, Афанасий Петрович сварил кашу, плотно позавтракал и стал собираться.
Народу на площади было немного, редеют, редеют ряды. Со всего города набралось человек двести, но время провели хорошо, правильно: постояли с флагами, высказались с трибуны кто как умел, песни попели наши, настоящие. А уже в полдень автобус вез всю районную честь и совесть за город, в юную зелень, солнце и щебетание.
Приехали к часу, разгрузились, отпустили автобус. Никуда не денешься – рынок, всюду деньги, да еще какие, простой влетит в копеечку. Благо электричка в двадцати минутах ходьбы, и расписание заранее узнали. Огляделись, похвалили Петьку Ляхова, который это место присмотрел, у него дача неподалеку. В самом деле, красиво, удобно, и костер есть где развести. И все, даже замученные безденежьем и бытом, старые, невеселые, неромантичные, подняли глаза к дымчато-зеленым березовым кронам, к лазоревому небушку, к ласковому негородскому солнцу. И постояли так, пока голова не закружилась от небесной глубины, от кружева ветвей. И увидели, как все хорошо и чудесно устроено в природе, подивились, что не замечают этой благодати, пообещали себе отныне почаще ездить в лес. Да каждые выходные и будут, кто им мешает.
Для праздничного завтрака расстелили скатерти на залитой солнцем поляне. Женщины засуетились, стали накрывать, резать снедь, а мужчин направили сооружать костер, чтобы было чем и пообедать. Управившись с делами, сели, как полагается в этот праздник, выпить за правое дело и закусить, чем бог послал, поговорить по душам.
Тут уж, конечно, не обошлось и без споров, хоть они и коммунисты, но люди-то все разные. Особенно горячился Семен Михайлович, преподаватель индустриального техникума, слывший знатоком политики и стратегом.
- Нет, Иваныч, что не говори, а зря мы им всего понастроили. Если бы не мы, они бы до сих пор при первобытнообщинном строе жили. А теперь наши железные дороги и заводы эксплуатируют, нашим электричеством живут. Это ж надо, как все обернулось: нам же теперь нужно за наш собственный космодром платить. А им зачем космодром? Они ж никогда ни то что ни одной ракеты не построят, аэроплана фанерного не сделают. Да уйди мы оттуда, они на космодроме будут овец и коз пасти. Нет, мы просто полвека своими дровами отапливали всю Вселенную. Понастроили химических комбинатов африканским людоедам! Да они и слыхом не слыхали ни про какую химию, вся их химия – шаманские пойла варить. Этим ГЭС, тем железную дорогу, а они как ездили на ишаках, так еще сто лет ездить будут. Одни якуты молодцы, не отсоединились, а ведь у них алмазы и золото.
- А куда им отсоединяться? – важно отвечал Афанасий Иванович. – К чукчам, что ли? Нет, Семен, это ты зря, у нас была мудрая политика, мы этими заводами и дорогами полмира держали, все они у нас в кулаке были. А сейчас что? Америка совсем обнаглела, хочет – Югославию на части раздербанит, хочет – Ирак с лица земли сотрет. И все к нам поближе подбираются, хотят нашими богатствами завладеть. То на Украину лезут, то в Грузию прут. А те, вместо благодарности, рады нам фигу в кармане показать. Заметил, что Кубу не трогают? Потому что она далеко от нас и нужна им как собаке пятая.
Но потихоньку разговор стал задушевным, расслабленным, аполитичным. Просто вспоминали молодость, песни завели, сначала партийные, потом любимые. Тут и обед поспел, шашлычок куриный, откушали и его, после чего совсем расслабились. Те, кто помоложе, разбрелись в лес по цветы, и просто так, погулять. Кто-то отошел от стола, нашел местечко поудобнее, задремал на солнышке. А ближе к вечеру многие вспомнили о своих беспартийных половинах, засобирались домой.
- Седьмой час уже, - виновато оправдывался Мишаня с агрегатного. - Пока до электрички дойдем, пока доедем, уже и ночь. Меня моя и так поедом жрала, что сегодня копать не поехал. Ты же знаешь мою Вальку. Уж завтра спозаранку точно погонит, надо хоть выспаться
- Последняя электричка полдесятого, - недовольно ворчал слегка сомлевший Афанасий Иванович, - через часик будем собираться, и все вместе пойдем к станции. Что ты вперед людей-то?
Но разве нашего человека уговоришь? Женщины тоже виновато вспомнили про мужей-детей, на природе хорошо конечно, но домашние дела никто не отменял. Мужикам-то что, приедут и завалятся перед телевизором, а их дома, наверняка, ждет гора грязной посуды. Да и устали, спозаранку на ногах. Так и стали разбредаться по двое, по трое, и к семи часам осталось шестеро самых надежных.
