***
Не в Рязани, не на Гатчине,
Где поэтов пруд пруди,
В обветшалом балаганчике
Недалёкой Залихватчины
Меня, матушка, роди.
Говорят, что там рассветами
Любоваться, чёрт возьми, –
Самый первых грех, поэтому
Там родятся не поэтами,
А нормальными людьми.
Пусть услышит ветер утренний
Глас младенца на версту.
В балаганчике прокуренном,
В нищете да бескультурии
До залысин дорасту.
И другого мне не надобно,
Мне другое ни к чему.
Обогреть полнеба радуга
После ливня была рада, но
Не случилось по уму.
В недалёкой Залихватчине
Встречу старость и, звеня
Бубенцами, не иначе как,
Буду петь, что Залихватчина –
Это родина моя.
***
Дело к весне, похоже, и на душе покойно.
Солнце – котёнок жёлтый – трётся о подоконник.
Тихое небо в радость. Робко рассвет печалит.
Точно в такое утро как-то меня зачали.
Родственно, близко, тонко всё, что доступно взгляду.
К чёрту дурные мысли, мысли дурные к ляду.
Только не отсчитайте мне от рожденья осень.
Осенью всех поэтов, мягко сказать, заносит.
Милый такой котёнок, и не беда, что жёлтый.
Трётся, засранец, трётся о подоконник жопкой.
Дело к весне, похоже, и холодок – по коже…
Я от печали нынче радостно невозможен.
Мне от печали нынче весело и покойно.
Трётся котёнок жёлтый, трётся о подоконник.
***
Фиолетовый замок из нежных фиалок
Для Жужу, для прелестной Жужу
На высоком холме, где безумен, где ярок
Беспокойный рассвет,
Я сложу.
Будет ветер ненужным, уставшим, вчерашним.
Надо мной посмеются слегка,
Зацепившись за шпиль фиолетовой башни,
Разодетые в пух облака.
Из окошка шершавой ладошкой помашет
Мне Жужу. Дорогая Жужу,
Нет прелестней тебя, нет милее и краше
В целом свете, как я погляжу!
Пусть тихонько шумят вековые дубравы
И зелёные травы! Пролью
Возле замка Жужу – ах, я буду забавен –
Беспокойные звуки лю-лю.
Для прелестной Жужу я из нежных фиалок
Фиолетовый замок сложу
На высоком холме, где безумен, где ярок
И рассвет, и…
Влюблённый в Жужу.
***
В миру пребываем посредством иллюзий
И часто грустим не о том,
Что лямок не тянем, что баржи не грузим,
Что песен уже не поём.
Идиллия жизни. И гнёздышко свито,
И сытый голодному – друг,
И всё, что проходит сквозь донышко сита,
Мы держим на линиях рук.
Не много ли счастья отмерено? Впрочем,
Когда раззудится плечо
По Матушке-Волге, по отмели прочной
Вальяжно идём бечевой.
***
Ей мечталось вечерами, что в ромашковой рубашке
К ней приедет милый мальчик на оранжевом барашке.
Не на конике лиловом, не на красном лясапеде –
На оранжевом барашке милый мальчик к ней приедет.
Тренькай, бренькай, не тужи –
У неё такая жи…
Ей хотелось до рассвета (охуительная строчка!)
От ромашковой рубашки не оставить лепесточка.
Не от чайно дикой розы, не от дико чайной кашки –
Лепесточка не оставить от ромашковой рубашки.
Тренькай, бренькай, не тужи –
У неё такая жи…
Но не едет милый мальчик на оранжевом барашке,
Потому что милый мальчик (без ромашковой рубашки)
От заката до рассвета пишет буковки и точки –
О барашке, о рубашке охуительные строчки.
Тренькай, бренькай, не тужи –
У него такая жи…
Коктебель
Привидится вечер, уныл и взъерошен,
На тысячу вёрст ни души,
И море – как будто
Некстати Волошин
Дешёвым портвейном стошнил.
Скалистый хребет перетянут закатом,
Навеки почивший дракон.
И мысли о жизни
И смерти захватят,
И вряд ли споёшь о другом.
Какие тропинки, сплетенья какие
Невидимых глазу чудес!
Не хочешь, а выпьешь,
И враз переклинит,
Да так, что поселишься здесь.
***
Входила в дом и выходила в сад…
А я сидел в берёзовой беседке
И наблюдал сквозь тоненькие ветки,
Как совершает лёгкий променад
Виновница полжизни невпопад.
