Посвящается единственному в мире Джону,
а также его товарищам: Мэри, Джо, Луизе, Ирме, Джорджу, Хербу, и всем остальным.
В начале была тишина. Сирей лежал на спине, закинув руки за голову, и любовался третьей звездой Ориона. Нет, он помнил, что с созвездиями в июле начала твориться дикая чехарда, они менялись местами, перескакивали друг друга, словно шахматные фигуры. Но почему-то он был уверен, что огонек, висящий напротив иллюминатора его каюты, – это все та же звезда, что была весной и в начале лета.
Назначенного на борт табельщиком, Сирея, через полгода перевели стенографом в Корпусарий. Что там, что там – работы для него не было. Половина персонала должна была находиться на рабочих местах круглосуточно, поэтому скоро перестала уходить в каюты, они перетащили матрацы поближе к Дюзам, сами смеялись, мол, там теплее. У второй половины экипажа вовсе не было необходимости находиться в определенном месте. Они с одинаковым успехом исполняли обязанности и у себя в каюте, и в общих рабочих залах. Так что обоих табельщиков сократили. А попав в Главный корпус, он же Корпусарий, Сирей и вовсе разочаровался в механизме управления персоналом. К работе там относились еще безалабернее, чем в Маховом отсеке.
Например, сейчас Сирей должен был находиться в комнате № 34 на пятом ярусе и вести запись переговоров с Землей. Надо признаться, что первое время он честно этим занимался, хотя с него и не требовали никаких отчетов, но в июле связь прервалась и теперь уж точно отчитываться никто не заставит. А корабль будто и не заметил разрыва последней ниточки, связывавшей Корабль с домом, правда ежедневно в условленные пять часов утра определенный человек пытался поймать или передать Сигнал, но делалось это скорее из сентиментальности. И из тех же сантиментов не стали упразднять отдел стенографов.
Поэтому-то сейчас Сирей лежал на кровати и пытался представить оранжевое солнце и роящиеся вокруг него планетки. Дело в том, что Сирей был филологом, а не астрономом, даже больше того, этот предмет он всячески игнорировал и в гимназии, и в Академии. Вместе с математикой, физикой и тому подобными мерзостями. С детства он испытывал к этим наукам неестественное отвращение, а на удивление друзей неизменно отвечал, что, видать, в прошлой жизни его сожгли на костре за эту их Уранию. Он считал, что муза ему задолжала. Именно поэтому, он полагал, что псевдо-звезда его псевдо-Ориона до сих пор висит на своем положенном месте, пусть остальные созвездия и перемешались. А оттого, что он никому на борту не говорил своего маленького секрета о «его» звезде, то соответственно никто и не объяснил ему настоящего положения вещей. Он продолжал звать и звезду, и все созвездие Орионом.
Однако, пытаясь представить систему этой «его» звезды, он тут же становился необычайно стройным и верным «физиком». А «лирик» в этот момент в нем засыпал. Но лишь до тех пор, пока не нужно было придумать, кто живет на трех газовых гигантах и двух землеподобных планетах. В сущности, он сочинял себе науку, как порой, отвлекшись на работе, досочинял рапорта и переговоры.
Первая от «Ориона» планета была вчетверо меньше Венеры, но втрое тяжелее.
Это не особо влияло на скорость обращения, но похоже именно это подвесило псевдо-Венеру подобно Луне над Землей. Планетяне называли ее Шманой, что значит, «вечно голодная». Все на этой планете, от песка и камней до ее жителей и зверей, было слепяще-белого цвета. А теневая сторона диска – жила ледяным темно синим сумраком. И там тоже кто-то жил, кто-то никогда не появляющийся на дневной половине и не терпящей света. А оттого, что у Шманы не была вечного спутника, эдакой «Луны», оттого и у «темного кто-то» не было никакой возможности взглянуть на эту сторону мира хотя бы в затмение.
Вторая планета «Ориона» состояла из воды. Да-да, из самой обычной воды, которая при приближении к ядру застывала все больше и в центре становилась уже каким-то совершенно новым еще невиданным веществом. Обитатели Шманы звали этот водяной воздушный шарик Какалемой, что примерно означает «та, которая никогда не сможет напиться».
Третья планета системы «Орион» была обитаема, населяли ее странные на взгляд шманцев создания. Так как планета была жидкой, то и жители ее обладали плотностью близкой к воде, даже не к воде, а скорее к машинному маслу. Форма их тела была не устойчива и зависела от костюма надеваемого планетянином. На Шмане их звали Блками, сами же они называли себя Тукыами. И их название не склонялось: я – тукыами, ты – тукыами, мой – тукыами. Все мы – тукыами. Шманское имя переводилось, как толстые, а тукыамское – сытые.
