Последний кентавр
Я взял из багажника лук и колчан
С последней, такой одинокой стрелою,
Чуть-чуть на ладони ее покачал,
Чуть-чуть оперенье поправил рукою.
Макнул острие в ядовитый отвар
И лук натянул в направлении бара,
Туда, где последний, уставший кентавр
Уставшую медь убирал с тротуара.
Он глянул на небо, потом на меня,
Сказал: А ты знаешь, пожалуй, приспело.
И я ощутил холодок от огня,
Который сжигал его тесное тело.
Когда он упал, зашуршала листва,
Прошел шепоток протокольно-бумажно,
Я, кажется, даже расслышал слова:
Последний кентавр, а вот дворник неважный.
Потом хлынул дождь, я подставил воде
Рубцы и царапины прожитых миссий,
И долго растерянно в небо глядел,
Как дворник, убравший последние листья.
Пепел
Над трубой появился дымок,
Затянули отходную дьяконы,
Этот парень - он многое мог,
Только пепел у всех одинаковый.
Что не мог - это бросить лассо,
И стрелок никудышный и аховый,
Не японский солдат, не Лазо,
Только пепел у них одинаковый.
Между чертом и ангелом жил,
Выбирал... Поиск истины, якобы,
А потом в одночасье решил,
То, что пепел у них одинаковый.
Все не верится нам, дуракам,
В то, что мы под копирку налеплены,
Но плывут и плывут облака,
Как и мы одинаково пепельны.
Де-факто
Тухнут звезды и рожки в кастрюле,
Топят печи да малых котят,
Мне грустить не пристало де-юре,
И де-факто меня не простят.
Полетел истребитель далече,
Полетел и компьютер надысь,
Вьется ангел, кусает за плечи.
Или чертик? Отстань, отвяжись!
Завернула Луна на веранду,
Завернула в сердцах оборот,
И опять восвояси. И ладно!
Так и быть, заверну бутерброд
В газетенку. И с верным баяном
На природу, подобно хлыщу,
Я де-юре веселый и пьяный,
А де-факто ... Де-факто - грущу.
Про фею
В отдельно взятом дворике, крест-накрест позабытом,
В оправе серой утвари улучшенных пещер.
Без лишней там символики - но крылья не отбиты! -
На пьедестале - шутка ли! - стоит не пионер.
Наверное обидели и вас, товарищ Сталин?
Не вам в военном кителе стоять на пьедестале.
Пусть пьедестал копеечный, но в снег, буран и дождь -
Там маленькая феечка, а не великий вождь.
Мужик - торговец нимбами, противник блока НАТО,
Подходит озадаченно и смотрит снизу ввысь.
Решает: как бы ни было - наверно так и надо,
И кем-то так назначено, в ком ты не усомнись.
Подходят стайкой дворники - отборные детины,
Они в забытом дворике почти непобедимы.
И закурив на холоде, судачат: Хоть убей,
Но пьедесталы в городе, вобще-то, не для фей!
Двор полнится идеями: Упала с самолета?
Крылатая красавица наткнулась на орлиц!
Как там бывает с феями? Быть может ждет кого-то?
А феям полагается не кто-нибудь, а принц!
Но только взять-то где ж его? Пускай не из столицы!
Хоть конного, хоть пешего, хоть плохонького - принца!
И даже к дню рождения - ни шпаги, ни копыт,
Ведь дворик, к сожалению, крест-накрест позабыт.
Вот тетенька в футболочке, с военной подготовкой,
Расскажет мужу-увальню про цели и момент -
Что надо все по полочкам, научно, с расстановкой,
А если щелкать клювами - опасный прецедент!
И дворники не щелкают, придумали затею -
Прикрыть лохматой елкою загадочную фею.
Тихонько шепчут жители - мол, как-то ни к селу,
Мол, елка подозрительно похожа на метлу.
В отдельно взятом дворике ни фей, ни елок - дырка,
Украсть в России долго ли? Масштабы не важны!
Мужчины-алкоголики бьют в грудь себя бутылкой,
Божатся, что не трогали и были не пьяны.
Живем как в глупом ролике, кляня сценарий всуе,
А дети в хмуром дворике смеются и рисуют.
И с детского рисуночка глядят на нас всерьез
Крылатая Снегурочка и Дедушка Мороз.
Друзья
Когда прозевал, не позвали,
По умыслу, или вдруг,
Когда перелетные твари
Не взяли с собой на юг.
Когда, умерев от скуки,
Ты тонешь в воронке дней,
Наверх поднимают руки
Друзей, друзей.
Дорога смеется, петляет,
Вот прямо, опять дугой,
Так часто друзья обгоняют
Тебя на денек-другой.
И ты, одурев от гнева,
Кому-то орешь, грозя,
Но молча уходят в небо
Друзья, друзья.
Наверное скоро наука
Нелегкий закончит бой
И каждому выделит друга,
Который всегда с собой.
Но, Боже, избавь мессию,
Мессиям друзей нельзя,
Их так предают красиво
Друзья, друзья.
