Вересковая пустошь. Осень.
Тис, сосна, торфяник, вереск,
Дрок, болото, буерак.
Дом, камин, фисташки, херес,
Трубка, спички и табак.
Вечер, сумрак, утомленность.
Дым, гравюры, тень руки.
Карандаш, блокнот, бессонность,
Свечи, книги и стихи.
Ночь, луна, сон, пробужденье.
Страх, шаги на чердаке.
Мысли, крысы, привиденья
И паук на потолке.
Утро, кофе, сигарета.
Кухня, счастье, дождь, туман.
Дверь, веранда, муть рассвета,
Палисад, цветы, дурман.
Осень, листья, тучи, солнце.
Желтость, жухлость, пустошь, даль.
Радость, легкость, свет в оконце,
Отрешенность и печаль.
Камни, топи, инфернальность.
Повседневность, естество.
Однозначность и реальность,
Мистика и колдовство.
Зимняя прогулка с Эдгаром По
День январский был морозен,
Тих, обычен и морозен.
Но когда за кромкой сосен,
Темных и обычных сосен
Отблески его сокрылись,
Сумерки вокруг сгустились.
И подернули печальным
Светом, странным и печальным,
Зимний мир досель реальный.
Это было в парке зимнем,
Опустевшем парке зимнем.
Там, где брел аллеей длинной,
Запорошенной и длинной
Вечер, кутаясь в астральный
Свет, размытый и печальный.
И дрожали робко тени,
Уносились робко тени
В мир фантазий и видений.
Это было в парке странном,
Очарованном и странном,
В мире призраков обманном,
Нереальном и обманном,
Где в мерцании прозрачном
Дом застыл виденьем мрачным.
В дымке призрачного света,
Лунного, слепого света,
В мире, сумраком одетом.
Это был приют забвенных,
Безвозвратных и забвенных,
Где среди покоев тленных,
В залах сумрачных и тленных,
В блестках инея хрустальных
Вился сонм теней печальных.
Безучастных и унылых,
Тусклый сонм теней унылых -
В сумерках седых и стылых.
Это был приют безмолвный,
Отрешенный и безмолвный.
Дом, теней и скорби полный,
Безутешной скорби полный,
Что застыл в аллеи дальной
Одинокий и печальный
В парке сумрачном и странном,
Опустевшем парке странном,
В царстве сумерек туманном.
Spirit of Autumn
(after George Inness)
В дебрях и чащах седого Гудзона
Вечером поздним и осенью поздней
Желтость и сумрак сплелись прихотливо,
Трогая сердце отрадной печалью.
Трогая сердце ледком на озерах,
Шепотом их камышей прибережных,
Дальним селеньем, затянутым дымкой,
Тихим шуршаньем листвы под ногами.
В этом пространстве отрадной печали
Духи витают в осенних одеждах,
Сотканных из потемневших деревьев,
Шума плотины, игры листопада.
Сотканных из уходящего лета,
Близкой зимы, туч унылых и низких,
Стада овец, торопящихся к хлеву,
Жара и дыма голландских каминов,
Запаха пива и теплого хлеба,
Скрежета флюгера ратуши старой.
Будний вечер
Чайник на плиту поставлен,
На стене часы висят.
По программе фильм заявлен
В девятнадцать пятьдесят.
Батарея отопленья
Греет, булькает, сопит.
Разомлев от наслажденья,
Рядом с ней котенок спит.
За окном прозрачным роем
В желтом свете фонаря
Снег кружится. Я спокоен,
Даже, может, счастлив я.
Москва-Ностальгия-Москва
Люблю я твоих тротуаров истертость,
Глухих переулочков кремовость, желтость,
Их кривоколенность, дворов западни…
I
Остановлюсь, поправлю канотье,
Жилетку расстегну чуть-чуть небрежнее,
Достану папироску, а затем
Я окунусь в прекрасный мир безбрежный -
В переплетенье улочек Москвы,
Уютных двориков и узеньких дорог.
Мелькают церкви, дворники, мосты,
Извозчики, чистильщики сапог.
А из пекарни пахнет сдобной булочкой,
А на углах газетчики кричат,
А я иду московской тихой улочкой,
Легонько тросточкой по камушкам стуча.
