Накрапывало, воздух становился влажным. Листва и дерн хорошо скрывали от посторонних взглядов, но казалось, что нас все равно видно.
Я неосознанно отползла назад. Брат попытался высунуться, чтобы разглядеть чужаков, но я вмазала ему оплеуху, и он тоже откатился вглубь зелени, покрывающей плато.
Чужие копошились внизу, в долине. Вокруг их выжженного и вытоптанного пятачка сплетались заросли и лианы, и туда они по одиночке не совались, все больше суетились вокруг своей матки, чей отвратительно-приторный запах доносился даже сюда, к нам.
- Пора в Убежище, – сказала я, ощутив смутную тревогу. Солнце этой странной, совсем неродной планеты делало удивительные вещи: дети и молодежь начинали видеть то, что не могли видеть, и чувствовать то, что не могли чувствовать. Тем, кто постарше, это было странно и непривычно. А братцу хоть бы хны – он родился за год до колонизации, и вырос здесь. Другого солнца он просто не знал.
- Подожди, - заканючил он, - куда тянешь!
Глупо передвигающиеся фигурки Чужих были заняты делом. Мыслей у большинства не было: воины, работники, разведчики, воспитатели. Издали они казались совсем не опасными. Очень смахивали на насекомых своими тонкими лапками. Дядя считает, что и мозг у них, как у некоторых насекомых, общий. На нашей старой планете были такие дома с насекомыми, а здесь нет. То есть может и есть, но эту планету мы пока еще не очень освоили.
- Мама нас ищет, - прислушалась я к кольнувшей эмоции.
- Еще чего, - пробурчал братец, словно не услышав сигнала.
Врет: он слышит лучше меня. Малыши более восприимчивы, а из взрослых один только дядя может немного ловить чувства и обрывки мыслей.
- Пошли, - потянула я брата. – А то расскажу маме, что ты всю мчачу съел.
В Убежище нас было немного. Нас вообще на этой планете было мало.
- Они тоже колонисты, – мрачно говорил отец. – Но вступить в контакт невозможно, потому что разума в нашем понимании у них нет…
- Защитные силы нас не оставят, – пробормотал кто-то.
- Мы выдвинулись слишком рано, надо было подождать боевые единицы, – сказал отец. – Но кто мог знать?
Мама баюкала малыша, ласково бормоча. Малыш был еще совсем глупым, не говорил, только излучал – тепло и беззащитность.
- Они разумны, – возразил дядя. – Я иногда ощущаю их мысли, эмоции…
- Как они могут быть разумны! – возмутился отец. – Разве мы не пробовали вступить в контакт?
- Жестокость Чужих не отрицает наличие в них чуждого нам разума, – ответил дядя. –Несколько раз я даже уловил следы най-ччтхи.
- Най-ччтхи! – отец даже вскочил от избытка эмоций. – У кого най-ччтхи?! У них най-ччтхи?! Да у любого вонючего дайму …
Взрослые очень сильно заспорили, заругались, а брат тихонько спросил:
- Что за най-ччтхи еще?
- Ну, это… - я попыталась объяснить как можно умней и весомее. – Это такая штука, которая есть у тебя, есть у меня, но нет у животных. У животных есть ччтхи. И у растений есть ччтхи. Ччтхи есть даже у камня. И даже у злодея, про которого мама рассказывала вчера сказку. Но най-ччтхи – это особая ччтхи. Она есть не у каждого. Для этого надо… ну… для этого надо…
- Короче, у Чужих ее нет.
- Да. Точно.
Взрослые еще немного поспорили, а потом мы уселись за еду.
- Из-за Чужих стало сложней… – отец не договорил.
Рухнул заслон в пещеру, камни покатились внутрь. Полыхнуло жаром, ворвался Чужой. А я стояла, застыв и забыв, что нужно бежать. Совсем рядом – грязно-зеленого цвета кожа, вся в бурых маслянистых потеках, острые шипы, кошмарно вывернутые конечности, а глаза совсем не красные, как уверял братец, а голубые. И светятся, как грибы в пещерах. Неживым, гнилушным таким светом.
Из Чужого брызнула пенная жидкость, обожгла, и в глазах потемнело.