Закончив мысль, Сирей вспомнил, что уже час, как он должен был побывать в Столовой. За ним и так была последняя очередь, так что нужно надеяться, что на кухне остался хоть кто-нибудь из персонала. Наш стенограф поднялся и, как был в домашнем костюме, отправился в стометровое путешествие. Встречать он никого не хотел, потому как чувствовал, что настроение у него ужасное до той крайней степени, когда плохо не только ему, но и всем окружающим при виде его делается дурно. К сожалению Янекысь думала по-другому. Вырулив из Патентного отдела, она чуть не налетела на Сирея.
– Привет! Ты мне нужен! – сказала она, ухватив его за рукав. – Пошли!
Все из-за того же дурного настроения он не стал спорить, но все оказалось не так плохо. Пришли они в Столовую.
– На! Держи! – сказала она, всучивая объемную скатку Сирею. Но он воспротивился.
– Неужели не дотащишь? – громко изумилась Янекысь.
– Да не ори ты, - зашипел Сирей. – Ладно, брось. Иди, я потом занесу, поем только.
– Поздновато для завтрака! – она состроила рожицу. – Ну да ты у нас всегда плохо поспеваешь! Чао!
– И она еще чего-то от меня хочет, - ворчал Сирей, подходя к раздаче.
– Жоэл! – позвал он. – Жоэл! Я знаю, ты еще здесь!
Из-за квадратного железного ящика, исполнявшего роль холодильника, вышел крупный мордатый человек. Если поставить его на четвереньки, то он бы сошел за слона, которого ощупывали слепцы из восточной притчи. Сирей думал так каждый раз, как видел этого человека, старшего повара Жоэла Ургса.
– Ты все еще ее не состриг? – спросил Сирей, скосив взгляд на толстую косу. – Это нелепо, дружище! Будто корове пришили конский хвост, честное слово!
– Глумись-глумись! – хохотнул Жоэл. – Но я на твоем месте был бы потише! Ты опоздал!
– Ну не то чтобы очень! – ответил Сирей, закатывая глаза, будто подсчитывая. – Всего-то…
– …пара часов, - докончил Жоэл и вздохнул. – Черт с тобой, рожа, вот твоя порция! Я же знал, рано или поздно ты припрешься и станешь канючить! И-таки выклянчишь! Решил не трепать себе нервы! Держи!
Поблагодарив, Сирей отошел к баку. Стало чуть веселее, вечерком он обязательно зайдет за поваром и постарается вытащить его в кают-компанию.
На словах стенограф радовался независимости и свободе свалившейся на него, но в душе злился и завидовал таким, как Жоэл. Ведь они были нужны, у них была работа. Не номинальная должность, а действительно необходимая работа. По инструкции во время любой аварии весь персонал должен приложить все усилия к спасению штурмана, главмеха и повара. Никто кроме штурмана не умеет разбираться со звездными картами; без главного механика – полетят все Дюзы, так как только он может определять периоды выбросов; а Жоэл – он единственный, кто понимает, как работает Кухня. Хотя, по мнению Сирея, все это было фикцией – видимо, существовало нечто сверх. Что-то, что, например, заставило капитана «Эспаньолы-54» силой засунуть сопротивляющегося повара в свой защитный костюм. Сам капитан, понятное дело, «скуксился»…
Когда-то это слово обладало иронической окраской, но в нашем веке ничего подобного больше нет. «КУКС» - это какое-то сокращение из физики псевдовещества, и оно гораздо страшнее радиации, которой в двадцатом веке пугали детей. Человек «куксится» пять минут - остается от него лишь тонкая органическая пленка, расползшаяся по всему помещению, где произошла авария. Также говорят, что сознание «скуксившегося» человека не испаряется вместе с углеводом и белком, а переходит в какое-то иное, новое состояние. И даже может прикрепиться к другому существу находящемуся поблизости. В общем, ужас.
Хотя Сирей подобными мыслями и испортил себе аппетит, но доедать все равно пришлось, чтоб не обижать повара. Поднялся, махнул Жоэлу и, подхватив скатку, понес ее в Санчасть, где работала Янекысь. Но, пожалуй, слово «работала» нужно взять в кавычки, так как последний настоящий больной был у них в августе, когда кто-то из Исследовательского отдела свалился со стремянки при попытки развесить новогоднюю гирлянду под потолком. «Пострадавший» утверждал, что должно было получиться смешно, но его лишь обкололи транквилизаторами и продержали несколько суток в «колпаке». Все опять же оттого, что ребятам было скучно.
Теперь санчасть придумала себе, наконец, развлечение – они увеличили количество тестов с десяти в полугодие до десяти в неделю. Утверждая, что условия полета ухудшились, а значит и нагрузка на организм увеличилась. Вот и Сирей нес Янекысь эту бандуру все для тех же «опытов». Опять какую-то пакость выдумали.