Сам Афанасий Иванович, который не то, чтобы никуда не торопился, но по некоторым причинам уже и торопиться-то никуда не мог. Семен Михайлович, одуревший от своего техникума, студентов-охламонов, вредной жены, сына-нахлебника, наглой невестки, непрерывно орущего внука-младенца и стремящийся хоть на полчасика продлить свалившуюся на него весеннюю негу. Бывшая бухгалтер Нинель Федоровна, дама весьма достойная, крупная, серьезная, но волей судеб и неразборчивых, ничего не понимающих в семейной жизни мужчин одинокая, а посему нашедшая свое счастье в партийной деятельности на благо всех людей. Токарь Андрюха, который по доброте своей никогда не разбивал компанию, за что многократно был руган и даже бит женой. Люська Петрова, которая просто любила погулять и никогда такой возможности не упускала. Да совсем молоденький Игорек Зуев, который в партийные ряды был привлечен именно женским задором Люськи.
Всех оставшихся своих соратников Афанасий Иванович ценил и уважал, кроме Люськи, ее же считал несерьезной и шалавистой. Вот и сегодня она увела Игорька на прогулку в лес и исчезла с ним на пару часов, ни стыда у бабы, ни совести. Ведь и муж у нее приличный, и сынишка растет, а она никак не перебесится. Ладно бы была приятной на мордашку, а то крокодил крокодилом. И что только мужики в ней находят? Но тут Афанасий Иванович лукавил, потому что знал, что есть у Люськи достоинства, которые не могут быть незамеченными мужчинами. Сам-то он, конечно, ни о чем таком уже не думал, хотя в молодости, конечно, водились и за ним грешки. Но теперь ни-ни, да и Светлану Петровну обижать нельзя, она без малого сорок лет была ему верной и заботливой женой, а верность Афанасий Иванович больше всего ценил в женщинах. А от Люськи верности не дождешься, эта даже на партийных мероприятиях не стесняется, позволяет себе. Да что уж здесь поделаешь, коли баба слаба на передок. Но в компании Люська была незаменимой: веселая, услужливая, и на стол подаст, и уберет все, и песню поддержит, и спляшет. Что привлекало Люську в партийном строительстве, Афанасий Иванович не понимал, но из организации не гнал, справедливо полагая, что молодая женщина в их деле всегда пригодится.
Они еще немного посидели и решили все доесть и допить, не везти же назад. С удивлением выяснили, что есть уже нечего, а выпить еще достаточно. Нет, что не говори, странное время, непонятное. Раньше закуска всегда оставалась, а за выпивкой сколько ни бегай, все мало. А теперь вот на еду набрасываются, а родимая простаивает. За этим разговором непривычное положение дел частично исправили, и почти все допили.
После этого Афанасий Иванович оказался в такой неге, что к станции идти решительно отказался, несмотря на все уговоры верных товарищей. Но время набегало, секретаря привели в чувство доступными средствами и, нагрузившись поклажей, двинули к станции. Прошли через редкий лесок и в девять с минутами вышли на маленькую платформу, стали ждать электричку.
Вот тут-то и приключился первый неприятный казус, потому что в положенное время электричка не пришла. Минут десять подождали, потом забеспокоились, кинулись искать дежурного, но его по случаю праздника нигде не наблюдалось, крохотная билетная касса была закрыта.
- Придется идти до шоссе, - решила Люська, которая раньше приезжала сюда с уже смывшимся Петькой. – Через рощу километра два будет.
- Попали мы, - загрустил Семен Михайлович. – да еще этого кабана придется на себе переть. Оставлять нельзя, ночи холодные.
Афанасий Иванович и в самом деле не выказывал никакого желания идти куда бы то ни было. Он прикорнул на скамейке, сладко чмокал губами, пребывая в весьма расслабленном состоянии плоти и духа.
- Всем хорош Афанасий, но как выберется на волю, обязательно налижется пьяным, - осудил малопьющий Семен Михайлович.
- Да это разве пьяный? – подмигнул Андрюха. – Пьяный, это когда лежишь, тебе ворон глаз клюет, а ты не чувствуешь.
- Коммунист должен знать норму, - вставила Нинель Федоровна.
- Вот я скажу Иванычу, как вы руководство критикуете, - хохотнула Люська.