Сверну с Арбата в переулок кривенький.
Устало цокают извозчиков лошадки.
Любой лихач свезет меня за гривенник,
Подумать страшно, - до Собачьей до площадки.
А в небесах горят кресты Христа Спасителя,
Колокола трезвонят над Москвой.
Еще Тверскую горько не обидели,
Асфальт не скрыл еще булыжник мостовой.
Охотный ряд шумит, звенит трамвайчиком,
А по Садовому сады дышат в лицо,
Филипповским румяненьким калачиком,
Обнявши кремль, лежит Бульварное кольцо.
А на Хитровке хитрованцы спины греют,
А на Хитровке в кабаках звенят гроши.
У «Яра» денег просто не жалеют -
Там соколовские цыганки хороши.
Остановлюсь, поправлю канотье,
Жилетку расстегну чуть-чуть небрежнее,
Достану папироску, а затем
Я окунусь в прекрасный мир безбрежный -
В переплетенье улочек Москвы...
II
Тридцать лет спустя
Швейцар, открой! Плевать, что не свободных мест!
Да мне у стойки только выпить рюмку водки.
Секи сюда, швейцар, какой шикарный жест –
На, получи, родной, ведь ты же парень кроткий.
Швейцар, открой! Я что-то нынче сам не свой.
На, получи, родной, нечаянную радость.
Мне нынче выпить так приперло, дорогой.
Возьми, родной, я знаю - ты покладист.
Швейцар, ты помнишь как гудели номера,
Когда лилось вино широкою рекою?
Все это было будто бы вчера.
Да не возись, родной, я дверь и сам закрою.
Постой, старик! Оставь на время пост.
Пойдем-ка выпьем водочки, приятель.
Я угощаю. Деньги – не вопрос.
А ну их все в разъэтакую матерь.
Швейцар, ты помнишь старую Москву?
Волки позорные! Как все поистребили.
Давай, дружище, выпьем под тоску.
Шалишь! До дна давай, как в молодости пили.
Закуришь? Winston. Точно! Барахло!
Да, ну! Да что ты! Ну, конечно же, не “Дели”.
А я те так скажу, уж коль на то пошло –
Мне б в до войны сейчас, ну хоть на полнедели.
Прийтись по старым памятным местам –
Мещанскою до Сухаревой башни.
Там где-то был приличный ресторан.
Ну, а потом и умереть уже не страшно.
Я многого у Бога не прошу.
Пройтись бы старой улочкой московской,
Проехать по Садовому кольцу
До Триумфальной, а не Маяковской.
Давай, старик, добавим по одной!
Ну, будь здоров! До следующей встречи!
Да я пойду тихонечко домой.
Да ничего, дойду. Мне тут вот, недалече.
Ассоциации символик
Ассоциация символик
Как ты захватна иногда...
И. Северянин
I
Черным бархатом в блестках
Выстлан весь небосклон.
По глазам я отхлестан
Разноцветьем окон.
Расступись, ночь шальная,
И как будто в бреду
Я сегодня из рая
Потихоньку уйду.
Мне сегодня нет мочи
От разлива луны.
Отчего же средь ночи
Мы так жутко умны.
И жестоко ночь дразнит,
Что все было лишь сон,
Что под утро погаснет
Разноцветье окон.
II
В изысканно-изломанной манере
Склонюсь над вашею рукой, мадам.
Плесну в бокал изящно-терпкий sherry
И туберозу уроню к ногам.
В табачно-дымный сумрак ресторана
Я брошу хрипло-сдавленно: «Прости…».
Взгляну вокруг рассеянно истранно
И удалюсь по Млечному пути.
Оставлю вам на память этот вечер,
Надсадно стонущий таксомотор Renault
И гениально-путанные речи
И ждуще-освещенное окно…
Восьмистрочник
I
Обесточенность сознанья
И отказ воображенья –
Как от рюмки виски жженье
На губах и на душе.
Исполнение желанья –
Это лишь мечты крушенье,
Что рождает отвращенье
Как дешевое драже.
II
Осень листопад закружит
По прозрачным, мелким лужам.