Важно шествуя по коридору, Сирей думал о том, что, наверное, он единственный, кто осмеливается смотреть в иллюминаторы. Все прочие за полтора года научились обходиться без них. Довольствовались журнальными экранами соединенными с Библиотекой. Кстати именно в разгрузочном отделе должен был работать Сирей, но почему-то вместо оператора его поставили табельщиком. Хотя теперь, конечно, это глубоко безразлично.
За толстым стеклом, которое на самом деле таковым не являлось, стыли холодные бусины звезд. Заглядывали внутрь корабля любопытные крылья бабочки – огромные антенообразные Дюзы, номера Один и Три. А Дюзы Два и Четыре находятся в задней части, их отсюда не видно, что очень хорошо. Включаются они редко, при крутых маневрах, и то не всегда, но периоды выбросов их мало того, что не цикличны, так еще и различны по мощности. Один будет едва заметен человеческому глазу, другой выжжет роговицу. А Первая и Третья Дюзы… механики с ними разговаривают, идут спать – желают спокойной ночи, обедают – бросают в ведро две порции. Мехи, конечно, психи, но к этим Дюзам и правда ощущается некая привязанность, что ли? Это после того, как они одни вытянули у «Левиафана».
Что-то привлекло внимание Сирея, долго он стоял и смотрел в иллюминатор не соображая, что же не так. И вдруг заметил – зеленое пятно на кривой фаланге Третьей Дюзы, формой оно напоминало человека, отчего еще меньше подходило космическому пейзажу. Видимо, Сирей вскрикнул, потому что рядом появились еще люди и тоже вылупились в стекло. Скоро их набралось множество, а Сирей поспешил отойти в сторону, человеческих толп он не терпел. В конце коридора мелькнула фигурка Янекысь, он позвал:
– Ян-на! – громко позвал, девушка услышала и подошла. Первым делом спросила, что случилось. Кое-как отбрехался и, пожалев, что окликнул ее, Сирей бегом понесся в Санчасть. Когда вернулся, он застал следующую картину: весь персонал верхней палубы – всего около полусотни человек – выстроился по бокам коридора, а по середине прохаживалась Янекысь.
– Панику не поднимать, поняли?! – спокойно, но довольно громко говорила она. – Через двадцать минут Общее собрание! Сейчас поднимут капитана, он скажет что делать! До тех пор занять места согласно Аварийному расписанию! Все, разойтись!
Сирей недоумевал, откуда «эта девчонка» набралась такой пошлой солдатчины? Откуда взялась неженская выправка и зычный голос? Тут же вспомнились слухи, бродившие на Земле перед самым их отлетом – якобы Правительство уже в Детских домах забивает каждому в голову чип. Который нужен для того, чтоб однажды, когда ты будешь не в состоянии сделать выбор и сориентироваться в ситуации, за тебя все сделал компьютер. Почему-то земное общество приняло эту идею в штыки. Правительство ничего не подтверждало и не опровергало, чем лишь подстегивало интерес к толкам. К сожалению, они улетели до того, как стало что-либо известно достоверно. Но сам для себя Сирей еще тогда решил, что не имеет ничего против такого оборота вещей. Только вот почему-то сейчас, представив, что такая штуковина сидит у Янекысь в голове, ему стало крайне некомфортно. Вместе со злостью родились и неприязнь с болью. Такие мысли и чувства нужно было скорее гнать.
– Янко! – позвал он, когда почти все разошлись.
У девушки счастливо светились глаза, она прыжками подлетела к Сирею и ухватила его за руки.
– Ура! Ура! Ура! – кричала она. – Наконец-то, наконец-то! Представляешь?! Нет, ты не представляешь!
– Что это значит?! – оторопел Сирей. – То командуешь здоровыми бугаями, то визжишь, как девчонка! Ты б определилась! А то я и раньше не понимал, как к тебе относиться, а теперь и вовсе!
– Чушь! Чушь! Чушь! – захихикала Янекысь. – Ты не глядел в окно?! Нет, конечно, не глядел! Конечно, не глядел!
– «Конечно, не глядел!» - передразнил Сирей. – Подумаешь, жаба за стеклом! Делов-то!
Лицо ее нужно было видеть, казалось только что для нее перевернулся весь мир. Стенографу вспомнились чьи-то слова – О, святая простота! – но вслух он их не сказал. Так как имя Яна Гусса всплыло в памяти гораздо позже, а цитировать без авторства он не привык. И тем не менее, почти тезка немецкого еретика выглядела сейчас не просто «простовато», а даже чрезвычайно глупо. И Сирей не удержался, засмеялся. Он знал, что теперь она не будет с ним разговаривать пару недель, но ничего поделать с собой не мог.
Прошло двадцать минут, Сирею положено было находиться на Совете. Несмотря на незначительность его функций, но сейчас он был главным в Отделе, все остальные отдыхали. Так и вышло, что он попал туда. А в голове у Янекысь действительно что-то стояло, какая-то программка. Так как, отдав распоряжения там в коридоре, она вновь стала взбалмошной девчонкой и на собрание ее, естественно, не допустили. Дежурным в госпитале может быть только врач, а она лишь «сестра милосердия».
