***
Какие деньги тратятся зазря!
Какие рифмы гасятся напрасно!
Всё пляшет врозь. Короче говоря,
мне в этой ситуации все ясно.
Любовь молчит. Безумие поет
какую-то клиническую песню.
Поющий шизофреник не умрет,
пока поет, он не умрет, хоть тресни.
Какая сила в диком дураке.
Все остальное частности и схемы,
которые рисует на песке
изобретатель вечной теоремы.
***
Я не горюю, не ропщу.
Я из бывалых.
Я книжку старую ищу
в слепых провалах
отжившей мебели. Среди
журналов пыльных,
среди брошюрок и среди
романов стильных.
Наткнусь я то на детектив,
то на «Лав стори».
Но книжки этой не найти
в таком разоре.
А в книжке этой есть ответ,
верней ответы –
зачем мне нужен этот свет
и мука эта.
Куда ты делась – говорю, -
куда ты делась?
и снова чувствую свою
осиротелость.
***
От табачного дыма колечек
воздух в комнате мягко горчит.
Вот сидит и молчит человечек.
Что-то страшное, видно, молчит.
Прожужжит насекомая сволочь…
Человечек как будто бы ждет,
что Георгий придет Адамович,
что Георгий Иванов придет.
И от них он добьется ответа:
как случилась такая беда.
Он уйдет, докурив сигарету.
А они не придут никогда.
И горюет русак –полукровка.
Жизнь проживший,как жнец и как швец:
Горе –горе, завейся веревкой.
А веревочке скоро конец.
***
Мне надо пережить рассвет,
как истерический припадок.
Мне надо навести порядок
в библиотеке, коей нет.
Мне надо выгулять щенка,
которого не получилось
приобрести, поскольку живность
не время заводить пока.
Мне надо чистить черный байк,
который мне не по карману,
чтоб рассекать по автобану
несуществующему. В «Найк» –
спортивный, то есть, павильон
заехать, чтоб купить кроссовки
для физкультурной подготовки.
И вот я стану чемпион
по бегу, бегству, беготне
на имитаторе движенья,
где невозможно пораженье
мое от тени на стене.
***
Торчишь от нейролептиков, не слыша,
что жизнь открыто просит: отпусти…
Дисплей «LG», как старая афиша
завис на «регистрация в сети».
Урлой больниц изрезан и исколот,
ты – груда обезжиренных мослов -
сидишь и терпишь боль, как терпят голод.
Версификатор, сука, блядослов.
Отринь глаза от сонного дисплея.
Жизнь отпусти. Ты был давным давно.
И даже плакать толком не умея,
царапай светло – серое окно
***
В эфире пусто. Вечер тихий.
Мне изредка звонят друзья.
Мои друзья немного психи,
немного бабники, но я
Не замечаю ихних срывов,
поскольку сам не так давно
в моменты половых приливов
творил безумное кино.
А щас мой выбор безнадежен:
таблетки, постная еда.
Тоска дремучая. Но все же
мне легче на душе, когда
стоят безмолвно за врачами
друзья – спасатели мои
в любимых образах печали,
в печальных образах любви.
***
Т.Д.
Твой голос удивительно красив,
особенно, когда на низких нотах
спросонья говоришь по телефону.
Так тихнет дождь, свое отморосив.
Вы часто совпадаете в частотах
вне общечеловеческого фона.
я помню этот голос вопреки
рычанью умирающего мира.
И даже, если ангельские трубы
внезапно зазвучат, сдавив виски,
я буду помнить тихую квартиру
и голос твой и волосы и губы.
***
Я наблюдал, как ты спала.
Луна дробила очертанья
твои. Пересеклось дыханье,
и черной струйкой потекла
из-под запястья кровь твоя.
Мне стало ясно до озноба,
что в теле шевельнулась злоба -
у злобы острые края.
***
Наталии Линниковой
Ты простила меня – это стильно!
Это чувственно, ярко, тактильно.
Ты пульсируешь в новом тряпье
от неведомого кутюрье.
Ты простила меня – это модно!
Дню угодно, сезону угодно.
И подходит к блестящим ногтям
и хромированным плоскостям.
Ты простила меня – это броско!
Бантик, пуговка, строчка, полоска.
Остается вздыхать и глядеть
на удачу иглы и наперстка.
и шептать: Обалдеть, обалдеть…
***
Не донимай, не донимай
болезнетворная привычка
ворчать, что, как сырая спичка,
не хочет загораться май.
Здесь и на дальних гаражах,
и на окраинах рабочих
дожди не говорят – бормочут,
нашептывают, ворожат.
И это сущая беда
для психа и для рыжей стервы.
Как странно действует на нервы
празднолетящая вода.
Но понимание дождя
в бредовой предрассветной рани
придет, когда душа на грани
качнется, грань переходя.
***
Пеший ход -
это шахматный код
С нулевой вероятностью взлома.
Старый кот,
он куда повернет,
проходя мимо бывшего дома?
Старый кот.
Старый бабник и мот
мягко шествует по тротуару.
Пиво пьет,
и, с оглядкой, плюёт,
посмотрев на влюбленную пару.
Старый кот
передрал всякий сброд.
Половину губернского центра.
И бредёт,
пиво горькое пьет,
и по-птичьи свистит без акцента
***
Их странный мир давно за тем пределом,
когда уже не сделаешь больней.
Он все еще звонит ей между делом.
Он все еще заботится о ней.
Он к ней приходит ночью, словно тать.
Он не переменил своей привычки.
А ей, уже готовой истеричке,
так мало надо, чтобы зарыдать.