Мы с тобой все крепче дружим
С каждым годом… Все нежней.
Моя рыжая отрава
С милым и капризным нравом…
Ты нужна мне, Осень, право,
Только я тебе нужней.
III
Снегопадом запорошен,
Весь в похмельной мелкой дрожи,
За щекой катая грошик,
Припасенный на вино,
Брел калика перехожий,
Божий раб, обшитый кожей,
С перекошенною рожей…
Вот такое вот кино…
IV
Беспокойное сознанье,
Что извилины утюжа,
С криком просится наружу…
(Занесло, кажись, меня).
Ночь уносит вдохновенье,
Что сродни обычной краже –
Было ваше, стало наше…
(Боже мой, что за фигня…)
V
Нарастает ком сомнений –
Результат излишка знаний…
«Граждане! А кто здесь крайний?»,
«Пива, воблы и ноль-пять…»
И привычно, к сожаленью,
VeritAs ищу in vino.
И, как следствие, причина…
(Занесло меня опять…)
VI
«Утро красит нежным светом…».
Нет! – Обкладывает ватой,
Что слегка аляповато,
Но надежно и тепло…
Мое жизненное credo…
Нет, не credo… Просто motto:
«Keep your smile!», хоть неохота…
Надо! Просто всем назло.
VII
В грустном сумраке заката
Дальний свет автомобилей
На зрачках моих рисует
Тошнотворные круги.
В ожидании рассвета
Ночь упала в изобильи,
Беспорядочно тасуя
Мои мысли и стихи.
VIII
Стихосложенье - это воспаренье
Над бытовым аспектом мирозданья…
А, может быть, души освобожденье…
А, может быть, - «Опять попутал черт!...»
А, может быть, что это искупленье,
Преображенье или же закланье…
Но, главное, что это наслажденье,
А остальное, в сущности, не в счет.
IX
«Наша Таня громко плачет…»
Ваня же вокруг хлопочет.
Вопреки всем нормам мячик
Топором пошел ко дну.
С поразительным стараньем
Утешает Ваня Таню.
В глубине души же Ваня
Рад, что мячик утонул.
X
Изящество – не признак вдохновенья.
Скорее, признак самолюбованья.
А, может быть, не больше, чем призванье,
Что свыше как привычка нам дано…
Когда все ближе возраст увяданья,
Занятия подобной дребеденью,
По моему, по крайней мере, мненью,
Пьянят сильнее, нежели вино.
XI
Булку уткам мальчик крошит -
Надо же, какой хороший!
(Утки чавкают. Похоже,
Им понравилась еда.)
Он принес для уток ужин
(Уткам ужин очень нужен!).
Значит, он неравнодушен.
Будь, сынок, таким всегда.
XII
На сезонной распродаже
Я куплю пальто из кожи.
Шляпу. Хватит денег - может,
Шарф (потом его продам).
И пройдусь чуть-чуть небрежно
И немного отрешенно,
Принимая благосклонно
Восхищенье встречных дам.
XIII
Одинок я и досужен,
Никому давно не нужен.
Да к тому ж еще недужен
(Ломота с утра в костях).
И хоть, в общем, я хороший,
И люблю стихи до дрожи,
О моей кончине все же
Не объявят в новостях.
Бульвары
В осенний серый день по мокрым тротуарам,
Сквозь сырость и туман, засеянный дождем,
Я выйду на свои любимые бульвары,
Бульварное кольцо я разорву плечом.
Здесь все знакомо мне до сладкой томной боли -
Решетки и пруды и стаи голубей.
Я вновь приду сюда по воле иль неволе
В осенний сумрак старых городских аллей.
Кого благодарить за мокрые аллеи,
За шорохи дождя, за тихий шум ветвей?
Я вновь приду сюда, бульварами болея,
Под вздохи чахнущих московских тополей.
А, может, становлюсь я, просто, очень старый,
А остальное все, наверно, не при чем…
И потому иду все чаще на бульвары,
Все чаще рву Бульварное кольцо плечом.
«5 + 7 + 5»
Это не претензия на глубокую, истинно японскую эстетику и философию хайку.
Заимствована лишь слоговая формула трехстрочника.
С.М.