Какое-то время кресло в голове стола пустовало, но потом вдруг там объявился широкоплечий статный человек и сходу набросился на персонал с вопросами. «Кто первый заметил? Во сколько это случилось?» и тому подобное. Сирей молчал, а его, оказалось, в коридоре никто не заметил и скоро характер вопросов поменялся. Капитана интересовало, действительно ли это человек. Возразили, что оно человекообразно, но явно не является человеком.
– Первое, что необходимо сделать, - стал подводить итоги Капитан. – Выяснить живое ли оно?!
Тонкая трель звонка перебила Капитана, он поморщился и сказал: «Да, второй отдел что-то имеет сказать?»
– Если не возражаете, - прокашлялся молодой человек в синем плаще, больше напоминающей конскую попону. – Оно не может быть живым! Там, снаружи, не может быть ничего живого! И тем более ничто не может «прицепиться» к космическому кораблю идущему со скоростью…
Он опустил голову и стал рыться в кожаном потрепанном блокноте.
– Нам ясна ваша позиция, - заговорил Капитан, не дожидаясь конца выступления паренька. – Однако, несмотря на заявления отдела астрофизики и астродинамики, я прав?
Капитан посмотрел на профессора Томпсона, председателя упомянутого отдела астрономической динамики, тот согласно закивал.
– Так вот, - продолжил Капитан. – Несмотря на ваши слова, к «фюзеляжу» все-таки нечто прилипло! Нечто, взявшееся из открытого космоса! И очень хотелось бы верить, что это нечто и провалится в свой космос! Но как командир экипажа, я ответственен за судьбу экспедиции…
Вот тут-то и прозвучала эта поганая фраза.
– … и кроме того древнейший кодекс предписывает нам оказать помощь, попавшему за борт человеку!
– Капитан! При всем уважении! – вскрикнул, вскакивая, седовласый астрофизик. – Может оно и живое, или даже гуманоидное существо, но уж точно не человек!
– Ну что ж, - как-то зло улыбнулся Капитан. – Значит стоит задуматься о том, чтобы поменять формулировку!
– Можно мне! – поднялся Бегбедер. – Раз уж все начали говорить без порядка.
– Да, конечно, - откликнулся Капитан, мягко поведя рукой вдоль стола. Все в комнате разом притихли.
– Понимаю, что у корабля должен быть один «капитан», - начал он, а Капитан снова нехорошо улыбнулся. – Но хочу сразу озвучить вариант, которым в любом случае завершится наше собрание.
Он сделал эффектную паузу.
– Считаю, что половина присутствующих и в глаза не видела предмет нашего «спора», - он обвел вопросительным взглядом сидящих за столом. Капитан подбодрил: «Ну-ну!»
– Так вот, нужно дать проявить себя этому существу. Коли оно мертво, то скоро должно пропасть туда, откуда пришло! Ежели нет, ежели мы заметим у него признаки жизни, то соберемся еще раз, дабы разработать подробный план выхода из салона кого-то из экипажа!
Зал тихо ахнул. Думали об этом все, но озвучить пока никто не решался. Выйти из корабля, когда тот идет на шестой скорости и должен вот-вот перейти на седьмую. Можно попробовать переждать пока разогреются Дюзы и корабль прочно закрепится на новом пороге, но случится это не раньше, чем через три месяца. И это при том, что переход начнется прямо сейчас. А вдруг затянется? Вдруг не сегодня? И даже не завтра и не послезавтра?
– И кто же, вы думаете, пойдет туда, - шумно сглотнув, подал голос Леонард Стасевич, главный биолог.
– Да разве мало славных парней на борту?! - вскочил Инженер. – Я пойду! Скажет капитан и пойду! А что?
Собрание неловко заулыбалось. Никто не знал, как Брынт Балабанов попал в инженер-механики и тем более, как он пролез на борт корабля. Доверить ему можно было лишь мешать сахар в стакане. И то, с большой долей риска. Но порыв иженера моментально отрезвил присутствующих. Посыпались дополнения, предложения, вопросы
Сирей сидел молча – наблюдал. Да и проблема была не в его компетенции. Какая разница стенографу, что какая-то дрянь прицепилась к кораблю? Он заметил, что молчит и Бегбедер, заваривший всю эту кашу. И Капитан лишь наблюдает за сварой. При чем, кажется, даже не слушает никого.
«На прощание» было объявлено время следующего сбора, через восемь часов. И снова, как назло, выпадало на дежурство Сирея. Из зала он вышел недовольный; ящерице уделялось внимания больше, чем аварии в продовольственном отсеке на второй палубе. Конечно, там внизу работают только деклассированные, но их же сотни. А тут всего одно земноводное… нет, астрокосмическое.