Я еще услышала, как завизжала тетя, а кто-то схватил меня и понес в глубь пещер… Мы – женщины, дети – спускаться вниз, в пещеры, а мужчины – отец, дядя, еще один дядя, и двоюродные братья, и еще кто-то, и еще – загородили нас баррикадой тел. Стены вибрировали – это орали Чужие. Будто маленькие ночные зверьки, которые видят звуком, но в тысячи раз сильнее. Может, Чужие тоже так видят? Или они так разговаривают?
Мама говорит, что у меня дурная привычка – думать о чем попало в самый неподходящий момент. Когда надо есть, спать, учиться или бежать. Вот как сейчас.
От дикого вой и противного писка темнело в голове. Ничего слышно не было. Тогда я мысленно спросила брата: «Ты живой?»
А он ответил: «А ты?»
А потом мы еще очень долго бежали, а потом ждали братьев и отцов. Тот дядя, что рассказывал про дома с насекомыми, так и не вернулся. И тетя отстала.
Мы ползли по отвратительно-неживой кишке-коридору строения, расположенного чуть с краю от лагеря Чужих. Приближаться к живомыслящей матке не хотелось. Она мыслила очень странно: внутри, в центре мозга, ей было больно, а тело излучало ненависть.
Ползти было неудобно, я за что-то цеплялась больным местом – кожу все еще жгло там, где ее коснулась жидкость из тела Чужого. Внизу, сквозь крупные поры кишки, можно было рассмотреть нижние помещения.
Мы видели много Чужих, чем-то занятых, и много наших – живых и мертвых. С каждым мгновением становилось все страшнее. Не хотелось даже думать о том, что мы можем упасть вниз.
Там мы увидели дядю.
Рядом с ним стоял Чужой, и от других Чужих он отличался особой мордой и совершенно бесцветными глазами. И не красными, и не синими, а – никакими. Огромные неживые глаза. В них, наверное, можно было за пять шагов увидеть свое отражение. Дыхальце… хобот. Вероятно, это был какой-то особенный Чужой, может быть, очень старый, и потому белый. Он был похож на отвратительно белое насекомое, которое мы нашли однажды под большим камнем. Все сородичи той твари были темные, а он – белый. Дядя назвал его каким-то умным словом. Сказал, это такая неправильная наследственность.
Этот белый Чужой был еще отвратительней буро-зеленых собратьев. Он был неповоротливый, и очень странно переставлял свои конечности. У него было несколько хвостов, скрывающихся за нагромождениями непонятных предметов. Наверное, что-то с наследственностью – может, его папа и мама попали под какие-нибудь опасные лучи?
Или, быть может, это была их самка. Или наоборот, самец. Или тот, который напал на Убежище, был рабочей особью. А этот – трутнем или еще кем-то. Короче, это был совсем другой Чужой. Еще более кошмарный.
Скорее всего это действительно был какой-то особый подвид Чужих, не воин, не работник. Похоже, эти существа все-таки были очень разумными. Может, он даже был как дядя – изучателем, если, конечно, у Чужих есть такое понятие. Те, рабочие особи, были очень тупые. А этот был… ну, он был как мы с братом… любознательный, что ли. И эту любознательность он всячески проявлял. У него еще, знаете, были такие… клешни – дядя называл этим словом раздвоенные острые конечности морских животных.
А сам дядя лежал перед этих белым Чужим. И Чужой резал его клешнями и изучал. Так дядя изучал насекомых. Только дядя их никогда не резал, он их просто рассматривал. Он говорил, что надо жалеть живых, даже если у них нет най-ччтхи. А этот, с клешнями, резал дядю и жалеть его не собирался.
Потом он, этот Чужой, отрезал у дяди очень большой кусок. А хуже всего было, что он обрызгал этот кусок слюной и стал его растворять.
- У него наружное пищеварения, - пробормотал брат.
Из туловища Чужого вытянулось щупальце и стало всасывать то, что получилось. А дядя, кажется, еще был жив.
От ужаса я даже забыла, что меня должно вывернуть наизнанку. Просто лежала и смотрела.
И брат лежал и смотрел. Мы даже забыли переговариваться.
И там еще много наших лежало. Очень много.
Потом мы проползли еще немножко, и в другом помещении увидели еще много Чужих – и темно-зеленых, и белых.
Там, в этом помещении, была тетя. Мы бы, наверное, ее не заметили среди множества коконов с телами – если бы не умели ловить мысли. Тетины мысли были очень родными, и мы ее увидели.