I
Неспешный поток
Сквозь пространство и время.
Мистика реки…
II
Синяя жилка
Трепещет алой кровью.
Жажда вампира…
III
Ночью серебро
Плавится в черной крови.
Смерть оборотня…
IV
Луна серебрит
Настороженный сумрак.
Кладбище ночью…
V
Поток астрала
Пронизывает вечность.
Ночь. Глаза кошки…
VI
Сумрак, тополя,
Пруд, лунная дорожка.
Тени бульваров…
VII
Эстетика и
Закономерность смерти.
Ласки осени…
VIII
Сплетение тьмы,
Наготы и свободы.
Сны Маргариты…
IX
Горячий песок
Жадно пьет густую кровь.
Сны Колизея…
X
Как чуток и тих
Сон Густава Майринка.
Ночная Прага…
XI
Часы и мили
Тают в синем выхлопе.
Мистика шоссе…
XII
Как достойно и
Красиво умирает
Природа. Осень…
XIII
Блеклость синевы.
Безоблачное небо.
Взгляд в бесконечность…
XIV
Как трепетен и
Изыскан запах смерти.
Сны парфюмера.
XV
Сладострастное
Ожидание смерти.
Дробь барабана.
Русские мотивы
I
Бей в набат иль молись, иль у всех на виду
Припади к чудотворной иконе.
Из ковыльных степей к нам выносят беду
Небольшие монгольские кони.
Лисьи шапки на всадниках ярки как жар,
Кони рыжи, игривы как пламя.
Полыхает пожар, полыхает пожар,
Горизонт затянуло дымами.
Где лампады теплились, там кони храпят.
Крест над заревом руки раскинул.
Храмы божьи горят, храмы божьи горят
В эту лютую злую годину.
И обломки икон на дороге в пыли,
Под копытами вера Христова.
Душу русской земли, душу русской земли
Растоптали чужие подковы.
II
Дьявол в тот день не мешкал - визжал, подвывал,
Теплым воздухом кожаный шар надувал.
Вдруг исполнилось то, что мечталось извек -
Над землею взлетел человек, человек.
Сто раззявленных рож снизу пялят глаза.
Над тобой шар из кож, под тобой пустота.
До сих пор только тот мог парить над землей,
Кто за шею был схвачен удавкой-петлей.
III
Провожая, страх хоронят
В глубине души, крестят.
Злые, бешеные кони,
Застоявшись, захрапят.
Пред дорогою не мешкай,
На иконы помолись!
Крест на шею, дурень, вешай!
В ноги батюшке вались!
Полустертой вязью, с безысходной силой,
На кресте нательном – “Господи, помилуй!”
Ты спаси нас, Господи, в любой передряге,
Дай нам хлеба досыти, да вина полфляги.
Расстели дорогу полотном, без складок.
Ну-ка, понемногу! Отпускай лошадок.
Заскрипят полозья: “Пей, да не испейся!”
Сердце отзовется бесшабашной песней.
Лошади подпругой в кровь брюхо истерло.
Мы дерем с натугой на морозе горло.
В поле дико воет ветер как подранок.
Разбежавшись, кони вывалят из санок.
И опять дорога верстами мелькает.
Там, где горя много, водки не хватает.
И опять дорога, версты да овраги.
Видно, все без прока, в беспробудном мраке.
IV
Кони, кони, кони, кони
Расстелились над дорогой.
Дурь меня, как видно, гонит
От обжитого порога.
В чистом поле ветер воет,
Снег мне в легкие вгоняет.
Тяжким хмелем сердце ноет,
Дурь лошадок погоняет.
Раскрести коней вожжами,
Вороных, гнедых, буланых,
Чтобы шибче побежали,
Унесли от мыслей пьяных.
Прочь от теплого порога,
Где веселье, песни, крики.
Это слишком уж убого,
Это счастье горемыки.
Кони, кони, кони, кони,
Отдышитесь в легком беге.
Нас никто уж не догонит,
Только месяц в мутном небе.
Деревня
Деревня, где скучал Евгений,
Была прелестный уголок...
А.С. Пушкин
Белый дом с колоннами
Под горой стоит,
Окруженный кленами
И плющом увит.