– Ага, масло масленое, - промычал Сирей. – Астро космическое.
– Серж, - позвали его.
– Серж, ну как? Что говорили?
Это был Рас-Мюс, второй стенограф в отделе. Он давно набивался к Сирею в друзья. Вот только Сирей его не жаловал, и сейчас тоже, буркнул что-то и прошел мимо. Никак не реагировал на вопросы, бегущего следом, Рас-Мюса, а дойдя до комнаты, и вовсе захлопнул дверь перед самым носом второго стенографа.
– Эх, - наконец продохнул Сирей. – Ну и зануда! Как он меня раздражает, кто бы знал!
Он картинно потряс кулаками над головой.
– Сейчас еще Янка припрется, - продолжал он ворчать. – Тоже захочет, чтоб ей все доложили.
Через час приходила Янекысь, ломилась в дверь, но он не отворил. К сожалению, давно канули в Лету времена, когда на дверях не была датчиков тепла и движений. И посетитель должен был верить закрытой двери, так сказать, на слово. Значит дома никого нет. А ведь Янко приходила, несмотря на то, что обиделась. А он снова ее обидел.
Снова Сирей любовался своим созвездием «Ориона». Только откуда-то, может, даже из Гимназии, пришло выражение: «Пояс Ориона».
Тихонько прозвонил будильник. Сирей хоть и хотел поспать, но сон не пришел к нему. Зря он вкачал в себя триста грамм транквилизатора, уже бы слона забросило к брату Танатоса. А у него только отяжелели веки и двоилось в глазах. Но сон не шел.
Ах, да! Будильник! Сирей сел на кровати, потер лицо и зевнул. В дверь постучали. Не воспользовались селектором, а нагло затарабанили по железу. Фыркнув, Сирей отворил дверь – но там никого не было. Он выглянул в пустой коридор, недоуменно пожал плечами и вернулся в комнату.
Он успел лишь надеть верх комбинезона, когда стук повторился. Сирей оглянулся на дверь, но она была открыта и хорошо просматривался пустой коридор. Замерев, он стал ждать. И верно, скоро звук повторился еще раз. Сбросив с коленей вещи, он подхватился к иллюминатору, попытался увидеть в него Третью Дюзу – ничего не вышло. Тогда он бегом кинулся на Собрание и даже не попытался по дороге заглянуть в окна. Все было ясно и так.
– Итак, - начал Капитан. – Пожалуй, теперь всем стало ясно, что мы имеем дело с разумным представителем иной расы?
За столом зашумели, а заступивший в этот час на смену Штурман громко выматерился, в красках описав генеалогию зеленого гуманоида. Оказывается, тот родился от кровосмесительной связи между макакой-резус с нетрадиционными сексуальными предпочтениями и вараном с острова Комодо, подвергшегося таким страшным генетическим изменениям, что в степени извращенности половой жизни мог теперь соревноваться и с обезьяной.
– Кстати, - повернулся Капитан к старпому. – Может у Штурмана, не присутствовавшего на прошлом совете, будут какие-то светлые идеи?
Штурман громко выматерился, на этот раз абстрактно, прямо никого не задевая, а зал тихонько хихикнул. Предположить, что у старшего помощника есть «светлые мысли», было все одно, что отправить Инженера шаманить Дюзы. Равно самоубийству.
И снова, перебив Капитана, вперед выступил Бегбедер.
– Разрешите мне?
– А разве вас остановишь? – развел руками Капитан, но в глазах явно читался неприятный холодок.
– Спасибо! – кивнул Бегбедер и обратился к сидящим за столом. – Надеюсь, теперь никто не станет спорить, что существо снаружи живо? Или, может быть, кто-то скажет, что это какие-нибудь рефлекторные подергивания? Или как там правильно?
Он повернулся к доктору Стасевичу, тот надменно хмыкнул и отвел взгляд.
– Так вот! – неспешно продолжал Бегбедер. – Наш гость жив и он пытается выйти с нами на контакт! И кто знает, может, тоже самое происходит сейчас со всеми восемью Капсулами Расселения? Кто поручится, что нет? Ведь связь с Землей прервалась почти полгода назад…
На мгновение все глаза устремились на Сирея, он невольно вжал голову в плечи и попробовал провалиться под стол.
– …а значит нельзя игнорировать и такой вариант! Возможно, что это некий тест галактического сообщества – достойны ли мы войти в их состав?!
– Довольно, - вмешался в паузу Капитан. – Начальник станции – непроходимый мечтатель! И всем это давно известно! А то, что вы с момента отлета жаждали встречи с иным разумом также всем известно! Поэтому не стоит отметать и тот вариант, что весь инцидент есть ваша мистификация и плод вашего дурного воображения!
Собрание глуповато захихикало, а Бегбедер, покраснев, как рак, смолчал через силу. Капитан удостоверился, что с ним не собираются спорить и продолжил.