Я наблюдал: вечерняя хандра
Спадала потихоньку, еле-еле
Струился свет на травные постели
И сыпалась июльская пора
На месяц совершенного бедра.
И наблюдал я, и душевный Бог
Маячил между грядок, между нами,
А проще говоря, нас Бог динамил,
Прикинувшись, что якобы неплох –
Искоренит в саду чертополох.
Покойно было, мертвенно, легко.
Я верил Богу, Вам, себе нередко,
Казалась жизнь берёзовой беседкой…
Но я махнул изящною рукой
На Вас, на Бога-душу и покой.
***
Напоминай мне чаще. Понесло
За три квартала славу, точно дым,
О том, как я небритое ебло
Поклал на то, что дорого другим.
Напоминай, не бойся, не впервой.
Останусь в неоплаченном долгу.
Я даже в этом быть самим собой,
Мой милый друг, назло тебе смогу.
Напоминай. Нет дыма без огня,
Нет друга без врага, нет правды. Ведь
Терпеть хулу такого же, как я,
Намного проще, чем себя терпеть.
Быть первым среди прочих нелегко,
Но ты, прошу, хотя бы невзначай,
Напоминай мне, кто я есть такой,
Напоминай, прошу, напоминай.
***
Убогая часовенка у Бога я,
Забитая, без окон, без дверей.
Стою себе, как баба кособокая,
На паперти лоснящихся церквей.
Ни милостыни мне уже на старости,
Ни голоса, ни шёпота. Вокруг
Шиповника размашистые заросли,
Овраги да невытоптанный луг.
«У неё на окошке герань…»
В. Высоцкий.
Ещё одну затейливую грань
Бессмертия
Навязывает мне
Бесчувственно поблекшая герань
В твоём незанавешенном окне.
Я постоянно думаю о том,
Что увяданье – Бог
(От сих до сих),
И, как ни осеняй себя крестом,
Не станешь воплощением святых.
Бессмертие не всякому дано.
Я не гонюсь
За белкой в колесе.
Со мною мир пребудет заодно,
И с миром я прибуду насовсем.
***
Позову, только ты не ответишь...
Ты пойдёшь стороной листопада
Примерять тополиную ветошь
По-осеннему скучного сада.
Всё тебе – золотая обнова –
И пожухлые листья, и старость.
Мне бы неба чуть-чуть голубого,
На другое уже не позарюсь.
Мне бы солнце, его половинку
Или меньше – погаснувший светоч.
Ко всему привыкаю, привыкну
И к тому, что ты мне не ответишь.
***
Ничего не будет, ничего.
Ни плохого, ни хорошего не будет.
Ворошу условно кочергой
Угольки спланированных буден.
И глаза у прошлого черны,
И такие же у будущего – сверьте.
Даже сны, и те обречены
Под один раскручиваться вертел.
О любви уже не говорю,
Не пишу я, не выласкиваю дум я.
Изводить рассудок на корню –
Маета отъявленного дурня.
Ночь нежна
Ф.С.Фицджеральду.
И только смерть способна отрезвить…
Сквозь щель в окне, ржавеющие ставни,
Проглядывает солнце на грязи,
Лечебной грязью потчуя суставы
И голову, скрывающую воск
Под черепной коробкой, и рассудок.
А над окном расширенный киоск
Ликёро-вино-водочных сосудов
Уже открыт… Но, кажется, нежна
Не только ночь прошедшая, не только
Увлекшая под лезвие ножа
Неделями незастланная койка…
Сошедшая со временем с ума
Жена, в которой жил, с которой даже
Делил друзей, знакомая, весьма
Приятная на внешность секретарша,
Любовница, неначатый роман,
Эпоха обличительного джаза…
Всё нежно мне, ведь я уже не пьян,
Совсем не пьян, два дня не пьян ни разу.
Два дня как выбрит, вымыт паразит,
Почищен фрак и выглажен до нитки.
Способна смерть любого отрезвить
Безжалостно, легко, с одной попытки.
«Душа стеклянная, кого ты ждёшь, звеня?
Смотри, расходятся любившие меня…»
Бахыт Кенжеев.
Гляди-тка, подворотней семеня,
Уходят нелюбившие меня,
Надменно не оглядываясь даже.
Уходят от меня как можно дальше –
Кто кучками, а кто по одному.
Те по сердцу, а эти по уму.