Осень желтолистьем
Расцветила сад.
Рябиновой кистью
Пылает закат.
В этом доме стареньком
Ждут-пождут меня.
Самовар поставили,
Кресло у огня,
Жуковым набили
Янтарный чубук,
Ставни притворили -
Не надуло б вдруг.
Дождь пошел под вечер,
Затянул луга.
Зажигает свечи
Старенький слуга.
Няня на дорогу
Все глядит в окно.
Не гляди, ей-богу,
В поле уж темно.
Не приеду я к вам,
Дорогие, - нет.
Не вернуть никак нам
Сотню с лишним лет.
Элегия
Я, наверное, умру пламенеющей праздничной осенью.
Тем сентябрьским днем, что бывает один раз в году.
И аллелей асфальтовой - мокрою, с сизою просинью
В желтизну сентября потихоньку навеки уйду.
По аллее, которую осень игривыми кистями
Наугад расцветила, уйду в никуда не спеша
И сольюсь незаметно с опавшими жухлыми листьями,
И листочком сухим отлетит незаметно душа.
Амазонка
Каркнул ворон: "Nevermore"
Э. По
…Видение странное - будто во сне
Летит амазонка на сером коне.
И конскою гривою ветер играет,
И платья старинного шлейф раздувает.
И чуть улыбнувшись, как будто дразня,
Слегка обернувшись, глядит на меня.
И шляпкой с вуалью небрежно качнула,
И легкой рукою призывно взмахнула.
И конь мой понес - ветер пробкой у рта.
На миг отступила сует суета.
И мыслью единственной ноет висок -
Ах, если б я только догнать ее смог.
Вдруг конь мой споткнулся, рванулся и встал.
В седле я качнулся и к гриве припал.
И странное место - не лес и не поле,
И всадницы милой не вижу я боле.
Деревья лишь чахлые, серая пыль,
Под блеклой луной серебрится ковыль,
И мертво ручей из-под камня журчит,
И ворон на камне гранитной сидит.
Так каркнула птица, что дрожь по спине,
И хрипло смеясь, обратилась ко мне:
"Добро же ты гнался за призраком вслед,
Ее уж на свете лет триста как нет."
"Ты дьявольским промыслом" - молвила птица,
"В навеки ушедшее вздумал влюбиться.
Но как бы тебя это чувство не жгло,
Тебе не догнать, что навеки ушло.
Так морем раздвинуты врозь берега.
Вас с женщиной той разделяют века"…
Я вернулся…
С хрустом расселось полено -
Точен удар топора.
В печке запело колено -
Заполыхала кора.
Пол подмету - Мыть не стану.
Чистый еще он пока.
Чая хлебну из стакана,
Кошке налью молока.
В банке с варением (вишня)
Ложка призывно торчит.
На сковородке яишня
Тихо, уютно скворчит.
Солью засыплю горбушку
И разломлю пополам.
В старую дедову кружку
Спирта плесну сотню грамм.
Перекрещусь на иконы,
Сяду и истово я
Выпью… Рыдают вороны
Под мокрый снег ноября.
Стилизация
Я иду, головою свесясь,
Переулком в знакомый кабак…
С. Есенин
В шумном балагане
Любят собираться…
В. Токарев
Сверну под вечер я с родной Хитровки,
Сорву я с клена пожелтевший лист.
Два переулка в сторону Покровки,
Теперь налево, три ступеньки вниз.
Откроет дверь – три раза постучите –
Седой швейцар, библейский патриарх.
Фуражку снял: “Прошу Вас, проходите” -
В дверях встречает метр Аристарх.
В дыму табачном скрипка, фортепьяно
Мелодии игривые ведут.
Тяну хрусты из заднего кармана,
Меня за стол друзья старинные зовут.
Здесь деловые пьют от срока и до срока,
Гудит шалман до утренней поры.
Сюда заходит наш маэстро Кока,
Валютчик старый, покатать шары.
Здесь, говорят, бывала даже Жозефина.
Шикарней шмары просто не сыскать.
Пять медвежатников, три скока, два грузина
Из-за нее засели срок мотать.
Карманник Сема карту к карте лепит,
Он мечет банк проворною рукой.
