Боже, я опять дома! Так здорово бывает возвращаться. А бывает, что и нет… Блин, я старею. Начинаю болтать с каких-то подержанных фраз… И продолжаю чужими словами! Нет, что-то не то со мной сегодня. И не это… Это просто ступор. Но речь не обо мне вовсе: я – всего лишь обычный пивоголик, всегда оказываюсь в стороне. Так уж получается. Не обо мне стихи и песни, хоть сам пиши, хоть даже тресни.
Но у меня свои кайфы. Например, вернуться домой. Я в родном городе уже дней пять, но до сегодняшнего вечера мои мысли носились чёрти где. Они, видать, припозднились на поезд. Но сейчас! Дом, милый дом! Я сижу на лавочке и пью пиво. Как пару месяцев назад или пару лет – всё так же. Вспоминаю даже школу. Вкус гадких сигарет. Сейчас не курю, но вкус помню. Пьянею, смотрю на свет в окнах, на тёмные деревья, и, как всегда, накатывает это самое: пропадай моя телега, все четыре колеса! Думаю: взять вот и упиться на фиг в жопу.
Мимо идут люди, рядом со мной сидит человек… Меня вдруг иногда поражает: человек рядом со мной сидит! Я начинаю смотреть на него с величайшим удивлением, не слушать его – внимать. Какой невообразимо сложный механизм: кости, мышцы, нервные клетки, бактерии, разветвлённая сеть капилляров, блин, и это всё сидит и говорит слова, которые чегой-то значат… Чаще я считаю вполне обычными, даже скучными эти странные устройства.
Я смотрю на тени в светлом прямоугольнике подъезда. Чёрные силуэты на жёлтом фоне. Идут, такие привычные сами для себя. А как по мне, они – фигурки, вдалеке танцующие.
Вот и она, Настенька. Она знает, что я её вижу, потому и станцевала не так, как все: раскинув руки, вильнула бёдрами, изогнулась назад в мостик, исполнила колесо и, махнув широкими рукавами, ушла. Браво, ведьма!
Она в длинном платье из лёгкой ткани, которая ложится по телу и делает его видимым: родинка на животе, грудь плечи, ноги… Гром и молния!
И волосы прямые-длинные… Пахнут травами, летней ночью, лунный свет заблудился в них! Глаза твои – омуты, губы – хмельные-смелые! Эх, ведьма ты, ведьма! Холодны твои губы, а взгляд жестокий прячется в ресницах, как русалка в камышах. Чему ты ещё за лето научилась? Ах, да. Хохотать звонко. Этого тебе всю жизнь не хватало, Настёнка? Была хорошая девочка, добрая красавица. Не много таких. Чего ж ты грустила, чего тосковала?
О! Какие люди! Вот и Санечка в подъезд заходит, торопясь… Дурак ты, ой дурак!.. Думал ты о чём, когда она по тебе плакала? Теперь с ума тебя сводит Настенька, и поделом. И сведёт, бестия, так и знай! Всё за то, что был – ой, нет, не злым, не уродом-козлом – просто таким же, как мы с вами: глу-пень-ким…
Пыльный ветер – вот что значит весна в моём городе. Больное солнце пялится на меня сверху, как на подопытного зверька в накрытом стеклом лабиринте. Кто я? Куда иду? Зачем? Начинается мракобесие. Где свет? За что цепляться? Боже ж мой! Что ж меня так закрутила-то нелёгкая?! Ничего. Пыльные взгляды и мысли смоют дожди. Осень засыплет листьями, заплачет стихами. Жди. Не верю. Не дождалась.
У меня дома в большую и страшную кипу свалены книги, конспекты, дискеты, фотографии, папка, ножницы, брасматик и ещё до фига всякого хлама, о существовании которого я уж и забыла. Боюсь подходить близко. Там живут непонятные дела, которые надо делать. И их там очень много. Хорошо тем, кто не пытался учиться! Они понятия не имеют, сколько всего надо сделать. А я имею понятие. И мне страшно. И виноватой себя чувствую. И делать ничего не могу – не моё оно! Ну зачем ежу футболка?! Вот и мне не нужна статфизика. Ой, как не нужна! Знать бы только, что мне нужно – проблем бы не было. В которую стену лбом биться?! Я ж теперь не могу, чтоб не биться. Штормит меня, гром и молния!
Жизнь внезапно, безвременно и лихо опустела. Нет, каток не задавил моего любимого хомячка. У меня его не было. Нет, парень мой не ушёл к подруге. Его у меня не было. Её тоже у меня не было. Или был? Или была? Это не важно. Настоящая пустота наступает, когда уходят иллюзии, сказки на ночь, которые себе рассказывала всю сознательную жизнь. Все чувства, слова и герои придуманы, обсосаны и вызывают отвращение. Устаёшь от себя: хочется настоящего, непредсказуемого, захватывающего. Только где ж оно? Бежишь от себя – но куда? Куда девать ручки, когда к себе они больше не тянутся? Танцевала с собой Настасья…
Загнула. Есть настоящее. Только… Есть один человек… Я могу иногда спать с ним, иногда говорить с ним. Но он не звонит, оставляет мне счастье ждать спонтанной встречи. Ха. Ха. Ха. Ждать и думать, что вот, позвонит, придёт, блин, хотя бы посмотрит так… Ну, я-то представляю, как. Один шаг навстречу, он же знает, мне хватит, чтобы родить эту чёртову любовь, которая… Которой хватит нам обоим. Или не знает? А любовь нельзя долго не рожать, она вырастает ой-йо-йой, во что.
