Падшему_Ангелу с уважением и на-поминанием: твоё имя не самое редкое на планете Земля, да и ангелов в последнее время что-то… многовато нападало...
Саша ненавидел.
Раньше он как-то не задумывался о своих чувствах, считая себя свободным ото всяких там "страстей", но вчера – ровно сутки назад – он понял.
Мир, такой чёткий…
Он горит.
Удар молнии – треск – и грохот – и горит сухое дерево – и даже корни его - под землёй! – в пепел прогорают!..
И это – ненависть.
Вспомнилось, не сразу, но потом, что для горения нужен кислород. Значит ничего странного нет в том, что стало так мало воздуха для дыхания.
А Она, как и прежде, проходила мимо, не замечая на Саши, ни его ненависти.
Саша не спал всю ночь. Он лежал поверх одеяла и смотрел в потолок.
На потолке в переплетении трещинок побелки угадывался Её силуэт. Конечно, Саша не сразу его заметил, но, заметив, не мог видеть ничего больше.
И – смотрел в потолок и прогорал в ненависти к этой нечеловечески - творения людей не бывают настолько совершенными! – прекрасной паутине образа. Вот Она – стоит вполоборота, небрежно поправляя сумку на плече и одновременно откидывая волосы… Кто, кто, кто научил Её таким жестам?! Зачем Она – так делает?!
Зачем Она смотрит мимо него своими равнодушными озёрными глазами – и молчит… и раз за разом не обращает внимания на засевший у неё между лопаток боевой нож взгляда…
Ночь словно в ускоренной съёмке пролетела под жестяной шелест за окном: так шелестят уже мертвые, но ещё не опавшие листья.
Утро выстроило из облаков странное здание на севере и подсвечивало его алым – с востока. Зарево разгоралось всё ярче. Саша перевёл взгляд с потолка на окно…
…Самая ранняя и на удивление никому не нужная полупустая электричка бодро стучала колёсами по стыкам рельс.
Если прижаться щекою к холодному стеклу окна, можно было ещё разглядеть побелевший облачный храм в небе. Увидев его, пламенный, величественный, из окна своей комнаты, парень помчался на вокзал, толком не понимая, куда бежит и зачем… Прояснились мысли, когда электричка хриплым гудком на повороте спугнула стаю ворон у моста через Белую.
Три года назад они с братом ездили в Пермь. Ехали с пересадкой в Уфе, и где-то на полпути между Пермью и Уфой Саша увидел церковь на холме – увидел, и забыл. А сегодня утром вспомнил. С фотографической точностью. И понял, что хочет избавиться от своей ненависти, и что помочь ему в этом сможет только одно… и только бы успеть, пока не растаял Храм-в-облаках добраться до Храма-на-холме.
Всё вокруг казалось нереальным. Нереальная дорога по нереальной земле, в несуществующей электричке, среди подвижных манекенов… зато в голове было ясно, чисто, правильно.
"Боже, помоги мне, помоги, помоги!.." – беззвучно взмолился парень, и застучали мысли в такт колёсам: "Отче наш, иже еси на небесех…"
Там не было станции, но электричка замедлила ход, и Саша радостно выпорхнул в позолоченный березняк – раньше юные берёзки казались кустами, так вытянулись за три года! Картинка памяти – жаркий, белёсый полдень – наложилась и слилась с картиной настоящего.
Да, это было то самое место.
А вот и церковь. Церковь с полуразрушенным куполом в обрамлении кустов, приросшихся в щелях между кирпичами. Устремлённая ввысь колокольня. Остатки стены в чёрных пятнах – копоть пожара… вот почему рядом с такой старой церковью – такие молодые деревья.
Саша, как завороженный, шёл по широкому кругу подножия холма.
Звонкий мужской смех застал его врасплох – он считал, что, по меньшей мере, в радиусе километра он – единственный человек, но наверху на стене, там, где лучше всего сохранилась кладка, сидел и хохотал парень.
-Иди сюда, - крикнул он Саше. – Иди, не бойся! Там ступеньки, в башне!
Усилием воли подавив удивление, Саша побежал на вершину холма, по дуге – к колокольне. Вход – пролом в стене. Изнутри – как труба с узкими, в ладонь, ступенями по спирали. Как по ним ходили?..
С замирающим сердцем, осторожно, не от страха сорваться – от страха потревожить – Саша забрался наверх. Может, это и впрямь была не колокольня. Узкие ступени расширялись, переходя в стену.
Незнакомец уже не смеялся. Он смотрел на Сашу с прищуром, как смотрят на чужого мальчишку в своём дворе. И вопрос он задал – в точности как чужаку:
-Ты откуда здесь такой, а?
