Муравей
На кораблике – кленовом листочке,
в роли паруса – листочек берёзы,
плыл малютка-муравей в одиночку
через грозы, по туманам белёсым.
Часто было муравью очень страшно.
Так, что к телу прилипала рубаха...
Но сменив рубаху плыл он отважно
через море своих собственных страхов.
И качали муравья злые волны –
черно – белая, обычная качка...
Плыл и плыл моряк под парусом полным
через море неудач-неудачек.
Вдалеке маячит берега лента,
и снежинки-чайки пО-небу кружат.
Всё когда-нибудь кончается чем-то...
Плыл малютка-муравей через лужу.
Вышивальщица
Вышивала я цветы,
Вышивала травы.
Всё, что видела кругом,
Всё легло на ткань.
Папа, мама у плиты
И сестёр орава.
Остро пахнет пирогом
И цветёт герань.
Вышивала я детей.
Дочку и сыночка...
Муж погибший и гробы -
Так себе узор...
А сегодня у дверей
Вышиваю точку,
Выметая из избы
Многолетний сор.
Что - то тянет на краю,
Не игла, а жало.
Нить моя оборвалАсь
На стежке простом...
Я всегда судьбу свою
Гладью вышивала,
Как же так, за что она
Вышилась крестом?
Каждый сам себе...
Каждый сам себе кузнец,
Не устала бы рука.
Каждый сам купец
И хозяин и слуга.
Разделив своё с чужим
Без терзаний спим, устав.
Каждый сам себе режим,
Каждый сам себе устав.
Вечных истин перебор,
Не терять бы верный тон.
Каждый сам себе собор,
Каждый сам себе притон.
Каждый сам себе судья,
Крест на спину, плачь, не плачь,
Терпеливо, без нытья...
Каждый сам себе палач..
Геронтолог и старик Хоттабыч
Вдох-ап,
астматический выдох беззубым ртом -
тох-тибедох-тибедох...
Для соседей он просто Хоттабыч.
Утром - плохо, вечером - тем паче.
Он и думает и мочится с трудом...
Выдох - тох-тибедох, ап - вдох.
Стук в дверь.
Он заходит. Решил нанести визит.
- Что-то стал я совсем плох...
И закашлялся страшно и длинно.
Тох-тибедох. Укол инсулина.
- Ох, доктор, что-то сильно у Вас сквозит..
И цветок у окна засох...
А недавно его сосед
Заскочил ко мне в перерыве.
- Доктор, а Хоттабыча больше нет!..
И рассказал с надрывом,
что, мол, двинул он в туалет
и упал, не дойдя, в коридоре...
- Нет Хоттабыча, доктор, нет!
Вот ведь горе-то, доктор, горе...
А нашли на четвёртый день.
(Что ж его так мурыжил Бог!?)
Детям было приехать лень...
Ведь не умер старик, подох!
Вдруг осёкся... Сидит, и плачет.
Шепчет: «Умер старик Хоттабыч,
не помог ему тибедох ».
"Momento more", -шепчет. Momento...
Он ведь тоже из моих пациентов.
Геронтолог и старуха Родена
Я учил своё ремесло
По старухе Родена...
Годы, годы...ох... - вода-пена.
Хорошо, когда есть весло,
а не синие, вспухшие вены.
В камень тело её свело.
Всё равно аромат тлена.
Свой мирок, горизонтов нет,
и крестами в памяти вешки –
короли, королевы, пешки –
склеротический полубред.
Между вешек – темень и плеши...
Аритмией, сердце во тьме –
Орёл-пауза-решка.
Боль везде, боль горит огнём.
Гнёт и давит к земле плечи.
Сколько выдержишь ты, человече,
к смерти горе тащить своё?
Умереть было бы легче.
Но нельзя ей. Нельзя... Её
Роден увековечил.
Курица
Я размахиваю крыльями без отдыха,
так, что ветки на смородине качаются.
Пыль давно уже повисла тучей в воздухе...
Всё равно летать совсем не получается!
Вверх подпрыгиваю... вниз тотчас же падаю
и расстроенная бегаю под сливами.
Я, наверное, немного полноватая...
Я, наверное, немного несчастливая...
Я, наверное, полётно-неумелая...
Можно злиться, можно плакать, можно хмуриться.
Лучше сяду и снесу яичко... Белое!
Я, конечно, тоже птица... Только курица.
Нам бы горести ваши
Нам бы горести ваши,
нам бы ваши печали!
Не в дороге вы даже,
вы, пока что, в начале.
Вы ещё не идёте,
мы уже в середине.
По колено в болоте
и по пояс в рутине.
Хлещут плети по спинам,
а по шее верёвка.
Слишком умным и длинным
предстоит калибровка.
Много пепла и сажи,
крови, пота и плача...
Нам начало бы ваше,
мы пошли бы иначе!
Садовник Эдемского сада
Садовник Эдемского сада, мужик без чинов и регалий,
лелеял укроп и клубнику, причёсывал райские кущи.
Все жители этого места трудами его восторгались,
гуляя по чистым дорожкам и вдумчиво семечки луща.
Покоем и благостным светом до края наполнена чаша...
И так день за днём, год за годом: посевы, прополка, поливы...
На совесть работал в Эдеме садовник от счастья уставший...
И стало ему неуютно... и грустно.. и даже тоскливо.
Ему надоели нектары и приторность райских печений,
ему надоели молитвы и гимнов елей под фанфары.
Чтоб уровень жизни повысить, познать остроту ощущений,
садовник решил подработать у топки в аду кочегаром.
*** (Педали и клавиши... )
Педали и клавиши... В трубах органа
звучание жизни длиной в партитуру.
Рисунок условности, Fata Morgana,
попытка слияния Moll-я и Dur-а.
