Раскувыркино детство
раскувыркино детство саманное жаркое
в южном городе с местным гортанным наречием
с перепевом фонтанов с тенистыми парками
и с таким нескончаемым праздником - вечером
здесь прохлада приходит под утро но с криками
разудалых торговцев сбегает испуганно
– кисли-и-ё молёкё-о – проплывет над арыками
– жарен-ни буршлакы-ы – как ошметки от ругани
а еще как-то к нам завернул дядя Боречка
после третьей отсидки случайной по мелочи
он рубашку в полоску зачем-то звал бобочкой
приводил с собой женщин – не брови а стрелочки
брал гитару и пел со степенным достоинством
про бульварную грязь и про туфельки белые
через несколько лет сообщили что в поезде
" Нарьян-Мар – Туапсе" обнаружено тело и
в полосатой рубашке в нагрудном карманчике
на любительской фотке со мною в обнимочку
дорогой дядя Боречка машет стаканчиком
с недопитым вином – вот таким был тот снимочек
ракувыркино детство потуги стиляжные
зачесаться под Пресли и мылом пригладить их
непослушные волосы и пока влажные
красоваться на улице с корешом Владиком –
сами шили клеша с разноцветными клиньями
твист и шейк танцевали не хуже чем полечку
и учились дымить – уходили за линию
где когда-то сидел и курил дядя Боречка….
Пчелиный город
1
а поскольку пчелиный город остался бесхозным
по причине внезапной болезни сварливого деда
неполных 14 лет округлили в понятие "возраст"
и отправили в горы сидеть до скончания лета
и жужжащий народец возвел на престол халифата
инородное тело – не крылья а только лопатки
под ковбойской рубашкой с заплатками старшего брата
и двух тощих собак привязали у старой палатки
и крутили хвостами жару лопоухие слуги
и просили защиты когда завывали шакалы
прижимаясь всей шкурой к ногам и дрожали в испуге
а дождавшись рассвета валились на землю устало
где расшитый парчою халат и тюрбан золоченный?
о халиф-повелитель прости недостойных но надо
обходить свое царство с горящей дозорной свечою
и сжигать темноту в закоулках ночного Багдада
правоверные жители города спите спокойно
драгоценные камни как звезды сверкают над вами
то Сезам отворил свои двери и льется в ладони
несказанного света струя отражаясь горами
все спокойно в Багдаде на час и на целое лето
быстротечна лишь только прохлада в минуту восхода
всемогущего солнца – привет трудовому народу
что уже зажужжал и купается в золоте света
2
плато обрывает каньон там на дне беспрестанный поток
размывает время на золотинки песка и галечника
как похотливо пчела сосет прозрачный цветок
не обращая внимания на этого мальчика
что стоит по пояс в сухой шелестящей траве
возле глиняного клыка обветшавшего мавзолея
мусульманский забытый Аллахом погост а за ним чуть правей
дорога в горный кишлак нет не так – чуть левее
да левее ты вспомнил – там грелась на солнце змея
обитатель и сторож могил смертоносная эфа
из-под ног улетала и билась в осколки чужая земля
пробивая насквозь запоздавшее эхо
он лежит в темноте широко распахнув глаза
и не знает что ты наблюдаешь за ним отсюда
если даже хотел – что бы мог ты ему сказать
разве только погладить копну перезревшего в солнце овсюга
что спадает на лоб – разве ты повелитель судьбы
и готов изменить с этой точки отсчета движенье
в мир холодных ночей и враждебной глухой ворожбы
непомерной тоски и бесцельного круговращенья
на заснеженных улочках маленького городка
в ожиданье конца позабыв ожиданье начала
пресыщение гонит пчелу из увядших объятий цветка
но еще золотится песок на речных перекатах провала…
ахеец
слышно как дышит кротовая ночь
в розовых пальцах
полуслепые глаза укрывая от горечи света
памяти
знаешь наверное глупо пытаться
думать что ты еще жив
и помятой газетой
хрипло шуршать и отыскивать старые даты
перебирая осколки прошедшего
тусклую смальту
и составляя узоры придумывать то
что когда-то
не было вовсе а просто приснилось
как маленький мальчик
с острова Мальта нет-нет еще раньше –
с Итаки
вышедший в море вослед за героями чтобы
выпить бессмертия чашу
бедняге циклопу
выбив моргало в кутийной
бессмысленной драке
нет не бессмертьем а скорбью поила Гекаба
и проклинала убийц до последней
свинцовой минуты
мрак Геллеспонта похож
на российский декабрь –
темен и страшен и дна не увидеть
укутай
щеки и нос в меховое удушье
напрасно
холод забвенья пробьется и выстудит
вызвенит душу
зря моя Клото ты ладишь колечико-прясло
ножницы в быстрых руках у Атропос послушно
перерезают железную нить и сорвутся
каплями в Лету и канут ахейские души
только один все плывет но и он
не захочет вернуться –
в брошенном доме зимой и тоскливо и скушно
Дружеский визит лейтенанта французского флота
в город Санкт-Петербург
Литейный лето лейтенант
литавры латы литургия
и совершают променад
в аллеях женщины нагие
сплетенье лент алеет над
и Летним садом и Канавкой
и был бы рад маркиз де Сад
сесть мотыльком на голый зад –
притих проколотый булавкой
латунь жары литье воды
летящий лоскуток сирени
оставив мокрые следы
санкт-петербургские сирены
нас увлекают пеньем в ад
им подпоют кларнет и флейта
а лейтенант вернется в Нант
и отстегнет свой аксельбант
и вспомнит вечером у рейда:
Литейный лето Летний сад
литавры латы литургия
не лейте в рюмки лейте-нант
вина с названьем ностальгия...