Впрочем, враждебности в голосе не было. Так, интерес и лёгкая ирония.
Саша открыл рот - ответить – и закрыл. Не придумал, что сказать. На язык просились какие-то глупые или грубые слова. Или глупые и грубые одновременно.
Незнакомый парень криво улыбнулся:
-Расслабься, можешь не отвечать. Мне-то какая разница, кто ты, откуда… а вот зачем ты здесь – интересно, а?
Саша, вместо того, чтобы расслабиться, только сильнее напрягся. Каждая клеточка его тела – горела, и так хотелось выпустить этот огонь наружу! Но не было слов, чтобы внятно сказать о ненависти, ненависти, не-на-вис-ти к Ней!
Он снова открыл рот, чтобы всё-таки сказать "ненавижу", но – снова закрыл, понимая, что одно это слово не объяснит ничего, а других слов… их нет. И как рассказать о бессонной ночи, об утреннем замке в облаках, о том, как вспомнилось вдруг это место, как на грани помешательства ехал сюда, чтобы… что?
Чтобы не стало этой ненависти? Но, если не станет ненависти, не станет и самого Саши. Будет пустота.
-А! – отмахнулся от него незнакомец и хлопнул рукой по камням:
-Иди сюда! Смотри, - Саша следил за его рукой, лаконично творящей округлые, мягкие жесты, так не стыкующиеся со всем его обликом.
-Смотри, - настойчиво повторил парень, проводя в воздухе долгую черту.
Саша кивнул.
У незнакомца были руки музыканта. Длинные, аккуратные пальцы, бледные, словно никогда не знали солнца. Узкие кисти, тонкие запястья. С такими руками – солировать на скрипке в концерте Вивальди! Но… в такой одежде – греметь со сцены что-то тяжело-металлическое…
От внезапного смеха Саша вздрогнул.
-Да не туда ты смотришь! Ты на землю смотри, ты видишь?
И Саша ахнул, быстро садясь на стену, вцепляясь в неё изо всех сил, чтобы не так кружилась голова…
…а земля была – круглая.
Он засмеялся.
Круглая!..
Вроде бы, это все знают, даже дети, даже самые-самые малыши. Мы, люди, живём на планете, планета наша – почти шар, она летит где-то в чёрном космосе, подставляя бока жаркому солнцу… Но это всё где-то, это всё там, далеко, а ходим мы – по плоской земле! И, наверное, внизу три кита… или три слона… и купол неба держится на плечах атлантов, просто они там, на горизонте, а мы здесь…
Но – с полуразрушенной стены, где сидел Саша, было видно – круглую землю. И было ясно, что небо – сфера. Огромная, полая, атмо-сфера… и в ней - шарик…
Земля.
И не такая уж она большая, как иногда кажется. И правы те, кто говорит – "тесен мир"!
-Тебе ничего не хочется? – спросил парень.
-Н-нет, - быстро ответил Саша.
-Врёшь, - усмехнулся незнакомец. – Уж поверь-то мне, уж я-то знаю, ты ж сейчас вопить от счастья хочешь, а?
А вот голову набок он склонял совершенно птичьим жестом.
-От ненависти, - шёпотом поправил Саша.
-И снова врёшь! Не привела бы тебя сюда – ненависть!
-Я не вру, - насилу просипел Саша.
Ненависть перехватывала горло, душила слова, не давала им вырваться наружу.
-А я верю, - кивнул парень. – Меня Никон зовут, можно просто – Ник…
Они собирали сухие ветки, пустые бутылки, рваный целлофан, битое стекло в привезённые Ником пакеты и закапывали их у подножия холма.
Они смеялись. Ничего смешного не происходило, не звучало, но чувство круглой земли под ногами не нашло иного выхода.
Земля вращалась, это было заметно по движению солнца, он шло по небу неровными прыжками, и солнцу тоже было смешно – какой забавный шарик! И шарику было смешно, и каждому камню на нём, каждому дереву, каждому листику было – смешно…
Когда солнце замерло перед решающим прыжком – за горизонт – смех утих сам собой.
Темнота новолуния по-хозяйски накрыла бархатной ладошкой короткий осенний закат.
Ник отыскал почти целую бутылку с отколотым горлом и зажёг в ней свечу.
-Это будет наша лампочка, - улыбнулся он, и в этой улыбке не было и следа дневной истерики.
Саша ответил ему такой же спокойной улыбкой.