Пока горячо обсуждали чрезвычайную ситуацию, раздался гудок и к платформе подкатил странный состав. Вел его узенький, ненастоящий какой-то паровозик, кукушка что ли, обшарпанный и задрипанный, на вид еще довоенный. Вагон при нем был единственным и тоже соответствовал: был деревянным, щелястым, с крохотными окнами. Партийцы в недоумении разглядывали странное средство передвижения, а из окна кукушки высунулся подходящий составу, по уши перемазанный сажей машинист:
- Там дальше авария, провода оборвались. Нас вызвали с боковой ветки народ собрать, садитесь, больше ничего не будет.
- А билеты? – крикнул Игорек.
- Сегодня праздник, проезд бесплатный, губернатор велел.
- А рыдван ваш до города-то доедет? – опасливо спросил Семен Михайлович.
- Обижаешь, дед, - хохотнул водила. – Механизм советский, настоящий. Госприемку помнишь?
Возникшее, было, некоторое сомнение развеялось при взгляде на внушительное тело Афанасия Ивановича. И уже не раздумывая, сотоварищи затащили босса в вагонишко, особняком положили на деревянное сиденье, сами сели кучно, кружком. Андрей достал из кармана початую беленькую, длиннющий ненатуральный огурец и пластиковый стакан, и, слава богу, поехали. Света в вагоне не было, но так было даже уютнее, веселее. Хохоча, обсудили приключение, вспомнили кое-какие прежние увеселительные прогулки и не заметили, как поезд остановился. Первым опомнился Игорек:
- Люсь, мы стоим, что ли?
Выглянули в окно. Совсем стемнело, за окном синел лес, кругом не было ни огонька. Даже луны не обнаружили, хотя в начале вечера она удивляла своими размерами, белая, полупрозрачная, круглая. Подождали пару минут, потом Андрей по-мужски вышел в тамбур, открыл дверь вагона, выглянул в сгустившийся мрак.
- Стоим посреди леса, - крикнул своим. – Впереди ничего не видно, пойду спрошу у машиниста.
- Смотри, не отстань, - взвизгнула Люська
Андрюха с опаской спрыгнул на землю, дошел до кабины паровоза, покричал:
- Эй, командир!
Не получив ответа, полез по лесенке в кабину и обнаружил, что отстать от поезда ему сегодня точно не суждено, потому машиниста и след простыл. И топка, старинная, как в фильмах про Гражданскую, была холодная. Как-то не по себе стало Андрею, и он заторопился назад.
- Ну что там? – спросила озабоченная Люська.
- Водила исчез.
Все, кроме ничего не ведающего Афанасия Ивановича, всполошились, выбрались наружу, поочередно спрыгнув с высокой подножки на придорожный гравий. Вокруг не было ни просвета, ни намека на жилище.
- Может, этот гаврик отлить ушел? – предположил Семен Михайлович. – А в кабине его точно нет?
- Да пьяный, наверное, напоролся, - брезгливо поджала губы Нинель Федоровна, чьи внушительные габариты значительно отодвигали порог ее собственного опьянения. – Валяется где-нибудь в кустах.
- Ну и слава богу, что смылся, а то натворил бы дел, - успокоила себя неунывающая Люська.
Но еще на что-то надеясь, несколько минут покричали, поаукали, обшарили подлесок вдоль дороги.
- Андрюша, - томно сказала Люська, - а ты сам повести не сможешь?
- Ты что, спятила, что ли? Хочешь, чтобы меня посадили? Да и не умею я, у меня и машины-то нет.
- Да что там уметь-то? Там, небось, всего две ручки.
- Хватит ерунду пороть, - прервал бабу Андрей. – Ничего не поделаешь, придется пешком иди. Все бы ничего, да сумки эти.
- Да бросить их надо, - махнул рукой Игорек. - Что там в сумках этих-то? Две клеенки задрипанные, да ведра, у меня дома помойное лучше.
- Ты сначала хоть что-нибудь купи, потом разбрасывайся, умный нашелся, - поставила на место дурачка Нинель Федоровна. – Ведра из районного представительства, хорошие. Да мои две кастрюли. А скатерти Инны Александровны. Ты, что ли, ей новые будешь покупать?
- Что вы все про ерунду? – вступился Семен Михайлович. – Лучше скажите, как мы Иваныча понесем.
Но было не до Иваныча.
- Давайте вернемся назад, - предложила разумная Нинель Федоровна. – Мы дороги-то не знаем, и назад, наверняка, ближе.
- По путям не заблудимся. – возразил Семен Михайлович. – Мы минут двадцать ехали, следующая станция уже недалеко. Коммунисты назад не ходят, только вперед.
- А Ленин говорил, что шаг вперед, два шага назад, - сострил Игорек, - мы изучали на кружке.
- Вот из-за таких, как ты интерпретаторов и все наши беды, - разозлился Семен Михайлович.
Игорек решил, что не время портить отношения сразу с двумя старшими товарищами, и притих.