новоселье
на вашем потолке живут соседи
с той стороны и ходят взад-вперед
вам кажется что это крыша едет
а может быть совсем наоборот -
вы сами едете куда-то сидя в кресле
в квартире перевернутой вверх дном
и путевой обходчик ноги свесил
и машет вам в окошко сапогом
мир опрокинутый истерзанный весною
и гулким воркованьем голубей
с ожившим запахом травы и перегноя
в котором затаился скарабей
с водой вверху и небом под ногами
с абсурдным построеньем плоскостей
где мечется покинутая вами
измятая бессонницей постель
причудливый таинственный прозрачный
по фазе сдвинутый наискосок и вбок
весь этот мир придуман однозначно
для тех кто обживает потолок.
Брусника
Под Выборгом брусничная поляна,
и дождь, и больше никого вокруг.
И эта горечь ягоды – как странно,
что я люблю ее, да только недосуг
опять уехать по финляндской ветке,
смотреть в окно, пытаясь протереть
туман с той стороны и точками-тире
писать письмо задумчивой соседке…
Эл – танго
Елене Элтанг
прощальное па Эл - танго паскутини сегмадени
аккордеоновый всхлип на танц-площадке перрона
тени танцующих пар невесомы словно перо на
маленькой шляпке-вуали из Баден-Бадена
но то ли не сыгран ансамбль то ли время украдено
оборван мотив и шипит только пар из-под поезда
как патефон отыгравший пластинку не выключен
поздно иголку менять как не вернуть и не выклянчить
того чего не было вовсе но все-таки боязно
что и не будет его никогда – нет печальнее повести……
пьян проводник божеле заграничного вылакав
лыка не вяжет танцуя фуражка заломлена
Боже, Helen! – он бормочет хватая соломинку
ветром несомую не сомневаясь что было так –
тесно прижавшись щекою к щеке сваво милага
она напевала слегка утомленное - томное
платье разрезы и нитка жемчужная блёская
как потемнело в глазах и мелькают полосками
столбики там за стеклом и поехала комната
сузив пространство свое до купе до вагонного
ты тогда мне призналась, что нет любви…….
* паскутини сегмадени – последнее воскресенье (лит.), название танго.
. Кловка.
Снова в памяти прочерк,
но, впрочем,
иногда,
если долго ворочаться ночью,
то привидится дедушкина калитка
и колонка напротив, где гроздья воды
разлетаются брызгами с нижней губы,
холодя заскорузлые цыпки на босых ногах.
И проулок цыганский, заросший калиной,
с индюком красноглазым и вечно сопливым –
пробежаться бы тем переулком
но как…
Иногда очень хочется снова увидеть,
как летит над рекою торжественный лебедь,
кто-то: «ангел», – сказал, а ты не поверил,
потому что учили, что ангелов нет,
не поверил, но видел, как долго кружилась
белоснежным пером в летнем небе снежинка,
излучая таинственный свет.
Долго-долго светилось вечернее небо,
освещая причал, где зарезали Глеба,
и Смядынская бухта окрасила берег
алым цветом сгоревшей звезды.
На развалинах церкви цвело твое детство,
ощущая все время тепло от соседства
всепрощающей странницы – лебеды.
Лебеда да полынь, да цветы полевые,
дед и бабушка смотрят в тебя, как живые,
но опять исчезают в полуночной мгле.
С высоты опускаются, медленно кружат,
белоснежные перья и падают в лужи –
светлые пятна на темной земле.
еще раз про любовь
«Аркадий Семеныч, уснувший в метро,
Был грубо разбужен…»
Д. Коломенский
Александр Сергеевич, только не Пушкин, а Лезин,
снова влезет в автобус, который уже за углом,
и поедет в контору чертить железяку в разрезе,
отрываясь в клозет – покурить, насладиться теплом.