Но, гордостью своей обожжена,
она не тронет буроватой корки,
когда под видом стирки и уборки
как заводная кружится она
по комнате и не находит места.
И снова, слезы проглотив едва,
его встречает ночью, как невеста.
А утром провожает, как вдова.
***
Прогулка по парку. Из листьев опавших венок,
скрывающий прядь цвета соли и черного перца.
Нахальные птицы хватают свое из-под ног,
чуть позже – из рук, а потом вырывают из сердца.
А женщина рядом с такой же дырою в груди
ведет за собой череду восклицательных знаков.
И правому левый зеркален, почти одинаков.
Но знаки излишни – молчание ждет впереди.
Их бедный ребенок все слышит, все чувствует, зрит,
научен с пеленок безжалостной лживой науке.
Он, как бы играя, цепляет их вялые руки,
но ширится пропасть, и чадо над бездной летит.
***
Воспаленные слёзы утешь.
Отшептавшие письма не рви.
В этом городе ветхих надежд
Невозможно прожить без любви.
Ты в окно посмотри наугад.
Там распахнутый мается двор.
Там теряет листву виноград.
Словно рушится красный забор.
Главный врач средне-волжских широт
вновь меняет зеленку на йод.
А на небе один самолёт.
А на небе другой самолёт.
Ты случайную кофту надень.
Засвисти посреди тишины.
Будто нету убитых людей.
Будто нету гражданской войны.
Кошка глупая кресло когтит.
Мимо сонная муха ползёт.
А один самолёт долетит.
А другой самолёт упадёт.
***
Катались на коньках по кромкам льдин.
Цеплялись за грузовики на санках.
Зачем-то плавили в консервных банках
свинец аккумуляторных пластин.
На новостройках тырили карбид,
и жгли его, вдыхая сладкий запах.
Играли в «крысу» на корявых трапах,
разбросанных среди бетонных плит.
Но шкурой все исследуя подряд,
терпя порезы, ссадины, ушибы,
никто из нас не стал калекой, ибо
за нами был недремлющий догляд.
Прощающий следил за нами глаз.
И ангелы, успеть за нами силясь,
попутно с нами резались и бились,
и от увечий уводили нас.
***
На помойке с утра ветерок.
Что-то шепчет кусок целлофана
ржавой емкости из-под пропана,
отслужившей положенный срок.
А вокруг никого вообще.
Лишь свободно одетый мужчина
наблюдает, как едет машина
в направленье к погосту вещей.
Облака. Предвещенье дождя.
Гулко букает бочка пустая.
Ветер рваную книгу листает,
интересного не находя.
***
Александру Исаеву
Бездумная жизнь - ни тюрьмы, ни сумы.
Однако, покоя не знает природа.
Тяжелый удар високосного года
пришелся как раз в середину зимы.
А в нашей огромной советской стране
никто не почувствовал мощи удара.
Лишь брякнула в грузовике стеклотара,
и лампа дневная мигнула в окне.
Но сердце мое провернулось, дробя
все кости , ища безошибочный вектор…
Я понял: явился чудовищный некто,
вобравший всю силу удара в себя.
***
Что видно из окна:
деревья, дождь вкосую.
Не так страшна весна,
как я ее рисую.
Прекрасный вид с моста:
вода до горизонта.
Российская тщета
дорожного ремонта
Трагически смешна.
И думаешь устало,
что никогда война
страну не покидала.
и безутешен свет,
где всем ходить в солдатах,
где виноватых нет
и нет невиноватых.
затокает кадык
в слезливом откровенье:
Империи – кирдык.
Остановись, мгновенье.
***
Ложь параллельна речи. Но, когда
Они ломают рамки постоянства,
Узлами заплетаются пространства,
На картах исчезают города.
И вновь туманом дышит окоем.
А на разъезде в холоде и злобе
Старуха в железнодорожной робе
Как заводная машет фонарем.
Забор, пакгауз, бывший сельсовет,
Две колеи, голодная полова.
Отчизна…Где в буквальном смысле слова
Ни времени ни расстояний нет.
А поезда летят издалека.
И слышно в разговоре постороннем:
Опаздываем. Может быть нагоним?
Пойду, узнаю у проводника
***
Андрею Сокульскому
Бог не выдаст. Родина не съест.
Не боись пускаться в разговоры
и писать дебильный палимпсест
под названьем «Волжские просторы».
С медяками в потном кулаке
не ленись выдумывать проказы.
В сонных рыбах, в камышах, в песке
прячутся таинственные фразы.
Всех кто выше кромки чахлых крыш
этот город забивает насмерть.
Но однажды кто- то вспомнит нас ведь.
Кто –то вспомнит.Что же ты молчишь?
***
Собака лает, видно хочет есть.
А, может, лает просто от безделья.
Гремит от ветра кровельная жесть.
Летят по небу ангельские перья.
Все движется: вода, земля, дома.
Летят по небу ангельские перья.
В движении огромного холма
есть что-то динозавровое, зверье.
Сыпуч песок, подвижны провода,
бордюрный камень режет вкось дорогу.
Ты сам плывешь неведомо куда
при помощи написанного слога.
Не следует метаться и спасать
ни кровли, ни нагретого насеста.
А надо просто молча дописать
простой стишок, и встанет все на место.
***
Враг мимолетному огню
и мелким стихотворным стаям,
я становлюсь необитаем,
дичая ото дня ко дню.
Никто не знает обо мне.
Ни волк военный, ни картограф.
Мой силуэт, как иероглиф,
едва ли виден при Луне.
Угрюм и каменно клыкаст,
я жду великого героя,
который вновь меня откроет
и имя новое мне даст.
|
|