- По шпалам все ноги переломаешь, - засомневалась Люська. – Надо прямиком через лес, вдоль железки идет шоссе, там всегда что-нибудь поймаем.
- Где это шоссе? А рельсы вот они, перед нами, - настаивал Семен Михайлович.
- Я не пойду, мы с Игорьком напрямки через лесок, - уперлась Люська.
- Знаем мы это через лесок, потом через два месяца где-нибудь в Тюмени выйдете, - попытался переубедить упрямицу Семен Михайлович, считавший, что в отсутствии босса он несет ответственность за коллектив, а значит, вправе принимать решения.
- Да у нас в области и лесов-то нет, одни посадки, какая Тюмень в степи, - пискнул Игорек.
- Вам с Люськой, я смотрю, и посадок хватает.
- Ну, я пошла, - обиделась на очевидный намек оскорбленная дама, - Игорь, ты со мной?.
- Погодите, а как же Афанасий Иванович? – вспомнил Андрюха.- Нам одним, что ли его переть?
Вопрос был неприятный. Опять полезли в вагон, начали будить забытого предводителя, трепали, трясли, осмелились даже на пару оплеух, но тот был как куль, валился набок, чуть только приподнимешь.
- Мы его по шпалам не донесем, - с тоской сказал Игорек.
- Не по шпалам тоже, - солидаризировалась Нинель Федоровна
- Придется оставить тут, - решил соблюсти интересы большинства Семен Михайлович. – А что, в вагоне тепло, волков здесь отродясь не водилось, да и не залезут они в вагон, высоко. Денег он с собой не носит, Светка ему не дает. Кому он нужен? А утром пойдут электрички, или машинист вернется, его и обнаружат.
Голосовать не стали, но единогласно решили, что другого выхода нет, и придется оставить партийного лидера в вагоне. Но, оказавшись на воле, снова во мнениях разделились, и в результате разошлись. Люська с Игорьком отправились через лес к шоссе, а Семен Михайлович с Андрюхой пошли вперед по путям к следующей станции. Нинель Федоровна продолжала считать, что разумнее было бы вернуться, но ее никто не спрашивал, и деваться ей было некуда, пришлось поплестись за мужиками, не тащиться же за Люськой
- Вечно мужики так, - ворчала она себе под нос. – Никогда женщину не послушают, а потом локти себе кусают, да уже поздно
Люська с Игорьком шли не без приятности. Воздух был сладкий, ночной, пахло майским лесом, ландышами, теплой сыростью. Останавливались, подолгу целовались, смотрели на звезды и уже радовались нечаянному приключению. Нет, все-таки славно получилось, когда еще придется погулять по ночной майской благодати. Люська и про мужа забыла, старалась не думать о том, что ждет ее дома. Ну что, она, вообще, что ли ни на что права не имеет? Она и так вкалывает на всех, как рабыня. Хоть когда-нибудь может она позволить себе маленький праздник? А Игорек и вовсе никогда и ни о чем не беспокоился, не умел.
И вот, когда беспечной парочке уже стало казаться, что слышат они знакомые звуки шоссе, впереди забрезжил неяркий свет, редкий лес расступился, и сквозь ночной туман увидели они маленькое озеро. Да и не озеро даже, так, озерцо. И таким красивым было это неожиданное озеро, дымчатое, призрачное, нежное, словно первая мартовская лужица в окружении подтаявшего рыхлого снега, что Люська с Игорьком остановились, открыв рты, и стали смотреть на него. Озеро подсвечивалось откуда-то снизу, свет словно шел из его глубины, матовый, приглушенный. А тут и сверху полился новый свет, потому что, наконец, вышла огромная яркая луна, идеально круглая, без малейшего изъяна.
А несколько мгновений спустя Люська увидела, что на берегу, у самой воды, сидят обнаженные женщины. Видно было, что тела их бледны и несовершенны, неидеальны, отличны от модных стандартов. И бедра были тяжеловаты, и груди слегка отвисли, словно разнокалиберные и разносортные переспелые груши, и животы были мягкие, как у детей. Но было что-то завораживающее, притягательное, живое и родное и в этом несовершенстве, и в ленивой домашней грации, словно у женщин, только что вставших с постели, теплых, простоволосых, неприбранных, своих. Опытная Люська раньше Игорька почувствовала эту влекущую женскую силу, манкость, притягательность и потянула обалдевшего парня в сторону, желая спасти от опасного наваждения. Но их уже заметили, и одна из женщин, по виду самая старшая, поднялась и направилась к ним, лениво, бесстыдно, томно и невесомо.