Домушник Степа начинал еще при НЭПе,
Но и сейчас не хочет на покой.
Вон живописец – Левка Боттичелли -
Картинки колет по блатным телам.
За четвертной изобразит сюжет в постели,
За два – такое! Просто стыд и срам.
В руках у Саши скрипочка играет,
Сюда заходит Серж стихи читать.
Его сам Оська пивом угощает,
Уж он-то фрайера не станет уважать.
Под стол свалился фармазонщик Гриша.
Что ж перебрать – не слишком тяжкий грех.
За рюмкой водки отдыхает дядя Миша,
Известный шнифер, сейфы колет как орех.
И здесь, поверь, гоп-стоп не уважают
И ненавидят дела мокрого.
Здесь урки шпаллер в клифте не таскают,
И в шкарах финки нет ни у кого.
Здесь собираются одни интеллигенты,
Таланты, в нашем деле мастера.
Их уважают даже контрагенты.
Их уважают даже опера.
Сверну под вечер я с родной Хитровки,
Сорву я с клена пожелтевший лист.
Два переулка в сторону Покровки,
Теперь налево, три ступеньки вниз.
Певец
Я сегодня в ударе -
Замрите сердца!
В беспробудном пожаре
Догорю до конца.
Колкий, жалящий, рвущий
Надеваю венец.
Я пою - лишь поющий
Встречу близкий конец.
Да, мне некуда деться,
В клочья рвется гортань.
Предынфарктное сердце -
Правде творчества дань.
Рвутся струны гитары
Будто связки из жил.
Умереть мне нестарым
Видно Бог положил.
Мне горячего пота
Струйки режут лицо.
Замолчать беззаботно!? –
Это пуля в висок.
Я пою, рифмой хлесткой
Режу вам по нутру.
На казенных подмостках
Я сегодня умру.
Я пою - мне осталось
Час, от силы - другой.
Я плевал на усталость -
Близок вечный покой.
Тороплюсь в хриплом пенье
И за стрелкой слежу.
Мне осталось мгновенье -
В память я ухожу.
Клинок
Вот старинный клинок,
Иссеченный металл.
Ржа изъела его,
Это времени дар.
Ты вглядись
В этот ржавый кровавый налет
И щекою коснись -
Слышишь времени ход?
Потревожим же сон
Позабытых могил.
Пусть расскажет нам он
Что он знал, кем он был.
В Риме был я рожден и за Рим воевал,
В жарких схватках металлом вгрызался в металл.
Знал я войны и дым погребальных костров,
Убивал христиан и восставших рабов.
Рим свободой возрос, рабством был погублен,
Пал под яростным натиском диких племен.
Белый римский орел свои крылья сложил,
И не нужен я стал, я свое отслужил.
Но с распятья Христос в душу миру глядел.
Он меня воскресил, новый дал мне удел.
Мой удар освятила аббата рука,
Крест украсил эфес, стал я божий слуга.
Помню грозный я клич паладинов – и вот,
Я отправился в долгий и трудный поход,
Море я пересек, в разных землях бывал
И за веру святую везде убивал.
Но "Довольно" - сказал наш небесный отец,
И меня переплавил искусный кузнец.
Но сменил лишь обличье свое я тогда,
Меня пламень калил, остудила вода.
Мой хозяин теперь молодой баронет,
И пленял я изысканный, чопорный свет.
На дуэлях я дрался во имя любви
И опять я купался в горячей крови.
Жизнь бретера легка и приятна, но вдруг
На траву я упал из слабеющих рук.
Баронет мой погиб, верность Даме храня,
И лихая судьба закрутила меня.
Рассказать все сейчас я, ей-ей, не смогу.
Был врагом я для друга и другом врагу.
Мой удар был коварен иль прям - как рука -
Бил и в сердце и в спину, но наверняка.
А потом в театральных кладовках повис.
В жалких фарсах играл я под шорох кулис.
На подмостках актеру игрушкой служил
И я понял тогда - я себя пережил.
Я старинный клинок, мне две тысячи лет.
Много я повидал поражений, побед.
Благородство и смелость, измены и злость
Мне на долгом веку повстречать довелось.