Я всё жила и представляла этот его шаг. Сколько? Года два уже. Представляла, что будет потом. Кайф и счастье! Гигантская сахарная сопля, в которой запростяк обоим утонуть. Представляла также, как он болтает всем подряд о том, что спит со мной. О том, что я не такая уж, как из себя строю. Обычная. Странная. Скучная. Злая. Дура. Огонь ярости, вода саможалости. Йо-хо-хо, и башкой об стену!
Я смотрела ему в глаза, пытаясь разглядеть… Казалось вот, вот оно… Спряталось. Потом устала думать о тебе, Санечка. Да, конечно, он, родимый, моя зазноба. Кто же ещё? Я не могу признать, что ты ничего не сделаешь. Не могу! Но… Не верю. Не дождалась.
Думала, если я чувствую, что ты – жизнь моя, так и ты должен. Знаешь, как страшно, когда приходит мысль, что ошибалась? Не знаешь. Ты думаешь, мир вокруг тебя вертится. Я думаю, что вокруг меня. Потому и злюсь, что ты ничего не знаешь.
Прихожу домой – брожу из одной комнаты в другую и обратно. Телевизор – комп – почтовый ящик – ничего – взгляд на книжки с конспектами – до завтра – ужинать – книжки – не могу – спать. За окном идёт дождь. Шумит, как будто деревья уже оделись листьями и шелестят на ветру. Но ветра нет, листьев нет – есть дождь. Это чудесно, я засыпаю, утешившись мудростью мироздания, но знаю, что завтра проснусь опять злой и потерянной.
Вот, проходит месяц, ещё полмесяца, и мне ничего не остаётся, кроме как пахать над дипломом. Страх и ужас. Я не думаю больше ни о чём, мне просто некогда. Сто потов, мой дом – моя каторга. Я где-то во глубине сибирских руд, отрезана от мира. Зато больше ни о чём не думаю.
Когда у меня начались каникулы, я ждала, что ты догадаешься найти меня. Это был гиблый номер. Странно, мне почти всё равно. У меня впереди – дорога. Пусть к бабушке в деревню, где я сдурею окончательно, но… Я беру с собой кучу книг, которые вряд ли прочитаю…
Вчера на закате встретила оборотня Пашку. Оборотень оборачивается в кого-то или назад. Для него нет формы и прошлого. Хочу быть такой же сильной, только чтобы в прошлое не оборачиваться… Пашка показал мне свободу. Никакой философии! Никакой психологии! Тяжеловесные, нудные попытки победить собственную обречённость! Что мне до них теперь! Я стою на грунтовой дороге, вокруг меня поля, вдалеке – огни. Я – точка на Земле – босыми ногами чувствую её тепло, мощь. Я – материк, я – океанская волна, я – песчинка, отдающая жар только что ушедшего солнца. Я – здесь, но могу быть где угодно, кем угодно, чем угодно! Я люблю тебя, а твоя любовь наполняет меня буйной силой, о древняя, вечная мать! Ты не удерживаешь меня, ты никого не удерживаешь! Но мне ты даёшь толчок – мягкий, материнский – и я лечу над степью, дико вопя и цепляясь растопыренными пальцами за траву. Пашка рядом. Он ржёт и грозится, что если я буду слишком восторженной, то врежусь в столб. Точнее, он говорит: «Горячий лоб, знакомься: столб». Он вообще всё на свете рифмует.
Мы приземлились – где? Не знаю, и не важно. Я расхохоталась!
– Никогда так не хохотала, Пашка, представляешь! С чего это я?
– Когда кончаются слёзки-аханьки, начинаются π?!!дохаханьки.
– Чего?! – раньше он был отменно учтив.
– Настёнка… – Пашка замурлыкал, что твой кот. – Девочка непрактичная… Хоть укусить бы тебя для приличия?.. Ведь сердечко твоё погасло. Будешь ведьмой желанной, прекрасной.
Вот если честно, сердце в пятки ушло. Это приглашение, я должна его принять.
– Ну, давай, чего уж там… Мне сопротивляться для приличия?
– Это как хочешь. Тебя уже нет, между прочим.
Пашка смотрит мне в глаза, я оседаю на землю, он наклоняется к моему горлу. Я ужасно боюсь боли. В голове обрывочными кадрами мелькают страхи вперемешку с бредом. Я закрываю глаза… И чувствую поцелуй. Спокойный, бесстрастный, но зовущий. Так целует ветер, когда стоишь на крыше. После этого трудно не посмотреть за её край…
Теперь у меня есть власть. И я веселюсь всласть. Не спи, беспокойся. Я нежная осень. Мечтами пожухлой травы. Сочусь к тебе в душу – выть.
– Молодой человек, вы к кому?
– К Насте, в 26-ю.
– По… Подождите… Ты не знаешь, что ли?… – бабушка-сторож, любопытствующее сочувствие, – ты её друг, да?
– Ну да. А в чём дело?
– Ужас просто, что делается, – бабушка виновато развела руками, как будто могла что-то сделать и не сделала. – Убили.
– Как?!
– Сердце вырвал ирод поганый… Не поймали до сих пор.
– Да вы что?! Я же видел её?! Только что!..
– Ты успокойся! Я что из ума выжила по-твоему, что так шутить буду?! Ты иди лучше.
Санечка не заметил, как оказался на улице.
– Но я видел… – пробормотал он и набрал номер на мобильнике.
– Она… Её больше нет, – ответили ему.
Призраки, эти вечера – для них. Тёплая сухая осень… Закат бросает краски на редкие облака, листья пахнут, ветер замер. Можно не заметить, как наступает ночь, если просто смотреть телевизор. А можно растаять во всём этом, как сигаретный дым. Едва уловимый звон, не настоящий – иллюзия, игра воображения. Он напоминает мне, обычному пивоголику, как близко что-то другое, и щемит сердце, и так хочется жить.
|
|