Парочка оцепенела, замерла, а женщина подошла к Игорьку и, не обращая внимания на Люську, притянула его к себе и нежно, но настойчиво поцеловала в губы. А Люська, вместо того, чтобы дать отпор наглой бабе, даже не возмутилась, как завороженная, засмотрелась на длинный поцелуй, сама прочувствовала всю его сладость, так что отраженный трепет эхом прокатился по ее откликнувшемуся телу. И разглядывая женщину затуманившимся взглядом, вдруг увидела, что кожа незнакомки какая-то странная, вся в расплывчатых зеленовато-синих пятнах. Пятна эти были очень знакомыми, и Люська напряглась.
- Что это она такая пятнистая? - медленно вползла в бедную Люськину голову неприятная мысль. – Словно Жорик Бобер, когда его в прошлом году нашли пониже пляжа. Ба, да она же мертвая! Утопленница!
Спасая свои глаза от жутких пятен, Люська перевела взгляд на тех женщин, что оставались на берегу. И увидела, что все они, плотоядно и похотливо улыбаясь, рассматривают ее, Люську, с каким-то до конца не понятным, и от этого еще более ужасным намерением. Точных планов мерзких девок Люська, конечно, знать не могла, но всем нутром ощутила, что ей несдобровать. И увидев едва уловимое движение там, на берегу, угадав чье-то желание встать и подойти к ней, Люська завизжала так, как не визжала никогда прежде, хотя издавать громкие звуки ей в жизни частенько приходилось.
Позабыв о юном любовнике, бедная бабенка кинулась прочь от треклятого места туда, где могло ее ждать спасение – к совсем уже близкой дороге. А тварь в пятнах, не прерывая поцелуя и вроде бы не глядя на Люську, ловким движением ухитрилась схватить ее за руку, сильно и больно. Но Люська была женщина хотя и молодая, но крепкая, зря, что ли, она каждый день десятикилограммовые сумки таскала. И она сумела вырвать свою руку из цепкой лапы и помчалась на спасительный рев мотора.
Люськин визг вывел из оцепенения застывшего Игорька, и он увидел, наконец, широко открытые, слишком близкие глаза женщины. И понял, что смотреть в них невыносимо, больно, погано и отвратительно. Потому что пусты были эти глаза и бесцветны, без зрачков и радужек, без смысла и выражения. И тут же почувствовал холод обнимающих его рук, такой явственный, что от него начало стыть его собственное тело, становясь беспомощным и непослушным, как на крещенском морозе. А целующие его жадные губы оказались липкими, скользкими, как улитки, которых он мальчишкой любил ловить у бабки на огороде. Игорек так ничего и не понял до конца, но его молодой и страстно желающий жить организм вступился за хозяина и отправил трепещущее тело в нокаут. Парень обмяк, повис на руках женщины, упав в желанный защитный обморок.
А Люська с леденящим душу визгом пронеслась по редеющему лесу и вскоре выбежала на шоссе. Некоторое время она продолжала бежать по обочине, пока не поняла, что опасность отступила. Как и всякий жизнеспособный человек, Люська быстро пришла в себя. Да и совесть ее не мучила. Ну, разве могла она, слабая женщина, защитить Игорька от той зеленой падали?
- В милицию, что ли заявить? – подумала она.
И усмехнулась в темноте. Если сейчас в милицию пойти, то в такую передрягу попадешь, что лучше уж назад, к озеру. Нет, дураков нету, идти в милицию по своей воле. Люська поймала себя на мысли, что никогда еще ей так сильно не хотелось домой. Она прикинула, в какой стороне город, перешла дорогу. Мимо с ревом пронесся огромный, ярко раскрашенный трейлер. Люська, вспомнив сцену из какого-то фильма, приподняла и без того короткую юбку, встала в картинную позу, выставила вперед длинную полноватую ногу. Друг за другом промчались две сверкающие иномарки, около нее даже не притормозили. Люська немного постояла: машин больше не было. Она громко, с удовольствием выругалась и потихоньку пошла в город. Тут-то и зашуршали мягко шины, и на малом ходу ее обогнала красная родная "шестерочка", остановилась чуть впереди.
Люська осторожно подошла к машине, заглянула внутрь. Салон был слабо освещен, за рулем сидел симпатичный парень лет двадцати восьми, по виду простой работяга.
- В город? Поздновато гуляешь, - улыбнулся парень. – Садись.
И Люська почувствовала, что все ее беды закончились, обрадовалась и села в машину.
А тройка партийцев, решивших не сходить с правильного пути, шла по шпалам. Андрюха нес ведра и кастрюли, громыхая ими в темноте, но радовался, что не пришлось тащить громадного Афанасия Ивановича. Он вспомнил подходящую песню и заголосил:
- Опять от меня сбежала последняя электричка,
И я по шпалам, опять по шпалам,
Домой иду по привычке.