Гляди-тка, я и сам уже не против
Просеменить за ними подворотней.
***
Закрыть окно, задёрнуть занавеску
В отместку солнцу и луне в отместку,
И, может быть, представится иное –
Не опустевший двор, зажатый в клещи
Двух угловых домов, а то, что хлеще
Метафоры, надёжней паранойи –
Желание любить и быть любимым
Возвышенно, восторженно, былинно.
***
Капризами грозы наскучат вёсны
Причудливым, волнующимся, юным…
Небрежно налегающий на вёсла,
Закатывая стынущие луны,
Седеющий, ворчливый, неомытый –
Невыносим, до дьявола несносен! –
И он уплыл, оскалившийся мытарь,
В такую померанцевую осень.
***
Из чайной чашечки коньяк горячий с шоколадкой
Я пью который день подряд, мой милый друг, украдкой.
И сладок миг, и горек вкус. Душе не до печали.
Был послан трезвый образ жи, предписанный врачами.
Мне хорошо, мне хорошо. Я без причины весел.
Спадает тонко на окно как занавеска плесень.
Гори, гори, моя звезда, гори, гори, не падай.
Не заменить твой яркий свет ни рампой, ни лампадой.
Ах, эти странные врачи! И сами мы с усами.
Кто сможет выразить в стихах всю глупость предписаний?
Кто сможет высказать в словах, как сказочку поведать,
Что лечит от ненужных дум таблетка до обеда?
Ещё чуть-чуть, один глоток – и позабуду вовсе
О том, что за моим окном решётчатая осень.
О том, как я, мой милый друг, себя в такое вляпал.
Давила правильная жизнь мне на сердечный клапан.
Трепала, точно пацана нашкодившего мамка.
У чистых помыслов совсем нечистая изнанка.
Гори, гори, моя звезда, а я допью украдкой
Из чайной чашечки коньяк горячий с шоколадкой.
Сольвейг
Она не умела петь,
Была безголоса,
И всякий смотревший вслед ей,
Смотрящий косо,
О ней говорил: больная,
Но в этом слове
Ей слышалось только имя,
И только Сольвейг.
Она проходила мимо,
Стелила белым –
Дороги белее были,
Чем колыбели.
Коснется кого-то взглядом,
Как ноту словит
И… снова поёт о мёртвых
Немая Сольвейг.
***
И было всё, и ты уже была,
И дети намечались, и февраль
С упорством молодой домохозяйки
Мыл окна на рассвете добела
И рисовал порхающие стайки
Амурчиков на стёклах, снежный вальс,
И ветер был, и ты уже была…
И газовая, старая плита
На шесть квадратов кухни, и тепла
Достаточно – не думать о камине.
О том, что надо щели залатать,
Не думал я, и не было в помине
Ещё зимы, а ты уже была,
И ветер был, и старая плита…
И было всё без боли, не до зла.
Изгиб дивана шею не ломал,
Когда в мои трясущиеся руки
Ты грудь свою малиново несла,
А на плите взволнованная турка
На белом рисовала терема
Кофейной гущей. Было не до зла.
И ветер был, и ты уже была
Намного старше. Господи, прости.
Я забываю прошлое, вестимо.
И, кажется, теперь, без бла-бла-бла,
Теряет жизнь тепло, теряет стимул…
А детям удаётся подрасти,
И всё, что было – ты уже была.
***
А снега-то, снега насыпало.
Деревья по грудь занесло.
В загуле метелица сиплая –
Дородная баба с веслом.
В загуле. Дороги растасканы.
И мечет, и рвёт – горяча.
Такая обнимет неласково
И шею свернёт невзначай.
***
Ветер вьюжен, ветер вьюжен
За окном. В окно. В окне.
Был бы я кому-то нужен,
Был бы кто-то нужен мне.
Забродили мысли, скисли,
Настоялись в голове.
В одиночестве от мыслей
Можно и осоловеть.
Я в окно глазами воткнут,
Точно нож калёный в грудь
Друга. Надо выпить водки,
Помолиться и уснуть.
Эй, вы, люди-человеки!
В грязь лицом ложится снех.
Если грешен, то навеки,
Если вечен, то за грех.
Спать пошёл, к чертям собачим.
Успокою сердце. Но…
Что за сука снова плачет
Мне в открытое окно?
То ли я на этом свете,
То ли я уже на том.
Кто там?
Ветер.
Кто там?
Ветер,
Ветер, ветер под окном.