Она лежала, опутанная щупальцами и чем-то вроде липких нитей, который выбрасывают из брюха дадд-лчи. Это был первый раз, когда я пожалела, что могу видеть особым зрением то, что внутри.
Внутри тети было яйцо.
И вот тогда мне стало окончательно плохо.
Мы рассказали все, что видели, взрослым. Нас даже забыли отругать. Все сидели и молчали, как будто потеряли голос.
- Вот тебе и най-ччтхи, – пробормотал, наконец, кто-то из взрослых.
Стены глушили наружные звуки, и так было просто поверить, что на этой планете мы – одни.
- Они разумные, – пробормотал отец. – Разумные.
В пещере было темно, только гнилушки светились, как глаза Чужих.
- Говорят, в соседнем семействе несколько дочерей вернулись с яйцами, - шепотом сказала дядина дочь. – Сбежали от Чужих. А дома умерли… Чужие разорвали их изнутри. Мы думали, это сказки. Ведь никто не проверял: через два оборота Чужие нашли семейство и…
Она замолчала. В тех пещерах не спасся никто.
Трудно убежать от Чужих. И их почти невозможно убить. Надо ждать флот – с оружием, с войсками, он будет здесь скоро-скоро. Но тети к тому времени уже не будет. И дядя, может быть, жив.
И мы с братом придумали, и как спасти тетю и других, если их еще можно спасти. Нужно силой мысли уничтожить мозг матки Чужих.
А потом придут наши. Придут и сотрут в пыль этих чудовищ. И обязательно отыщут их материнскую планету, рассылающую во все стороны Вселенной эти паразитирующие споры.
Пары направленных астероидов хватит, чтобы уничтожить эту разумную, но лишенную какой бы то ни было най-ччтхи жизнь.
* * *
Капитан Александр Декслер постукивал по столешнице походного стола, вглядываясь в заросли джунглей, и не мог подавить тревогу. Малоосвоенная колонопланента, где опасность выглядывает из-за каждого куста, а маслянистые изгибы лиан так и пыжатся тебя придушить. Каждый сантиметр здесь таит неисчерпаемые богатства, но взять их – обожжешься.
А главное – мерзопакостные зеленокожие твари, даже не зеленокожие – отвратительного болотного цвета, в гнусных темных разводах, сочащихся сукровицей, которая при желании растворит, наверное, металл.
- Дети, кэп! – телепат, переводя дыхание, вытянулся перед Декслером. – Дети, и они нас зовут! Чужие рядом с детьми, кэп! Чужие!
- Дети?! – поразился капитан. – Откуда здесь дети?! Это же неосвоенная планета! Это что, дурацкая частная инициатива?
- Возможно, но…
- А, черт, какая разница! – капитан рванулся к пульту, определять координаты, направлять поисковую группу, и тут густой тропический воздух прорезал острый звук военной тревоги. Мониторы слежения засекли перемещение нескольких масс по периметру лагеря, в чертовых проклятых джунглях.
- Где они? – рявкнул Декслер. – Петренко, телепан херов, дети где?
Телепат напряженно мыслил, очки лезли на лоб. Ожил коммуникатор:
- Корабль! Чужие атакуют корабль! – орал дежурный.
Потрясенный Декслер развернул тактический экран, и едва не сел мимо кресла: в тщательно экранированном отсеке специального доступа одни за другим разлетались ошметками информационные клоноткани.
- Что за…
- Ментальная атака! – заверещал комм.
Телапат стоял не жив ни мертв.
- Огонь на поражение! – заорал Декслер, едва придя в себя от шока, и тут же, опомнившись:
- Брать живьем тварей!
Бригада захвата профессионально выдвинулась за периметр; хамелеоны мгновенно меняли цвет, сливаясь буро-зелеными, маслянистыми потеками лиан.
- Ментальная блокада! Петренко, органику защищай! Дубина, информационная система полетит!
Пока сориентировались, пока развернули ментальный щит – кровавой кашей растекался уже тринадцатый контейнер, наполненный клонированными мозгами. Мощностей инфоорганики не хватало. Тревожно замерцали силовые экраны.
Капитан провел пальцами по волосам, как расческой. Наверное, остались царапины. Декслер мог поклясться, что за эти мгновения у него появилось несколько седых волосков.