Подпевать никто не стал, песня повисла в воздухе, и вскоре последнее "Е-е!" растаяло в ночном тумане. Дальше шли молча, время от времени матерясь, когда кто-нибудь спотыкался. Прошли уже пару километров, когда сбоку в тумане открылся невысокий холм с оградками и крестами.
- Да это кладбище! - ахнула Нинель Федоровна.
- Ну и что, что кладбище, - огрызнулся Семен Михайлович. Мертвецов чего боятся, они не кусаются, живых надо бояться, они хуже самых зловредных покойников. Раз кладбище, значит, неподалеку поселок. Считай, пришли.
- Да и светает уже, - успокоил женщину добрый Андрей.
Но сердце Нинель Федоровны почему-то сжалось, и она прибавила шаг, стараясь не отставать от мужчин. Заливистый, задорный лай разорвал тишину.
- Собака, может где-то и сторож, - рассудил Андрей.
Черный пес показался в тумане, побежал вниз с холма, виляя хвостом. Вот он нашел что-то в траве, схватил зубами и прытко понесся к путникам.
- Хороший пес, хороший, - забормотал Андрей и засвистел, подзывая собаку.
- Не зови ее, может она бешеная, - взвизгнула Нинель Федоровна.
Но всякий знает, что собаки всегда мстят тем, кто их не любит. И пес весело помчался прямиком к слегка отставшей Нинель Федоровне, которая заверещала:
-Брысь, брысь, пошла отсюда, не подходи ко мне, мерзавка!
Но псина уже была тут как тут и, весело гавкнув, положила свою находку прямо под ноги своей недоброжелательницы. Нинель Федоровна пригляделась: это была человеческая кисть, совсем истлевшая, белеющая оголенными костями, как огромная куриная лапа. Нинель Федоровна отчаянно завопила и оттолкнула кисть ногой. И тут отвратительная длань, Нинель Федоровна потом клялась, что так оно и было, подпрыгнула и больно схватила ее за щиколотку. Вопль смертельно испуганной женщины заставил Андрюху шваркнуть на землю громом загромыхавшие ведра, и кинуться ей на помощь. Когда он подбежал, рука уже спокойно лежала на земле.
- Вы что орете как резаная? Так и до инфаркта людей можно довести.
Вернулся и Семен Михайлович.
- Она меня схватила, - стуча зубами, просипела Нинель Федоровна.
- Кто? – не понял Семен Михайлович.
- Она.
И Нинель Федоровна показала пальцем на свою обидчицу.
- Знаешь, Нина, надо меньше пить, не молоденькая уже, - назидательно покачал головой Семен Михайлович. – Успокойся, ты женщина ученая, не богомолка какая-нибудь темная. На кладбище и не такое валяется. Нашла собака руку, принесла, экая невидаль.
И он, желая ободрить подругу, двумя пальцами поднял кисть, отбросил подальше. Рука послушно улетела и мягко упала в траву.
- А вон и сторож! – радостно закричал Андрей. – Эх, жалко, что все допили.
По склону спускался человек в плаще с капюшоном и с ружьем за плечами.
- Ау, товарищ, мы заблудились, - закричал Семен Михайлович, - подскажите, как пройти к станции.
Сторож молча шел к ним, на ходу прикуривая. А когда подошел, вежливо откинул капюшон, по-видимому, для того, чтобы поздороваться. И в этот момент из-за туч выглянула ясная и круглая луна, заулыбалась четко прорисованным клоунским ртом. И от этой насмешливой улыбки стало светло, как под ярким фонарем на центральной городской улице. И сразу стало ясно, почему молчалив сторож, и непонятно, как он ухитряется курить. Потому что, в отличие от луны, рта у него не было. И глаз не было, и носа, и щек, да и самого лица-то не было, потому что только с большой натяжкой можно было назвать лицом абсолютно гладкий белый шар, светящийся отраженным от луны призрачным светом.
Семен Михайлович подавился, заикал и, раскорячившись, присел на корточки, закрыл глаза ладошками, как годовалый мальчуган, играющий с мамой в прятки. Андрюха опять уронил оглушительную тару и очень тоненько заскулил. А Нинель Федоровна заорала благим матом так, что Семен Михайлович через несколько дней после происшествия был вынужден записаться на прием к районному отоларингологу. А потом все дружно, как и полагается членам партии, позволили своим душам на время покинуть перепуганные тела, то есть, изъясняясь языком диалектического материализма, потеряли сознание. И куда делся безликий мужик, конечно, не видели.