Прикоснитесь ко мне и поймете вы вдруг
Как нас может предать самый искренний друг.
Ярость схватки лихой, дикий посвист и вой
Ощутите вы вдруг задрожавшей душой.
Только вам не понять упоение битв,
Упоение мести, побед и молитв.
Время хочет, чтоб я навсегда замолчал.
Я смолкаю - отпел, отзвенел, отбренчал.
Фонари
Фонари, фонари, фонари,
Дождь и сумрак вечерних аллей.
Озари, озари, озари
Ты мне вечер улыбкой своей.
Самый теплый и ласковый взгляд
На прощание мне подари,
Но только холодно сверху глядят
Фонари, фонари, фонари.
Нету горя страшнее любви,
Счастье в ней лишь для простеньких душ.
Фонари, фонари, фонари
Отражаются в зеркале луж.
Дождь и мокрый блестящий асфальт
Глушат чувства и глушат шаги.
Осчастливят, отвергнут, простят
Взмахом легкой, точеной руки.
Задыхаясь, бессвязно, не в лад
Говори, говори, говори.
Но только холодно сверху глядят
Фонари, фонари, фонари…
Скандинавские мотивы
(Стихи в прозе)
…Тени пляшут по стенам, черны и легки.
За дубовым столом собрались старики.
О геройских годах в полуночном краю
Седовласые скальды поют, поют…
…и сидит на высоком троне во главе стола одноглазый бородач, опершись на диковинное, покрытое мелкой резьбой копье. И лежат у его ног два огромных волка. И сидят на его широких плечах два ворона. И трепещет вокруг листва ясеня, у корней которого в страшном царстве мертвых Хель плетут судьбы богов, героев и смертных, плетут судьбы мира вещие норны…
…и пьют воины столетние меды, потому что
тот, кто видел в сражениях близкую смерть,
Тот умеет и в кубок хмельной посмотреть.
…и крутится в очаге над огнем на огромном вертеле вепрь, чтобы, утолив ненасытный голод легендарных воинов, возродится назавтра снова…
…уходили из скалистых фьордов Мидгарда узкие хищные драккары, уходили в свинцовое море, в свинцовый туман, скрывающий Утгард – дикий мир хаоса и злобных великанов. И кружились, и плакали над драккарами чайки. И летели за ними невидимые девы-валькирии...
…с ревом били в прибрежные камни короткие злые волны и откатывались в изнеможении назад, шипя в гальке. И смотрели с берега вслед уходящим кораблям прекрасные белокурые женщины с волшебными древними именами Гудрун, Урсула, Гунилла…
…покидали родовой одаль свирепые бородатые мужчины, чтобы сгинуть бесследно в боях и штормах. И сияла в небе над ними семицветная дуга – мост в царство богов Асгард. Но, нет, не умирали герои! Подхватят валькирии обмякшее тело воина и вознесут в Валгаллу – к трону великого Одина.
…безжалостный вихрь с диким посвистом и воем обрушивался на прибрежные селенья северных и южных земель…
…паруса наши были предвестник беды.
Мы всегда приходили из тьмы и воды
И сжигали дотла города.
Нас всегда приносила вода.
…щадили море и ветер своих преданных, верных сыновей, а солнце, звезды и луна выводили их назад к родным берегам…
…корпят в убогих, темных землянках Ледяного Острова над руническими письменами поколения и поколения одержимой нации поэтов. Сплетают слова в пряди, а пряди – в саги. Играют с магией Звука и Слова, ткут причудливый орнамент аллитераций и рифм…
…Ваше время уходит, седые бойцы.
От сражений остались лишь шрамы-рубцы.
Вашу юность, герои, и ярость в бою
Полустертые руны поют, поют.
И ревет уже трубно рог Хеймдалля, и пенит морские волны, стремясь к берегу, страшный корабль мертвых, рвет волшебные путы волк Фенрир, и всплывает из бездны мировой змей. И встают из-за пиршественного стола Валгаллы воины-эйнхарии, дабы вместе с богами-асами достойно принять в последней битве с силами Зла то самое Ничто, имя которому – Смерть…
…Уходит эпоха. И опускаются сумерки, сумерки…
|
|