***
а все лицо его в морщинах
сражаясь с пишущей машиной
он слышит наверху сосед
наяривает лакримозу
и протекают пот и слезы
сквозь плохо набранный паркет
надежда ставшая гарниром
пирам попойкам и турнирам
гремит как смятый целлофан
ее недавние клевреты
в туман полуночный одеты
в туман полуночный в туман
из влажной искры извлекаем
он в ожидании трамвая
выстаивает кислоту
дождя идущего из душа
настолько прошлому послушен
что это видно за версту
застыв как перст в ночной парадной
он видит вдруг как листопадом
покрыт разрушенный асфальт
а наверху с смешком счастливым
сосед устав и обессилев
о стенку бьет свой старый альт
***
этот май как немой и пора
как в испуге сказала она
от бикфордова ночи шнура
отцепить свой карманный фонарь
у соседа сияет вовсю
лампиона в пятнадцать свечей
освещая подвал и ручью
преграждая дорогу ручей
из трубы зазвучавшей течет
и ликуют оружье сложив
как зародыши сдвоенных нот
эти выкидыши-малыши
кто живет этот тусклый подвал
превратив в королевский дворец
где на стенке артисткин плакат
и покрашен лежанки торец
где громадного вентиля круг
и скопленье зачеркнутых нот
партитура для партии труб
в реквиеме на проводы вод
от кого он скрывается там
из сарая кочуя в сарай
заикаясь посмешищем став
как покинувший рельсы трамвай
ночью нынче сражаются все
и резервные встали войска
персик мумми бродяжка сирень
нарушают весенний устав
и не в силах их сварку разъять
поседел постовой лепесток
как подросток познавший на пять
лишь закон сопряжения войск
видно толпы разрушенных слов
наводняют воздушную связь
и иудино дерево вновь
торжествует поодаль держась
***
и внезапно среди благоденствия и похвальбы
в пустоте вдруг ударит короткая вспышка в затылок слегка
мы простейшие и успокоились вмиг если бы
нам опять обьяснили как разум забрался сюда
и пока ты настырно живешь и скандалишь впотьмах
испаряя поклеточно тело в пустое пространство
над тобою смеются эстонка Ээва и туркменка Фатьма
и дитя с переполненным ранцем
тот кто разум забросил сюда и сраженье полов
понимал ли какую жестокую с нами затеял игру
перебрал ли потом свой гигантский гниющий улов
сети штопая голой рукой поутру
отшатнулся хотя бы на миг от цифири такой
или ждет на краях как на пляжах вскипающих бездн
окруженный советников неразличимой толпой
что сулят варианты иные изъянов наверное без
разум в этой своей современной одежде есть плод
неких менее сложных но более дьявольских сил
и его превращения есть лишь испорченный код
для того кто здесь не был и было б смешно если б был
ЭКСПЕДИЦИЯ
чернила прячутся
под крыльями пера
и компас врет
среди полярной ночи
наверно не дотянет до утра
чего уж там «наверно» - точно
мы на снегу
без спирта и галет
тем незаметнее граница
и те кого - мы знаем – с нами
нет
все чаще нам свои показывают лица
и то что смерть как выяснилось есть
волнует нас
все чаще и все меньше
как пар всходящий из подножных трещин
клубящийся окрест
2004
***
наши мысли не стоят того
чтобы тратить на них слова
и вводить в безвозвратный расход
что исчезло родившись едва
в безвозвратном восходе угла
не отыщет сбежавший игрок
над которым свихнулась пчела
горький высосав дрок
потеряла дорогу в закат
и носилась сама не своя
а в дощатом дому музыкальный гудел автомат
в темноте пировала семья
капля горького меда текла
по прозрачному краю крыла
что она напоследок брала
и несла на себе и несла
свой последний прохладный маршрут
до падения вниз сократив
с удивленьем на собственный труп
воззирая как новый сизиф
я к себе отношусь кое-как
ни в пирах нехорош ни в делах
так зачем мне красотка жужжа подает этот знак
словно я это клевер гречиха табак
а она все пчела
обращаясь к себе самому
ничего не могу разобрать
с самоедского не переведу
и она продолжает жужжать
свет снаружи не светит внутри
в ископаемую глубину
опускается солнца волдырь
и пожалте ко дну
и берите скорей как велит
безрассудство с чужого стола
то что там так прекрасно лежит
и над чем прожужжала пчела
***
Сергею Новикову
Объяснительная записка маленького тушканчика.
Он хотел бы стать листиком.
Но в это не верит. Местная мистика
теперь помогает реже, чем раньше.
Представь – и он избежать норовит
исчезновения. А на вид
в нем страха нет, и одни инстинкты.
И стеклянный глаз его говорит
в ответ тебе только одно: – Иди ты...
Он бы покинул свой сад степной –
там дует, и коршуны. То ли дело
в городе – если болеет стено-
кардией продолговатое тело,
то лекарь придет и подаст пилюлю,
сестрица подаст испить водицы,
сосед даст почитать про Юлию
и Ромео. Жесть подоконника птицей
будет топтаться и тихо похрапывать.
Капли the-ленина будут накапывать,
потом понесут иные пилюли,
и коридор будет тихо ухать,
а в столовой толпа урчать как улей,
жидкое пить и твердое кушать...
И забудется перистый стебель ковыльный,
и земля, продырявленная ходами
подлежащими в сказуемом пыльном
и затерянными сухопутными кораблями
излучающими запах кобыл. Мы
Плохо умеем страствовать. В наших
чувствах какая-то горькая каша,
и нет свободы, как мелкой соли.
Нам просто, отелотворенным тварям,
приноровиться к любой неволе,
обрести колодки, расстаться с даром,
на петлю пустив свой собственный хвост,
вышних штучек слабою тарой
лечь по стойке смирно в виду у звезд.
***
в той в которой стрелялся бекеше
он на некоем древе повешен
а точнее? точнее - распят
и его двое суток не снимут
а потом обессмертится имя
да и тех кто с ним не был простят
ему нет сорока это точно
многодетен два сына две дочки
молодая жена на сносях
и за нею какой-то голубчик
голубой и больной подпоручик
ударяет несясь на рысях
пресный путь он проделал во мраке
в дорогом но поношенном фраке
своих главных долгов командир
а вокруг ворошилось неясно
что задумали иконокластно
чтобы не сотворился кумир
но кумира себе сотворили
вот он виснет и в пене и в мыле
дел своих закусив удила
и в его современном уделе
боль проделала дыры и в теле
пуля делает дура дела
и толпа заполняет пустыню
снег песка и гора на картине
омывается чёрной рекой
и не вы ли в реке иорданной
отражаетесь раны а раны
как известно наносят рукой
и какой-то апостол петруша
отвращает и очи и уши
отрекаясь сначала зато
отрешившись и тут же раскаясь
завязав свою белую зависть
скажет славу ему как никто
запрягать сказал ревность и верность
но подковы прибиты неверно
и в грязи и слюне седоки
для заваленной снегом пальмиры
остальные негодны кумиры
нам нельзя чтобы средней руки
пожалейте грядущее наше
наш язык превращается в кашу
вспоминать научились – и всё
и качается орден на шее
понимаем а петь не умеем
и в часах не песок а снежок
и семитского вида товарищ
нас своею судьбой протаранишь
по прошествии пары веков
лет пяти десяти не считая
ибо грешная жизнь есть святая
для коллекционеров оков
и другие слепые орфеи
на такие ж польстились трофеи
и до срока взошли и висят
по бокам немощенной дороги
непонятно – рабы или боги –
и молчат
1987
|
|