Они разговаривали. Тихо, неспешно, в мерцании живого огонька в зелёном стекле, под пристальным светом высоких звёзд, не чувствуя ни холода, ни голода, ни жажды.
Саша рассказывал, как мог, о том, почему приехал сюда.
Ник слушал. Потом рассказывал, почему приехал он.
Потом снова рассказывал Саша – о том, как меняет в нём цвет огонь ненависти, и сама она меняется, подобно цвету огня, если смотреть на него через цветное стекло.
Ник говорил, что Сашина ненависть не меняет цвет – она просто никогда и не была сама собой.
Саша не спорил и был благодарен за то, что Ник не даёт его чувству новых имён.
А потом серое утро с недогоревшими звёздами раскололось от рёва мотоцикла Ника.
-Садись, подвезу, а? – спросил-предложил парень, и Саша радостно кивнул, почему-то лишь теперь замечая, что показавшийся ровесником Ник, наверное, лет на десять старше него.
Езда на спортивном мотоцикле на полной скорости оказалась так же мало схожа с обычной мотоциклетной прогулкой, как полёт на воздушном шаре с полётом на самолёте. Правда, Саша летал пока только на воздушном шаре…
Утро перестало быть серым, но не перестало быть утром, когда Ник перекричал грохот мотора:
-Стерлитамак!!!
Саша двинул головой – кивнул. Словно речка по круглым камням – имя родного города.
Ник замедлял движение, мотор перестал форсировать звук. Саша открыл глаза. Он закрывал их не от страха – а чтобы лучше себе представить, как будет смотреться Её имя, выложенное камнями у подножия холма, на котором стоит церковь. Они с Ником договорились, что сделают это вдвоём, Ник знал, где взять камни. Саше казалось, что встретились они не просто так – а чтобы стать друзьями. Такими, каких у него не было никогда.
На всю жизнь.
Когда Саша сказал, где живёт, Ник удивился, почему они не встречались раньше, ведь жили через два дома друг от друга, и это тоже было хорошим предзнаменованием для зарождающейся дружбы – такие совпадения…
Ник поставил мотоцикл в гараж и пошёл провожать Сашу, а навстречу им – шла Она, и Саша, глядя не Неё, окончательно согласился с Ником: да, это чувство не может быть ненавистью!
В ушах звенело и земля пружинила под ногами, то ли от второй подряд бессонной ночи, то ли от огня, пылающего в душе.
Предчувствие чего-то большого накатило волной, чуть не сбив с ног, и…
Она побежала к нему навстречу!
Она заметила его! Она…
-Инка! – Ник сорвался с места, и Саша прирос к земле.
-Инка!
Ник подхватил Её на руки, закружил – осторожно и бережно.
Что-то птичье было в их жестах. И голоса их сливались в один, как голубиное воркование, ласковое, нежное, бессмысленное для постороннего, но полное смысла для них двоих.
Сердце билось где-то в горле, и Саша чувствовал, как болью отдаётся каждый удар.
И слышал шелест пепла в душе, где почему-то больше не осталось ничего, способного гореть.
Он стоял и смотрел, как сплетаются в замок Её пальцы за спиной Ника – моё, не твоё, и не твоё, а только-только моё, не отдам... Она светилась, как утреннее солнце в небе, и Ник был для неё небом.
Когда Саша встретился с ним взглядом… недоумение… недоверие…
Понимание ударило больнее всего.
-Она, а?
Саша кивнул.
Теперь уже руки Ника сдвинулись на Её спине – засовами.
Оградить. Уберечь.
А Саша смотрел на него и мысленно просил: сверши чудо, Ник! Ещё одно чудо. Ты же мастер по чудесам Ты показал мне круглую землю. Ты подарил мне надежду – не забирай её! Скажи, что ты брат Инны. Что ты её дядя. Какой угодно родственник!
Пожалуйста, пусть будет ещё одно маленькое, да что там! Просто гигантское, но чудо…
Словно и впрямь прочитав его мысли, прочитав эту невысказанную просьбу, Ник покачал головой.
Сказал – тихо и … не может быть. Как он может печалиться, обнимая Её?!
Но в голосе Ника была неподдельная грусть:
-Прости, Саша.
А Саша не простил.
В душе его шевельнулось тепло. Маленький, крошечный, почти неощутимый уголёк. Да и кроме уголька и пепла там, в душе, было что-то ещё, быстро согревающееся, растущее…
Саша шёл домой, жёстко печатая шаги в асфальт.
Он, конечно, точно не знал, какой должна быть ненависть, но не решился иначе назвать своё новое чувство, и в нём снова горела – ненависть.
Благо, было чему гореть.
|
|