Вся неожиданная для земного колонизационного корпуса атака Чужих заняла не более трех минут. Наконец, запасные клоноткани запустили в расконсервировацию, а ментальные блокаторы на всякий случай врубили на полную мощность, хотя энергии те жрали немерянно. Два отвратительных комка мяса валялись у ног, стянутые сетями. Шкура кое-где была подпорчена.
Оправившись от пережитого потрясения, Александр Декслер вымещал эмоции на личном составе.
- Какие на хер дети? – зло выговаривал капитан штабной крысе – телепату. Пороху в буквальном смысле не нюхал, плазмы не жрал, зато спасатель, гляди, нашелся. – Вон, и чтоб больше я тебя не видел – занимайся лучше вопросом, с какого это у Чужих обнаружились телепатические способности! И чтоб в течение трех дней я получил вменяемый ответ!
- Но, – бормотал телепат, – они звали на помощь …
- Так значит, врубить поле на полную мощность, усилить посты! Активировать огневую автоматику!
Слегка успокоившись, Декслер обернулся к подошедшим медикам.
- Значит, так… Самочка совсем молоденькая, но на раз хватит. Щенка изучать. Ясно?
Декслер еще раз смерил недобрым взглядом ученых, прозевавших и недобдевших.
- Капитан! – окликнул дежурный. – Гости.
Капитан выпрямился, подобрался, и с сияющей улыбкой блестящего офицера внеземных сил пошел к приемной платформе.
От орбитального модуля царственно-легкой походкой шла молодая, дорогой красоты женщина в легком голубом платье. Невесомые сандалии мягко касались грунта, и у молодых солдат соловели глаза. Александр внутренне усмехнулся.
- Мадам, – склонился в поклоне капитан, галантно поднеся к губам ухоженную руку. Голубая жилка билась под антикварным золотом браслета.
Женщина отмахнулась – было видно, что внимание господ офицеров, как и всяких прочих господ, давно успело ей надоесть.
- Капитан, благодарю… Но мы стеснены временем, так что не будете ли вы столь любезны?..
- О, конечно, мадам, пройдемте! Вас ждали.
- Могу я вас звать просто… – дама украдкой сверилась с информационной карточкой, – Александр?
- Почту за честь, – кивнул капитан, пропуская гостью в инкубационный бункер.
За рядами приборов и инкубационных камер, окутанных голубоватым сиянием, суетились медики в белых халатах; хамелеоны охраны были переведены в стабильный традиционно-«пятнистый» режим.
Заметно было, что женщине неуютно среди всей этой стерильности и военизированной медицины. Супруга одного из финансовых столпов промышленного Тенгора, Алексия Ирнинг, желала получить ребенка. Но, вероятно, она представляла процесс несколько иначе: вроде как придет сюда, а ей сразу вручат конверт в розовых или голубых рюшечках… Декслер прекрасно знал этих дамочек. Алексия была одной из немногих, лично решивших убедиться в качестве процесса. Большинство пересылали генетический материал почтой, а за уже готовыми детьми посылали доверенных лиц.
- Моему ребенку ничто не угрожает? – Алисия нервно теребила сумочку белой, атласной на ощупь кожи, в которой капитан сразу определил алокрига, малозаконную добычу которого он пресекал на Алоне. Но Декслера перевели сюда, и защита вымирающих алокригов теперь уже не входила в круг его прямых обязанностей. Теперь Александр мог отметить только изящное тиснение на атласной коже.
– Основы метода были описаны еще Оруэлла… впрочем, неважно, – капитан сразу понял, что даме это будет неинтересно. – Уникальная система биологической адаптации существ, найденных несколько лет назад на этой планете, позволяет использовать их в качестве живых инкубаторов практически для любых органических видов. При внедрении эмбриона – хоть овцы, хоть человека – у самки активизируется материнский инстинкт, и организм немедленно начинает перестраиваться под нужды эмбриона. Меняется гормональный фон, перестраивается структура белков – удивительные существа. Кого растить в утробе – им, в общем-то, все равно. Животные.
- А ребенок психически не будет… этим?
- Нет, что вы. Любой психолог скажет, что наследственные особенности психики передаются с генами не суррогатных, а биологических родителей, – Декслер, скучая, в очередной раз пересказывал давно зазубренную лекцию. – Ну а собственно человечность, те особенные свойства психики, присущие homo, вообще даются воспитанием. А у этих и души-то нет…
На лице Алексии Ирнинг отражалась гамма малопозитивных чувств.