В кабинете сквозит и приказ экономить ресурсы,
тетя Вера с АХО отобрала электрокамин,
и метет за окном, где студентка четвертого курса,
опоздав в институт, удрученно вошла в магазин.
Александр Сергеевич любит бродить на обеде
вдоль торговых рядов – ему хочется что-то купить,
он в начале пути и конечно пока еще беден,
экономит во всем и мечтает немного скопить,
оскопляя желанья, позывы здорового тела,
существует, как все, отложив свою жизнь на потом,
и столкнувшись с девчонкой в дверях обувного отдела,
проскользнет деловито, не думая вовсе о том,
что такие глаза не бывают и даже не снятся,
что под этой куртенкой скрывается рай мусульман,
Александр Сергеич, вернувшись с обеда, слоняться
будет снова у кульмана, руку засунув в карман.
За окошком кружит, заметая следы и пороги,
засыпая лицо лепестками от розы ветров,
молодой инженер не увидит, как стройные ноги
постучат друг о друга и сгинут в провале метро.
Александр Сергеевич Лезин стихов не напишет,
и его не застрелит однажды заезжий Дантес.
Александр Сергеич, зажатый в автобусе, дышит
в ледяное стекло и мысленно чертит разрез.
Кто же грубо разбудит его задремавшие чувства
и вернет в магазин, и заставит всмотреться в глаза.
Александр Сергеич – проснись! – ты рожден для искусства,
а не только чертить и в разбитый автобус влезать.
Александр Сергеевич… эх, он заснул, он не слышит и значит
без него, вы простите, придется закончить рассказ,
как студентка с годами безмерно толстеет и плачет –
ей никто не читает стихов про любовь, кроме нас.
* * *
... так заглотив свинцовую блесну –
рывком оборваны ласкающие стебли
мерцающих глубин – ночная рыба
тускнеет глазом меркнет перламутр
напрасно губы ловят крик беззвучный –
песок и дрожь и шелестенье пены
а губы зверя раненного в сердце
рождают рык разбухший от тоски
хрустит валежник запах перегноя
отчаянный бросок и тишина
не бей крылом испуганная птица
перебирая клювом рокот-клекот
твоих сородичей далекий пересвист
угас в закате ветерок залива
копти ночной светильник в облаках
качанье ветки каменный ручей
наполнил русло зябкой чернотою
а человек вздыхая по привычке
не замечает что вдыхает страх
и спичкой чиркает и поджигает небо
и плавит воздух лопается пленка
и запах от сгоревшего пера
волнует ноздри умирающего зверя
и сохнут жабры в стелющемся дыме
трещит костер и небо все темнеет
а за углом рвут старые газеты
и пьют дешевое вино и ночь
измажет сажей пальцы и ладони
перебирающие камешки судьбы
а на губах у человека слово
похожее на влажный поцелуй...
обманет
да обманет обманет конечно обманет
с такими надо ухо держать востро
и холодные пальцы скрестить в кармане
плаща согласившись зайти в бистро
в ресторанчик с теплым вином в подвальчик
на двадцать самое большее на тридцать
посадочных мест
смотреть как светится
жидкость
вливаясь в бокальчик
и на то как он ест
слушать из книг
позаимствованные комплименты
скептически улыбаясь все именно так
и представляла себе спросить документы
а если и вправду покажет чудак
все это уже было было было
темными вечерами закрыв глаза
и сердце вот так же прерывисто билось
и твердила себе нельзя
позволять прижиматься горячим коленом
прикасаться к запястьям
как бы невзначай
выстукивать на столешнице Миллера Глена
небрежно отстегивать на чай
смотреть на вырез деловито прищурясь
словно арбуз выбирая на вырез
и ругать себя ах какую дурость
я сотворила зачем он вылез
обнимая сразу озябшие плечи
ведет за собой уверенно по-хозяйски
вжимая губы в ушную раковину и все шепчет
все шепчет
выдыхая смесь Мальборо с Токайским…
Эпоха Сун
«когда-нибудь и нам наскучит ночь…»
Елена Скульская
опять болезненно упущенное время
кусается в затылок мы устали
ловить мгновенья выдирая жала
и обрывая крылышек слюду
пытаясь задержаться в промежутке
между ударами часов но ты
в китайский веер распустила пальцы
привыкшие за что-либо цепляться
и обломился стержень равновесья
в непрочном механизме пустоты
когда-нибудь и нам наскучит ночь
расколотый орех синильной черноты
горчит печалью незачем пытаться
в чернильной комнате искать
мы не китайцы
пришедшие сюда из поднебесной
чернильного кота когда его там нет
откуда же тогда кошачий свет
в глазах твоих нефритовых я вспомнил
стихи эпохи сун монаха хуэйань
что означает темная обитель
Помни, что жизнь перемен полна -
никогда не действуй вслепую
а мы слепые питер брейгель старший
стараемся еще помочь друг - другу
вцепившись в плечи и неся проклятья
в могильный бархат абсолютной темноты
крича в колодец выпитого эха
бессмысленные вязкие слова
уже не веря ожиданью перемен...
