Я сидел и курил на крылечке,
наблюдая реформ плавный ход,
но зашли ко мне в дом человечки,
объявили, что грянул дефолт.
На лужайке своих пас овечек,
от людской укрываясь молвы.
Прилетели опять человечки
и не стало овечек, увы.
Мы с женою лежали на печке,
наступление ждали весны.
Заползли к нам в постель человечки,
и не стало, не стало жены.
Отдыхал я однажды у речки
на зеленой, душистой траве.
Вдруг приплыли опять человечки,
поселились в моей голове.
В моем доме четыре протечки,
ни овечек уж нет, ни жены,
но живут в голове человечки,
крутят мне разноцветные сны.
В храм сходил и поставил там свечку,
чтобы сгинуло горе мое,
но живут в голове человечки,
не хотят выходить из нее.
Ни чечен, ни еврей, ни татарин,
ни чистейший по крови русак -
ЭНЭЛОИЭНОпланетянин
в моем доме устроил бардак.
Так не стало мне в жизни покоя,
очевидно, пришел мой черед,
и, махнув на свой домик рукою,
я пошел по дороге вперед.
По вагонам я стал побираться,
там где можно, стал песни орать:
"Ах, зачем я на свет появился,
ах, зачем родила меня мать".
Но детина один здоровенный,
отобрав у меня свой оброк,
мне сказал: "Ты, как видно, блаженный",
по Ахавьеву, типа пророк.
Не просил я у жизни иного,
но начался в ней новый отсчет.
Про любовь пусть поет Пугачева,
про природу пусть Филя поет.
И живу я - блаженное чудо -
на просторах блаженной страны.
У нас много блаженного люда,
но не каждый дойдет до сумы.
До тюрьмы здесь доходит не каждый,
но одни мы все песни поем.
Ах, залейте мне, граждане, жажду
из монеток звенящим дождем.
Ах, не верьте, не верьте цыганкам,
ведь обманут, монисто звеня,
Вы мне спиртом наполните банку,
Вы послушайте лучше меня.
Расскажу Вам, что ждет ваших деток,
испытают ли крах и нужду...
Ах, насыпьте, насыпьте монеток,
а потом я всю правду скажу.
|
|