- Отвратительное зрелище… А что там? – она кивком указала на дернувшийся несколько раз бугор на опутанном проводами теле Чужой.
- Доктор, что это там? – обернулся Декслер.
- Младенец сучит ножками. Пяточкой колотит.
Женщину передернуло:
- Надо же, как это все противно, пока они не родятся. Пойдемте?..
Галантно помогая Алексии подняться по лестнице, Декслер мимоходом подумал, что неплохо бы установить антигравы или на худой конец эскалаторы. В спешке, как всегда, запустили производство, но не подумали об элементарных мелочах. Стыдно сказать: медперсонал на ярус имеет всего одну уборную – черт знает что. Хотя, за такие оклады…
Оказавшись на солнце, женщина поправила прическу и, протянув криоколбу с эмбрионом, вынула несколько купюр – аристократический жест, все равно как на аукционе платить гинеями. Александр, поклонившись, традиционно отмел чаевые категорическим жестом:
- Офицеры денег не берут, мадам, – и кивнул младшему гражданскому персоналу. Те поспешно разобрали подачку. Леди улыбнулась, польщенная и вниманием персонала, оценившим ее щедрость, и вполне ожидаемым благородством аристократа-офицера. Декслер улыбнулся: все как положено, честь погон – элемент красивого обслуживания.
Проследив, как удаляется изящная фигурка, капитан подозвал дежурного лаборанта:
- Да, кстати. Мелкого Чужого изучайте, но при малейшем всплеске ментальной активности – уничтожить. Мне инциденты не нужны.
Вновь взвизгнула тревога. Декслер резко развернулся и увидел перекошенное от ужаса лицо Алисии Ирнинг. Сквозь огневой заслон пер огромный самец Чужих, перед ним в ужасе разбегались бойцы. Такой ярости от этих существ капитан еще не видел. Чужой пер прямо на автоматические точки, и казалось, его не берет ни огонь, ни разрывные снаряды, ни пена-аллерген, растворяющая кожные покровы Чужих.
- Петренко! – заорал Декслер.
… Когда взмыленный телепат подлетел, роняя очки, все уже было кончено. Чужой, танком пройдя метров тридцать от периметра, рухнул в конвульсиях на новенький боевой дроид SL-48.
- Тридцать миллионов, – сквозь зубы выругался Декслер.
Капитан оглянулся на Ирнинг, но та уже нацепила спокойное выражение. А руки дрожали. Ничего, полечит нервы. Как на инцидент отреагировал ее супруг, неизвестно – плотный коротыш в модной соломенной ретро-шляпе давно уже забрался в модуль, даже не попытавшись принять участие в торжественной передаче криоколбы. Решил, видно, что для тонкого дела воспроизводства его спермы вполне достаточно.
Вежливо кивнув на прощание и проводив взглядом взмывший модуль, капитан медленно подошел к туше Чужого. Мясо дымилось, щупальца дергались, фасетки глаз медленно мутнели, по обугленной шкуре стекала гнусная сукровица. Капитан брезгливо перевернул тело носком сапога.
- Надо же, каких только тварей не порождает природа.
* * *
Темнота. Из водоворота вынесла вспышка: отец. Как он узнал? Как нас нашел, он же не умеет читать мысли? Чужой… нет… нет… нет! Не думать. А то не справлюсь. А надо, очень. Я ведь… я ведь теперь… не одна? Внутри странное и непонятное, надо протянуть щупальце, но кокон спеленал туго, и саднит и жжет обгоревшие ткани. А внутри, глубоко, бьется чужая и странная жизнь, нет, не чужая – отчего-то ччтхи затопило нежностью... И вопрос: правда, не отберут? Ведь кроме тебя, у меня больше никого нет… и я неумело, инстинктивно, ведь рядом не было ни мамы, ни тети, которые могли бы помочь, объяснить, обволакиваю его сквозь боль, так неправильно взрослея и посылая этому комку мысли и чувства, потому что надо успеть, надо дать воспитать в его ччтхи – най, ведь те, кто его зачал, най ему не дадут… Я буду рассказывать ему сказки и говорить с ним. Я успею – пусть он не понимает, но он уже чувствует…
Кто-то далеко искал меня. Пробилось тревожное: «…Сестренка, ты живая? Ты живая, а?»
Ослепительная боль, вспышка от тысячи солнц – последнее, что я услышала – почувствовала – из мыслей зовущего брата.
А потом тишина.
|
|