Осень в Эдеме
несметно яблок уродилось в этот год
в заброшенных садах Эдема
но нет ни Евы ни Адама
презрев завет вкусить запретный плод
греховным соком наполнять цветок
из вожделенных губ –
губительное да
земной любви позора и стыда
забрав с собой покинули чертог
и Бог задумчив сумрачен и тих
и черту говорит зевая:
мне скучно бес в пустых аллеях рая
как в сельской психбольнице на двоих
мне скучно без … Я все перекрестил
вверху внизу и справа – слева
но сам не верю что вначале было Слово
еще до Бога Господи прости!
а черт играл с огнем устроил пал
наушничал кому-то яму рыл
мол ангел Серафим не шестикрыл
а шестипал
но быстро надоел и сам в нее попал
и в том Господь его благословил
и снова тишина
гелениум осенний
цветет холодным светом осиянный
приманивая пчел шмелей и ос
откуда столько их сегодня собралось
обманутых в своей слепой надежде
что лето не прошло что будут как и прежде
цветы одаривать нектаром и пыльцой
скатилось яблоко ударилось в крыльцо
но эхо не отозвалось…
верхом на теленке
голые ноги внезапной жары
плавятся на асфальте церковным воском
под вечер с неба посыпятся комары
или падшие ангелы как на картине Босха
триптих ВОЗ СЕНА мир это стог
каждый выдергивает из него сколько может
и если все это придумал Бог
а не Иероним Ван Акен то для чего же
свет этот знойный ярость и кровь
и уже не люди бредут а монстры
все ускоряя шаг и познавших любовь
изгоняет из рая мечом своим острым
архангел в красном плаще и в аду
тот же цвет пламенеющий в лаковой пленке
в тысяча четыреста девяносто четвертом году
я проезжал здесь верхом на теленке
ангел-хранитель
маленький черненький ангел-хранитель
застыл на пороге внимательно смотрит
как я собираюсь
и ловит мой взгляд
куда я зачем почему без него
а вдруг – навсегда
оставшись одним в опустевшей квартире
он жалобно плачет волнуя соседей
потом засыпает устав от печали
но долго дрожат его темные веки
у ангелов-хранителей
жизнь коротка
потому что
маленькое сердце
не в силах выдержать долго
эту обжигающую боль разлуки
и тяжесть бесконечного ожидания
но как же волнуется это сердечко
когда что-то щелкнет в замке распахнется
тяжелая дверь
он вернулся вернулся
хранимый в пути беззаветной любовью
отрываясь от пола взлетит маленькое тельце
навстречу долгожданным объятьям
и черные крылья взметнутся над головой
ангела-хранителя
чем-то напоминая уши английского кокер-спаниеля
сучья песнь
пялишься в ночь палишь глаза пока та палицей тупости
не оглоушит между ушей не бросит в забвение
очнешься снова услышишь – толчет ведьма в ступе сто
тягомотин мотаясь метет в углах веником
пыльцу снов заметая в совок добавляя в варево
чугунок ворчит воркует паром пырхает
в нем кипит земля – когда-то была государева
а теперь ничейна дырявится рыхлая
попытаешься найти придумать и себе занятие –
на пяльцах - кольцах растягивать ожидание
пальцами хрустя повторять грусть - печаль - заклятия
вышивать крестиками эту темень зная уже заранее
что она скажет тебе волчица карга волоокая:
блядовит ты парень только замерз поди
Ледовит - кияном на простыне ишь а под боком-то
нет никого простынешь пропадешь один
бормочи темь-мгла заговаривай обормота
в оборот бери привораживай пои чертовым зельем
разве так уж важно где ты с кем и кто ты
вчера была пьянка сегодня похмелье
жабь грудная высосет за ночь все сомнения
блеклый свет заставит приподняться выйти
на гулявы улицы по сучьему велению –
сидит уже поджидает чтобы вместе выть с ней
Отче наш
Отче наш запуганный и старый
снова постучался у окна
мы сходили сдали стеклотару
и купили хлеба и вина
и вкушая кровь и плоть Христовы
слушали ночную тишину
раздвигая тучи над Ростовом
чтобы лучше видели луну
над Смоленском сыпанули снегом
засветили окна Воркуты
а потом мой гость дымя казбеком
закемарил сидя у плиты
за стеной капризничал ребенок
но потом затих видать устал
и уже светился из потемок
пятый день Великого поста
недопитое вино и полгорбушки
пачка старомодных папирос
Отче наш седой и в конопушках
и – что делать? – вечный наш вопрос
|
|