Выпью водки. Водка кстати
Убежавшему с ума.
На мою срыгнула скатерть
Снегом пьяная зима.
От себя не отмолиться,
От себя не убежать.
Кто там рвётся белой птицей
В мою комнату опять?
Это ветер. Ветер вьюжен
За окном. В окно. В окне.
Только ветру я не нужен,
И не нужен ветер мне.
***
Всё суета, мой друг, всё – суета.
Не говори восторженно, не думай,
Что, добежав до возраста Христа,
Сумеешь в одночасье наверстать
Упущенное в молодости, друг мой.
К чему такой возвышенный посыл,
Мол, если надо – прошлое догоним?
…Всё то, что ты когда-то упустил,
Спокойно умещается в горсти,
На детской помещается ладони.
***
Над опустевшим переулком,
Где даже ветер недвижим,
Взлетим, душа моя, покурим
За неудавшуюся жизнь.
Нам будет радостно и больно,
Плененны будем и вольны
Разрезать небо голубое
До основания луны.
Оставим прошлое, помянем.
Печаль от сердца отлегла.
Последний раз играет пламень
В размахе нашего крыла.
Сретенка
«Это место не стоит скорби…»
Е. Рейн.
Было предрешено.
Перед свадьбой
В разбитое зеркало
Погляделся. А как хорошо
Мы гуляли по Сретенке.
За ларёчками ларь –
Не пройдёшь,
Непременно затаришься,
И последний фонарь
Станет первым товарищем.
Был приветливым день,
Было солнце
Таким непосредственным,
Что почище блядей
Обнажалось на Сретенке.
Разгуляться – пустяк.
Проявляешь
В горячке усердие
Больше чем на пятак,
Меньше чем на предсердие.
Покатилась Москва –
Ей что в горку, что с горки –
По Сретенке.
Мне теперь тосковать
И на прошлое сетовать.
***
Ослепший Моцарт кутается в плед,
Прижав к себе продрогшие колени.
Уже написан реквием, отпет
Глотнувший яда мученик Сальери.
Какой сегодня день и год какой?
В каких одеждах тени с пьедестала?
В лечебнице уверенный покой,
Пока рука до горла не достала.
Пока ещё он помнит о тепле,
О дочерях и бедной Кавальери.
И кутается, кутается в плед,
Прижав к себе продрогшие колени.
И спит в трактире пьяный музыкант –
Пока ещё доволен, верен, кроток,
Но в окна занавешенных зеркал
Уже вовсю глядится смуглый отрок.
Разлив дорог – весенний дорог плен.
Извозчик. Помутнение поверий.
Ослепший Моцарт кутается в плед,
И напевает реквием Сальери.
***
Надо бы новый костюм, обновить гардероб мне,
Охолонуться, подстричь аккуратно усы,
Пару причин подготовить для жизни загробной,
Туфли купить. (Не лежать же мне вечно босым!)
Словом, себя обозначить к последнему шагу –
Окна открыть, пораскинуть спокойно мозги,
Соком запястья вскормить перочинную шавку,
Шею намылить и мёдом намазать виски.
Что же ещё? Написать завещание? Бросьте!
Некому, стало быть, нечего мне завещать.
Всё, что имею теперь, это кожа да кости,
Глупое слово “прости” и пустое “прощай”.
Всё, что теперь получается, это неважно,
Мягко сказать, в этом нет убедительных тем.
Выпит рассвет, опустевший стаканчик бумажный
Может наполнить закат, а потом… а затем…
Что же ещё? В голове ни рубля, ни верлибра.
Нынче весна, значит, можно – шагал без плаща.
(Туфли, костюм, безопасная бритва.) Обрыдло
Глупое слово просить и пустое прощать!
Вроде бы всё. Не упущена даже причина,
Пара причин, упомянут некстати Шагал.
Сделано дело, смотрите, отважный мужчина
Чинно рванул под уздцы и вперёд пошагал.
***
В прошлый век ухожу
Без оглядки на век настоящий.
Среди мёртвых поэтов
Я самый изысканный труп.
Неживые глаза
На могильные камни таращит
Желторотый закат –
Мой навеки единственный друг.
В прошлый век ухожу.
Все мы в прошлое как-нибудь канем.
Проявить силу воли
И с богом уйти до морщин.
Нарисуйте меня
Позолотой по чёрному камню
Сумасшедшим немного,
Улыбчивым, глупым, смешным.
|
|