– Так что, как вы сами сказали, - он поклонился Бегбедеру. – На корабле должен быть один капитан! Верно, Штурман?!
Штурман бурно выразил согласие, и как всегда матерно.
– Продолжим, - обратился Капитан к собранию в целом. – В рассуждениях начальника станции есть крупица истины! Мы убедились в относительной вменяемости нашего «безбилетного пассажира»! И нам следует решить, как этим знанием распорядиться! Хотя голосование и не метод, но начнем с него!
Красные таблоиды на поверхности стола перед каждым приглашенным зашлись колонками цифр – шла подгрузка системы. В течении следующих секунд по ее завершении раздавался стук пальцев о панельки. Сирей закончил в числе последних.
– Отлично, - сказал Капитан, прочтя результаты. – Не знаю, насколько мнение Совета совпадает с мнением экипажа. Но либо у нас здесь все сплошь сердобольные, либо одни неисправимые мечтатели под стать…
Он скосил взгляд на Бегбедера, но не продолжил.
– Абсолютное большинство за выход на контакт. Однако, наверное, никто не подумал о том, кто же отправится наружу?
Капитан был неправ – это пришло в голову Сирею. Именно поэтому он отдал голос за игнорирование «пассажира». Именно поэтому, сейчас транквилизатор будто ватой забил Сирею глаза и тошнота подкралась к горлу. Человек вылезший из корабля будет играть в рулетку со смертью. В настоящую рулетку, где в барабане нет только одного патрона. И все из-за какой-то Жабы?!
Тем временем Капитан завершил собрание, напоследок велев, на следующий Совет явиться в таком же составе, как сейчас, даже если у кого кончится вахта. Первым из зала вышел Бегбедер, и не вышел, а вылетел, вломился в двери, будто истребитель в воздушную яму. Провожали его одновременно насмешливыми и напуганными взглядами.
Странно, но в коридоре Сирея никто не ждал, ни Рас-Мюс, ни Янекысь. Так ведь сам же их обидел, хотя они ничего сверхъестественного от него не хотели: чуточку внимания и толику интереса.
Восемь часов Сирей спал. Но, наверное, из-за передозировки транквилизатора, мозг его уподобился дельфиньему и полушария спали по очереди. Поэтому, он слышал, как «ящерица» еще минимум трижды подавала признаки жизни. Будильник же в этот раз не успел разбудить его, затрещала селекторная связь. Не вставая, стенограф дотянулся до панели и прохрипел: «Халло!»
– Это я! – негромкий голос Янекысь, кажется, он соскучился по нему. – К тебе можно?!
Дверь отворилась из-за нее показалась голова Яны.
– Привет! – улыбнулся Сирей. – Входи, только если не будешь кричать и командовать!
Девушка послушно вошла и присела на край кровати.
– Что делать? – она удивленно вскинула голову. – Не понимаю…
– Ты не помнишь? – сказал Сирей, но удивляться не стал, слишком болела голова. – Ну и ладно! Не обращай внимания! Ян, но мне пора! Извини!
– Я знаю, - сказала, вскакивая, Янка. – Увидела твое имя на Доске.
– Вот оно как, - не выказав интереса, просипел Сирей, одевая комбинезон. – Ну пойдем!
Они вышли в коридор и расстались. В санчасти сейчас запарка, сказала она, наконец-то появилась работа. Они готовят оборудование для оказания сверхсрочной медпомощи. «Это хорошо, - думал Сирей. – Хорошо, но бесполезно».
Посчитав, что экипаж без прямого приказа сам займется разработкой планов Выхода, Капитан сильно ошибся. «Расчеты и соображения», как он их назвал, ему всучили только Бегбедер, Синкевич и, как это не смешно, Инженер-механик.
Капитан молчал, хмуро оглядывал присутствующих, вслух его мысли высказал Штурман, громко со вкусом выматеревшись.
– Наверное, вам понравилось таскаться сюда каждое дежурство? – вздохнул Капитан. – Ну что ж будь по-вашему!
– Может, все-таки посмотрите то, что уже есть? – заговорил Бегбедер и все повернулись к нему.
– То есть, вы думаете, что три отчета способны заменить три десятка? – Капитан сделал удивленную мину. – И что вы все будете ждать, пока я их прочту?
– Будем, - рискнул ответить за всех начальник станции и только затем неуверенно обвел всех взглядом. Как ни странно, но протеста никто не выказывал. Это заметил и Капитан.
– Будь по-вашему, - сказал он и сделал вид, что вчитывается в записи.
От нечего делать Сирей стал лазить по рамкам таблоида перед собой. Вышел на соединение с Библиотекой, долго глядел на мелькающие ряды виртуальных стеллажей, но потом, будто что-то вспомнив, быстро набрал в поисковом окне: «Орион».
Когда заговорил Капитан, он оторвался от монитора и успел перехватить на себе взгляд Бегбедера.