Символика строгая нотного стана...
И детство – allegro и зрелость – andante...
По тактовым вехам текут неустанно,
сменяя друг друга, события, даты...
Летящие годы – финальное presto,
итогом, исходом – crescendo до forte...
Предчувствием смерти, заслуженной, честной –
Прозрачная ясность последних аккордов.
*** (Ну что, друзья, как будем умирать?)
Ну что, друзья, как будем умирать?
Обычно-незаметно или как-то
особенно, со вкусом? Например
как слово «Бог» на кончике пера,
как виртуозная, азартная игра
на взлёте заключительного такта,
как полурезультаты полумер...
Мы, зная чем закончится наш путь,
боимся неизбежности ухода,
а надо бы готовиться к нему
как... скажем... к выдоху готовим грудь,
как после выдоха готовимся вдохнуть,
как старая, дубовая колода
готовится к топорному клейму –
у каждого свой срок, своя черта
(в истории один бессрочный грешник –
раб вечной жизни, скорбный Вечный Жид)...
Пока потеет зеркальце у рта,
пока нас радует земная суета,
пока функционируем прилежно
решим, друзья, вопрос: как будем жить?
Обычно-незаметно или как-то
особенно, со вкусом? Например
как в мареве пустынном миражи,
как у художника в руках карандаши,
как дождевое, звонкое стаккато,
как лошади безудержный карьер.
Мы знаем чем закончится наш бег
(закат определяется восходом).
Не нам решать "зачем?" и "почему?" -
дадим покой уставшей голове
(как весело звучит:"разумный человек"!).
Пора понять, что мы всего лишь ноты
на стане, так похожем на тюрьму:
у каждого свой срок, своя черта
Прийдёт старуха и шепнёт небрежно:
«ну что ж, мой друг, идём, тебе пора»...
Пока потеет зеркальце у рта,
пока нас радует земная суета,
пока функционируем прилежно
решим вопрос: как будем умирать?
Обычно-незаметно или как-то...
Я вернулся с войны...
Я вернулся с войны с обмороженным сердцем. И грудь -
одиночная камера, клетка для чувства вины.
Я играл без азарта в безумную эту игру –
бестолковую жизнь... Я случайно вернулся с войны.
Ожидала меня, терпеливой и верной была
револьверная дочь, дама сердца, свинцовая дрянь.
(До сих пор мне мерещится взгляд из тупого ствола...)
Понимаю сейчас, что её игнорировал зря.
Я не верю богам. В их молчании помощи нет.
Но пока что молюсь. Что-то, видимо, тлеет... Пока...
Где-то в лёгких осколок засел... Это мой амулет.
Божий дар, знак внимания... Нет, я не верю богам.
Кто, скажите, из нас добровольно пришёл в эту жизнь?
Можно только уйти добровольно. А я всё тяну...
Где же пропасть моя? В конопле? В разнотравье? Во ржи?
Поскорей бы туда... И опять я иду на войну...
Осень. (Ваби-саби)
По вечерне-печальному саду
заходящего солнца расчёсы
и под ветром плывёт полосато
аромат увядающей розы.
Проявились деревьев скелеты
в роковой неизбежности пата,
по следам убежавшего лета
листьев ярко-шуршащяя падаль.
Перезревшие, в плесени, сливы,
бормотание ивы плакучей,
перешлёп уходящего ливня –
поцелуй тихо тающей тучи...
Осень, осень! Ты тоже седеешь!
Но не дуйся, не буйствуй, не кисни!
Ничего нет на свете святее
красоты умирающей жизни...
*** (На пляже резвятся щекастые дети)
На пляже резвятся щекастые дети, ваяют минутные замки у моря
и громко смеются и машут руками, когда их строения волны уносят.
Какая там жалость! Печали – ни грамма. Для них эти замки – потеха, умора...
Песка сколько хочешь, зачем экономить? Построить ещё? Да какие вопросы?!
Сидят старики, свои замки шлифуя, у моря с тоскливым названием «Вечность».
А годы, как волны во время прилива, клокочут, бурлят и терзают упорно
седины и плеши, отёкшие ноги, дрожащие руки, поникшие плечи.
Но хуже всего то, что годы как молот нещадно дробят под ногами опору.
Как тонко подмечено кем-то из мудрых, рискнувший родиться умрёт непременно...
И как ни рули, как ни жми на педали, несемся к итогу... На пляже, в панамках
играют, резвятся щекастые дети, хохочут и лезут в прибойную пену...
А волны смывают, а волны уносят седых стариков и песочные замки...
*** (В синей гостиной...)
В синей гостиной
по стенам картины,
тиной гардинной
затянуты окна,
зыбким узором
в углах паутина,
ваза стоит
на столе одиноко.
В спальне хрустальный
светильник пылится,
на этажерке
труба граммофона...
Фотопортрет:
пожелтевшие лица
важно застыли
на выцвевшем фоне...
Тихий отшельник,
хозяин квартиры,
выцвел как это
старинное фото...
Тонкий ценитель
пилюль и растирок,
верный клиент
пенсионного фонда,
гордый хранитель
событий вчерашних
старец сегодня
готовится к смерти...
«Завтра» лежит
у него на трельяже:
Чистые вещи
и деньги в конверте.
До свидания, до Страшного Суда
До свидания, до Страшного Суда.
Ухожу, не поминайте меня злом.
Нету выбора, туда или сюда...
Всё когда-нибудь пускается на слом.
«Ухожу»- так фигурально говорят.
Я лежу, на самом деле, как бревно.
Претенденты скорбно выстроились в ряд,
календарь напоминая отрывной.
Я осматриваю новые места.
Впереди меня и сзади-только Путь.
До свидания, до Страшного Суда,
помяните добрым словом кто-нибудь!
|
|