Ночь, от ветра воют двери
Ночь, от ветра воют двери,
Перепачканный ротвейлер
Не на смех, не на забаву
Роет истово канаву.
Двери охают и воют,
Грубый ветер их ногою
Открывает, закрывает.
Двери воют, кто-то лает.
Не ротвейлер - тот все роет,
Не могу найти простое
Объяснение приметам.
Не могу найти при этом
Нож. С ножом бы было проще,
Ветер бешенно полощет
Занавески в дырках окон,
Кто-то лает. Хоть бы сдох он!
Ничего не понимаю,
Тот, кто-лает, может, знает?
Бродит ветер, двери воют,
А ротвейлер роет. Роет!
Как найти тропу в угаре? -
Через истину в бокале!
Озаренье, вспышка света! -
Ведь на самом деле это
Бродит ветер, воют двери,
Кто-то лает, а ротвейлер
(Им, ротвейлерам, под силу!)
Хочет выкопать могилу.
Вроде все предельно просто.
Но ... зачем такого роста?
Они из соседних миров
Они из соседних миров - из подвалов,
Их рвет на лоскутья пурга,
И что-то их ночью сегодня позвало
Собраться втроем у ларька.
Но что - непонятно. Тепло батареи
Не здесь - белый пар вдалеке.
Стоят и моргают, и смотрят, дурея,
На лампу на ржавом шнурке.
Качается лампа, качаются тени,
Шатаются мысли - невмочь.
Смешно - у троих недостаточно денег,
Чтоб выпить в тревожную ночь.
Что делать? Уходят. Пора восвояси,
В пещерную теплоцентраль.
Уходят, качаясь, а лампа не гаснет,
А в лампе звездою спираль.
Болтает шнурок полоумной звездою.
Немытые тени. Укор.
В январской пурге растворяются трое -
Гаспар, Бальтазар, Мельхиор.
Параллельные линии
Параллельные линии - бегуны-недотроги,
Параллельные линии - их не скрестишь как ноги,
Их не стиснешь до сини, пятерней шестипалой,
Параллельные линии, поперечные шпалы.
Расшумелись за окном тополя
Расшумелись за окном тополя,
Снова ветер на лету стопорят,
Машут ветками в оконный проем,
Я на кухне, и разгар сентября,
Я один, со мною два стопаря,
Значит мы на самом деле втроем.
Извивается натруженный мозг,
Пара спичек ... - как логический мост,
Тяжело когда совсем без моста,
Риторически дымится вопрос,
Холодильник заурчал - это тост,
Холодильник неплохой тамада.
Я почти-что капитан корабля,
Грызуны сегодня странный обряд
Совершили, робко уши прижав,
Убежали.
И в разгар сентября,
Я один, со мною два стопаря,
Я встаю -
у нас брудершафт.
Родина
Тебе, мой край, поклон земной.
Здесь пахнет жмыхом и овином,
Здесь жирный гусь с гусиным сыном
Гуськом идет на водопой,
И сало капает тропой.
Здесь под хвостом орет вожжа,
Поют собаки подзаборно,
А дед Семен не ест попкорна
И кроет матерно США,
Глотнув чуток для куража.
А дед Семен живет один,
Он до сих пор хранит гранату -
Да мало ли, вдруг будет надо?
В Столице не был. Ржет: Ну блин!
Зато в войну он брал Берлин.
Прорвался голос малыша:
Здесь русский дух, здесь ... (многоточье)
Здесь столько, что скупые строчки
Затупят меч карандаша.
И где-то здесь ... моя душа.
Собака
Ночь. За окошком тонет
Месяц - не хочет плыть.
Собака осталась в доме
Собака устала выть.
Собака глядит на месяц
С древней тоской дворняг,
И слушает звуки лестниц,
И ловит носом сквозняк.
Потом, поглядев на фото -
Она, и хозяин там -
Пойдет и нальет - всего-то! -
Каких-нибудь двести грамм.
Грянет на кухне выпью,
Пугая соседский люд,
Отставит стакан, не выпьет,
Собаки - они не пьют.
Выйдет во двор: Прохожие,
Звездочки сигарет,
И не замечая кошек,
Будет стараться след
Взять. Впереди - награда
За месяц, ночь и мороз:
Больничный покой. Палата.
В ладошку холодный нос.
Так получилось, этот мир – таков
Так получилось, этот мир - таков...
Придумавшие каменных богов,
Смотрели с точки зрения портного,
И вскоре, подобрав другой костыль,
Кумиров заменили на холсты.
Холсты и фрески - славная обнова.
Не обойдя ни рыжих, ни рябых,
Ко всем, ко всем с экранов голубых
Приходит новоявленная мода,
Не помянув ни так, ни за глаза,
Они уже меняют образа
На чье-то свежевыбритое фото.
А где-то... на востоке, например,
Пока еще темно пенсионер,
Один при заедающих курантах,
Взбирается на узенький карниз
И вновь заводит старый механизм,
Удерживая небо на атлантах.
В некрологах я потом узнаю
В некрологах я потом узнаю -
Кто меня... и я кого люблю,
Что дорогу пьяному трамваю
В пустоте ночной не уступлю.