А партийный лидер, ничего не подозревающий о выпавших на долю его соратников злоключениях, сладко спал в раритетном вагоне. Он так бы спал и спал до самого утра, до шаловливых солнечных лучиков, но какая-то сила стала раскачивать неподвижный вагон все сильнее и сильнее. Афанасий Иванович начал просыпаться и долго не мог понять, где он и что с ним происходит.
- Куда это я еду? - подумал он, медленно приходя в себя.
Безумно хотелось пить, и от этого Афанасий Иванович проснулся окончательно. Приподнявшись и оглядевшись, он с усилием извлек из чугунной головы какие-то воспоминания о минувшем праздничном дне, о дурацкой электричке с чумазым машинистом и, зная своих соратников, как облупленных, догадался, что произошло.
- Бросили, гады, бросили своего секретаря, ну, ничего, я им покажу кузькину мать, исключу всех на хрен.
Он потер тяжелый затылок и вдруг увидел, что в темных окнах маячат чьи-то бледные рожи.
- Станция что ли, - опять смутно подумал он, встал и посмотрел в окно.
Мерзкие рыла, поганые хари, отвратительные сопатки, чудовищные подобия человеческих лиц глумливо и издевательски дразнили партийного секретаря. И без того страшные, как смертный грех, они кривились, корчились, расплющивались о стекло и явно запугивали его, который даже в эпоху дикого капитализма не боялся открыто говорить правду. Смелый Афанасий Иванович замахнулся на тварей и стукнул по стеклу, больно ударив руку, но твари и не думали пугаться.
- Вот, сволочи, - подумал он, все еще не понимая, что с ним происходит. – Молодежь что ли гуляет, раскрасили морды. Раньше бы их за брюки-дудочки в пикет забрали, а теперь делают что хотят, то голяком ходят, все яйца наружу, то раскрасятся как педики.
Он плюнул в поганые хари, и встал в проходе. Луна выплыла из-за туч, и ее свет яркими плотными струями полился из окон. Из тамбура в вагон зашла женщина, и Афанасий Иванович оцепенел. Баба была голая, как в морге. Она шла к нему, покачиваясь, словно после блуда, гнусно улыбалась и вида была такого, что Афанасий Иванович, кое-что повидавший на своем веку, содрогнулся. Наконец-то почувствовав что-то неладное, секретарь выругался матом, тараном побежал на мерзкую проститутку, своротил ее в сторону и выскочил в тамбур. Вагон несся на полном ходу, дверь была открыта.
- Нужно бежать, - сказал себе Афанасий Иванович.
Он взялся за поручень и, раздумывая, не прыгнуть ли, высунулся далеко наружу. Тепловоза впереди не было, а ущербный вагонишко, дребезжа и угрожая разлететься на части, самостоятельно летел в маячившее впереди пожарище. Отвратительно запахло горелым мясом, серой, тухлыми яйцами и еще чем-то непереносимо зловонным. И тогда бывший токарь седьмого разряда, бывший сменный мастер третьего цеха, порядочный человек, верный муж, непоколебимый атеист и пламенный партиец испытал момент истины и понял, куда несется он на вихляющейся рухляди. И нашел в себе силы перед смертью назвать вещи своими именами:
- Нет, не пожар это, а адское пламя, дьявольское пекло, ,вечное страдалище. Через минуту я буду там.
И тут же вспомнил свою бабушку, над которой потешался пионером, пытаясь перевоспитывать ее темную, не знающую про то, что человек произошел от обезьяны и терпеливо твердящую ему, остолопу, про доброго и всемогущего боженьку. Афанасий Иванович все отдал бы теперь за то, чтобы вспомнить высмеиваемые и отрицаемые прежде слова, но время окончательно стерло их из памяти. Тогда он напряг все свои незначительные душевные силы и взмолился, как мог:
- Бабушка родная, дорогая, не оставь в беде своего внучка, замолви там за меня словечко, прости меня, дурака старого!
А затем осел на грязный, заплеванный пол тамбура и благополучно потерял сознание.
Ликующая Люська тем временем пришла в себя и внимательно разглядела парня. Парень был ничего себе, скуластый блондин, с крепкой шеей, выступающей из широко вырезанного ворота футболки, с сильными накачанными руками, уверенно лежащими на руле.
- Неужели, не будет приставать? – подумала Люська, уже окончательно забывшая и об Игорьке, и об оставленных в лесу товарищах. – Неплохо бы, конечно, сполоснуться, но ничего, и так сойдет
Парень молчал, и она решила взять инициативу в свои руки, сказала низко и томно:
- У вас закурить не найдется?
Парень улыбнулся и достал из бардачка сигареты, кивнул:
- Вон зажигалка.