– Значит так, - начал Капитан. – Не скажу, что я нашел здесь то, что нужно, но, похоже, вы не хотите таскаться сюда лишний раз. Поэтому мы сейчас развернем «живое обсуждение вопроса».
«Обсуждение» длилось долго, Сирей, естественно, не принимал в нем никакого участия. Так же вел себя и Бегбедер, но он сидел мрачный и злой, часто хмыкал и барабанил пальцами по столу. Когда все закончилось, Капитан подвел итог, подробно расписал роли, кто, где, как долго должен находиться в момент «операции». Кто выйдет из корабля к Гостю, решится позже путем жеребьевки или голосования. А может, и того, и другого. На этом закончили и Капитан распустил собрание… на восемь часов.
Приходили по очереди Янекысь и Рас-Мюс, сидели у Сирея недолго и уходили. А ему не спалось. За два часа до времени «N» он оделся и вышел из комнаты. В коридорах он уподобился бездомному и бездумно шатался по переходам. Думал о том, что жаль Выход так сложен технически, иначе можно было бы послать кого-нибудь из нижних палуб. Наверное, Капитан тоже об этом думал. И, может, так и будет. Хотя вряд ли.
Уже возвращаясь, Сирей увидел у широких панорамных окон в Оранжереи начальника станции. Бегбедер стоял спиной к входу и лица его видно не было.
– Простите, - подойдя, кашлянул стенограф.
– А, это ты! Здравствуй! – мельком глянул на него Бегбедер и опять отвернулся к окну. Сирей уже хотел также тихо как подошел и уйти, но тут тот продолжил. – Не спится?
– Не могу, - сказал Сирей и решил признаться. – Вчера выжрал два флакона Эр Два и выспался за троих, наверное.
В бледном отражение на стекле мелькнула улыбка начальника.
– И ты тоже… - словно посочувствовав, сказал Бегбедер. – Тебя же Сергей зовут?
– Нет, Сирей, - слабо улыбнулся стенограф. – А «сергеев» вы больше не встретите.
– Чего так?
– Ну только если на нижних палубах…
– Стерилизация?
– Ага, - грустно подтвердил Сирей.
– Как страшно и смешно, - вздохнул Бегбедер. – Ни одного Джона, ни одного Сергея, ни одного Филиппа. Поля, Адама, Рейчел, Миллы…
Он все говорил и говорил, перечислял и не останавливался ни на мгновение. Имена выливались из него, как КУКС из генератора, ощутимой, видимой голубой массой. На вид безобидной, но отравляющей и губящей.
– Орион!
Сирей вскинул голову. Перечисление сгинувших имен вдруг иссякло и появилось это до зуда знакомое слово. Орион.
– Что вы сказали? – переспросил Сирей, надеясь, что ослышался.
– Это то, что ты искал в Библиотеке?
– Да, - неуверенно проблеял Сирей, не понимая пока, зачем это нужно начальнику станции.
– Зачем? – просто спросил Бегбедер.
Стенограф замялся: рассказать ли о «своем» Орионе? Так ведь на смех поднимут! И снова отбиваться придется, говорить, что он с детства не любит астрономию! Что и на корабль-то он попал случайно! Но он чувствовал в стоящем напротив человеке неиссякаемый запас доброжелательности и решил сказать.
– Видите вот ту звезду! – указал он точку в небе. – Будто красным подсвечена…
Бегбедер кивнул.
– Ее я звал «Орионом», - вздохнул Сирей.
– А почему «звал»? – полушепотом спросил Бегбедер. – Теперь что?
– Теперь? – также тихо ответил Сирей. – Теперь я знаю, что нет звезды «Орион», а только созвездие…
– Это ты прочел в справочнике, тогда на собрании, - спросил Бегбедер, а стенограф утвердительно кивнул. – Но это все, что ты успел прочесть?
И опять Сирей кивнул. Замолчали. Оба молча глядели на красноватую точку света на шестьдесят градусов от оси корабля.
– Ты был не так уж и неправ, - заговорил Бегбедер после паузы. – Это звезда – Бетельгейзе-альфа, та чуть повыше – Ригель-бетта, а вон та голубоватая – Беллятрикс-гамма. Все три входят в состав «Пояса Ориона», но это созвездие существует только для земного наблюдателя. Впрочем, как и все остальные…
– А что, - сказал Сирей, почти задыхаясь. – А что вы еще о них знаете?
Бегбедер набрал полную грудь воздуха и заговорил без остановки.
– «Орион» - одно из древнейших собственных имен, имя небесного охотника, которому и посвящено созвездие. Но по другой версии, так звали греческого музыканта, который своей игрой на лютне очаровал даже дельфинов…
Вот забавно! Улыбнулся Сирей. И тут дельфины!