Переедет он, шатнувшись резко,
Устоит - не глиняный колосс!
Я, пожалуй, не расслышу треска
Из-за стука бешенных колес.
Огорчится пионерский скверик,
Вспомнив почему-то общепит,
А избитый жизнью пионерик
Напоследок звонко протрубит.
Будет все тип-топ, без нареканий,
Но пока все смотрят на меня,
Под шумок проворные цыгане
Уведут железного коня.
Я останусь, брошен как попало
Из под круглых, гибельных копыт,
Может статься, параллелен шпалам,
Перпендикулярен, может быть.
Что там будет дальше, я не знаю,
А пока что, в середине дня,
Я смотрю, как пьяные трамваи,
Чуть шатаясь, едут на меня.
Поездка
Мы ехали молча, играла пластинка,
Троллейбус на горной дороге трясло,
И пел, заикаясь, по-моему Глинка,
А может Чайковский. Он пел про весло.
Про то, как сжимая в ладонях шершавых,
Веслом протыкаешь семнадцатый вал,
Дрожал и вибрировал голос картавый,
Что он заикался, уже я сказал.
Но он заикался от горной дороги,
Сбоила пластинка, совсем не певец!
Он, судя по голосу, был одноногий,
Почти как Кутузов - солдатский отец.
Я сделал потише. Пластинка не смолкла,
А стала погромче, как будто в укор.
От гневных куплетов полопались стекла,
И я догадался - поет-то шофер!
Я только с трудом удержался от крика,
Ну разве не ужас, когда в Новый Год,
Шофер - одноногий, картавый, заика -
По горной дороге троллейбус ведет?
Нельзя было медлить - шофера я скинул,
Я знаю педали, и это спасло,
И слышалось долго, как сзади мне в спину,
Картавое эхо поет про весло.
Зазывалы на погосте
Зазывалы на погосте - ну, деньки!
Заходите, типа, в гости, мужики.
У калитки прутья гнуты, есть швейцар,
А одет-то, фу-ты ну-ты - прямо царь!
Только зря под формой прячет он клыки -
Ни за что не одурачит, мужики!
Ежли вникнуть в землю, Богом притворясь,
То в земле добра не много - токо грязь.
Ох, настырен! - все буклетики сует.
Взял буклетик, взял билетик - и вперед?
Но ведь это не котлета, не гарнир,
Чтобы так вот, по буклету бросить мир.
Мы ведь люди а не звери - мы в пальто!
Чтобы на слово поверить? Ни за что!
Нам бы ручками - потрогай да погладь,
А они как раз не могут показать.
И пущай призывно светят огоньки,
Но не купишь нас всем этим, мужики!
Мы отложим, как ни тяжко нам, вопрос,
Так как сервис их пока что не дорос!
Коровьи страсти
Светила Луна, только свет был не жаркий,
На ветвях задумчиво бдели сычи,
А снизу, в кустах суетились доярки,
Доярки корову искали в ночи.
И в чаще глухой, где полно мертвечины,
Где жадную пасть отворил буерак,
Без крика "Стоять!" и без всякой причины,
Напал на доярок зловещий маньяк.
Кукушка кукукнула. Ночь. Полвторого.
И тут закричал полоумный злодей!
Кричит им: Я съел эту вашу корову,
И время пришло перейти на людей!
Двенадцать доярок схватили маньяка,
Скрутили под светом далеких планет,
И вдоволь избив на краю буерака,
Вспороли живот - а коровы там нет!
Подворотнями
Подворотнями бегал парень -
Для здоровья а не от скуки,
А чтоб лучше руки пропарились,
Он в перчатках держал руки.
Хулиганы в стране. Правда ли?
Это правда. Полно в осень!
И они его останавливают,
И они прикурить просят.
Парень брови досадно хмурит -
Озадаченный, в непонятках -
Неудобно давать прикуривать,
Если в боксерских перчатках.
Но нашелся и тут с ответом,
Говорит им: Козлы, батуты!
Не курю, и вам не советую,
И бежит обычным маршрутом.
И тогда хулиган, тот, что толше,
И преймущество имеет в росте,
Говорит: Этот парень - хороший!
А курить, пацаны, надо бросить!
Ко мне вчера зашел Василий
Ко мне вчера зашел Василий,
Ну, посидели, покурили,
Какой-то тост провозгласили,
Разбили, чокаясь, стакан
(Как это принято в России),
Потом провалы и туман.
И вот, вблизи аэропорта -
Пришельцы скользские от пота,
Но было важно отчего-то
Пришельцев именно душить,
И хоть порой душила рвота,
Мы их душили от души.
Потом нам выдали награду,
Все веселились, были рады,
Сам президент назвался братом
И жарко-жарко целовал,
Подняли тост - так было надо,
Потом туманы и провал.
Я очутился в нашем мире,
В звонок противно позвонили,
Потом противно колотили
Ногою в дверь что было сил.
Я поглядел в глазок - Василий,
И знаете, я не открыл.
|
|