Люська наклонилась прикурить и оценивающе перевела взгляд на бедра парня. Она надеялась, что ноги у него не хуже рук, такие же мощные, сильные, затянутые в джинсы, но с недоумением увидела, что джинсов на парне нет. Забыв о сигарете, рассматривала она то, что было перед ней, и поняла, что на парне вообще нет штанов. Да и не нужны были этому парню никакие штаны. Потому что ноги у парня и в самом деле были сильные, крепкие, мощные, но не мужские, а козлиные, поросшие густой темной шерстью. И пока сигарета тлела у нее в руке, Люська, онемев и вытаращив глаза, не могла оторвать остекленевший взгляд от невиданной ею прежде огромной козлиной мужественности.
Первой в сознание возвратилась Нинель Федоровна. Сначала она ощутила, что лежать ей жестко и неудобно, а потом почувствовала, что в глаза впивается беспощадно яркий свет.
- Стоп, - услышала она, - снято.
Она приоткрыла один глаз: было светло, как днем, вокруг толпились люди. Она открыла оба глаза. Неподалеку стоял худой очкастый мужик в кожаном пиджаке. Мужик не обратил на нее внимания, продолжая давать указания какой-то распустехе с растрепанными соломенными патлами.
- Монтируем и сразу после праздников в эфир. Такого реалити-шоу страна еще не видала. Денег, конечно, вбухали, но отснято, как в Голливуде. Нет, хорошая была идея – снять Вальпургиеву ночь. Многие и не знают даже, что она совпадает с Первым мая.
- А с этими что делать? – спросила длинноволосая девица.
- Нашатырю им, затем налейте по стаканчику, если заартачатся заплатите немножко, но по минимуму, все лимиты исчерпаны.
- Это про нас, - спокойно подумала Нинель Федоровна и на всякий случай закрыла глаза.
- Они нам иски не вчинят? –забеспокоилась девица.
- Да когда эти лохи придут в себя, будут счастливы, что остались живы-невредимы. Какие там иски?
А Нинель Федоровна подумала:
- Ну, это мы еще посмотрим.
- Смотрите, Юрий Олегович, сейчас все грамотные стали.
- Ну, иски так иски, пусть вчиняют, дело того стоит. Давайте собирайте этих придурков, приводите в чувство, пора ехать.
Послышался еще один голос:
- Юра, дорогой, ты, конечно, гигант. Такой масштаб, такая техника, несколько съемочных площадок, но ничего не сорвали, потрясающе! Но все окупится одной только рекламой. И натуру грамотно выбрали. Надо будет на День независимости снять еще один выпуск.
- Не успеем подготовиться.
Нинель Федоровна снова приоткрыла один глаз. Рядом с первым стоял еще один мужик ростом поменьше и видом попроще, обращаясь к девице:
- Леночка, девочек из массовки горяченьким напоите, они там замерзли голенькими у воды сидеть. Хорошо, комаров пока нет.
- Сейчас всех соберем, отогреем. Но вы, Владимир Сергеевич, в следующий раз подбирайте девушек постройнее, у этих фигуры были не очень.
- Много ты, Леночка, в женских фигурах понимаешь. Эти были самый смак, мужчины оценят. Согласен, Юра?
Через час суета на съемочной площадке пошла на убыль, а девица докладывала режиссеру:
- Секретаря привели в чувство и опохмелили, парень совсем очухался, уже с кем-то из девушек знакомится, троих с кладбища развозят по домам. Только блондинку не можем найти.
- Куда же она делась?
- Побежала к дороге, наверное, уехала в город. Мы пытались ее остановить, но сами понимаете, съемка. Как бы шум не подняла, в милицию не заявила.
Но в милицию заявила не Люська, а ее муж, замучившийся во время трехдневного отсутствия своей легкомысленной половины с маленьким сыном. В милиции заявление не взяли, сказали, что в праздники многие исчезают, три дня не срок, погуляет баба и вернется.
Пропавшая жена и в самом деле объявилась дома через неделю. Была она печальная, неузнаваемо исхудавшая. На многочисленные вопросы родственников и знакомых, где шлялась столько времени, отвечала, что не помнит. И к неудовольствию мужа взяла манеру весь май и июнь по воскресеньям ездить за город, по грибы. А какие грибы в мае, да еще в наших местах? Возвращалась домой вечером, печальная, и было ясно, что не нашла она ни грибов, ни ягод, ни цветочка, ни листика, отчего даже недовольному мужу становилось ее очень жаль.
А коммунистические праздники Афанасий Иванович после чистки партийных рядов решил проводить в городе. Что в городе, честным людям собраться негде?
|
|