А начальник станции продолжал:
– …звезда Бетельгейзе – это переменная пульсирующая звезда, ее период около 2070 дней и не совсем четко выражен. Температура поверхности около 3000 К, а светимость почти в 15 000 превышает солнечную. Название взято из арабского: Бетельгейзе - от ибт аль-джауза - плечо великана…
Бегбедер замолчал, Сирей странно посмотрел на него. Так странно, что тот не вытерпел и засмеялся.
– Этому же в Гимназии учат! – воскликнул он, но дожидаться объяснений не стал. – Только ты, похоже, эти занятия пропускал?
– Угу, - кивнул Сирей. – Извините, уже пора!
– Да-да, - спохватился Бегбедер. – Увидимся на собрании!
Он кивнул и направился к выходу из Оранжереи. Сирей окликнул его.
– Вы же хотите выйти к нему? – прямо спросил он. – Не так ли?!
Бегбедер пожал плечами.
– Не знаю… Но ведь и ты теперь хочешь?
Сказал и вышел. Сирей остался стоять у окна, пытался поймать себя на мысли, что эта «зеленая жаба» ему безразлична. Долго пытался, наконец ему это удалось. Только тут он понял, что дело не в «жабах», а дело в нем. Все дело в том, есть ли человеку место среди ему подобных. Может быть, зеленый гуманоид снаружи тоже был где-то лишним?
Тряхнув головой, Сирей выкинул из нее всякую чушь и пошел на Совет. У своей комнаты он встретил Янекысь, Рас-мюса и даже Жоэла. С последним он пообнимался, как будто прощаясь, пообещал вечером партию в шахматы. И пошел дальше.
На собрание удалось решить все запланированные вопросы. Часто звучала фраза: «на корабле должен быть один капитан» и также часто слышался крепкий штурманский мат. Совет решил наблюдать за операцией из Зала совещаний.
Янекысь и Рас-мюс стояли в Оранжерее – там были самые большие окна. Жоэл ушел к себе. Такой же затворник как Сирей, пробурчал Рас-Мюс. Переговоры «выходца» с Собранием транслировали по громкой связи на всю верхнюю палубу.
На глазах доброй сотни космических переселенцев из, кажущегося отсюда совершенно крохотным, отверстия в корпусе вылез небывало раздувшийся человек. Огромный вздутый скафандр, блестящее зеркальное «забрало», сто метров расстояния и скрипучий переговорник, изменяющий голос до неузнаваемости – все это делало невозможной идентификацию «космолаза».
Все сто человек затаили дыхание, когда их «парламентер» приблизился к «пришельцу». А делал космонавт все очень-очень медленно. Во-первых, из-за малоопытности, последние тренировки на живучесть были полтора года назад, еще на Земле. Во-вторых, промахнувшись мимо очередного поручня, он рисковал отстать от фюзеляжа более, чем на полметра – что было недопустимо, и почему, лучше не вникать. Так сказало Собрание. В-третьих, из-за элементарного страха – вдруг это существо чувствует себя в космосе, как рыба в воде, возьмет и отцапает руку контактеру?
И вот так медленно, невообразимо медленно, тянулся космонавт к «ящерице». А когда прикоснулся, она будто лопнула. Разлетелась на тысячи и тысячи мелких песчинок.
В динамиках, где до этого звучало лишь гундосое сопение да команды Второго помощника, раздался истошный вопль.
– Что?! Что случилось?! – загремел в переговорном устройстве голос Помощника. – Доложитесь! Немедленно! Почему оно ликвидировалось?! Что вы сделали?!
– Да вы же видели! – зашипело в ответ. – Ничего я не делал!
На минуту все стихло. Фигурка на Третьей Дюзе чего-то шарила и терла на месте, где раньше висел «зеленый пришелец».
– Эй там! – позвали динамики.
– Да! Что у тебя?! – отозвался Совет.
– Тут написано…
– Что?! Что написано?!
– Нацарапано! – замялся голос. – Тут матерно... Как штурман наш ругается…
Где-то недалеко от переговорника смачно выругались, но на этот раз вполне прилично.
– Понял! Возвращайтесь! – помедлив, отозвался второй помощник, голос Совета.
Динамики зашипели, хрип и писк перекрыл ответ. Фигурка на Дюзе стала подниматься в полный рост. Тяжелый протяжный вздох вдавил швы обивки, показалось, что задохнулся сам Корабль.
– Что он делает? – раздалось в толпе рядом с Янекысь и Рас-Мюсом.
– Он уходит… - тихо проговорил побледневший Рас-Мюс.
– Кто он-то?! – почему-то заверещала Янка. – Кто он?! Ты его знаешь?! Кто он?!
Рас-Мюс вдохнул, чтоб сказать кто, но не решился. Постоял так и ответил, одновременно с тем, как фигурка наконец выпрямилась, а двери Зала совещаний отворились:
– Он - это он…
Владивосток
Январь 2007
|
|