Комната дождя
- Отвернись от окна, Роберт. Там всё равно ничего не видно, - сказал Виктор.
Наше такси катило по сырым улицам ночного города. Шёл дождь и свет от фонарей, магазинов и баров расплывался в окне, мешаясь со множеством капель, стекающих вниз тонкими струйками.
- Почему ничего? – ответил я. – Там есть дождь.
- Все вы писатели одинаковы, - проворчал Виктор. – Любите вы эти дожди, закаты, рассветы…
- Горящее на солнце море, - поддакнул я.
- Да, именно горящее на солнце море. О материальном надо думать, Роберт, о материальном. А то, проплывёт вся жизнь мимо тебя, как будто её и не было. И останется тебе только дождь.
- Ну а что? Дождь – это тоже не плохо. Он ведь, Витя, почти бессмертен. А материальное – это так, иллюзия благополучия Это всё смывает дождь и разрушает ветер.
- Все вы одинаковы
- Не, не все, - сказал я. – Например ты
- А я тут при чём? Мы говорим о писателях.
- Да, но ты художник. А кисть – это сестра пера.
- Да ну тебя, Роберт, вечно ты всё усложняешь…
- Я просто пытаюсь разобраться…
- И поэтому усложняешь, - перебил Виктор.
- Может быть. Но для меня это значит только одно, а именно – не всё так просто.
Он промолчал. Витя вообще не любил долгих споров. Они всегда казались ему бессмысленными и в чём-то однообразными. А он не любил однообразия. Главным для него было – пестрота красок и смена ритма. Наверное из-за этого его картины напоминали мне ботанический сад, в котором было слишком много ядовито-ярких тонов.
- Слушай, Витя, так ты мне толком можешь объяснить, что там всё-таки будет, в этом министерстве? – я решил переменить тему.
- Во-первых, не в министерстве, а в министерствах. Им там новое здание отгрохали, говорят здоровенное, аж заблудиться можно. Сегодня открытие, а посему банкет и все дела. В общем, как всегда – торжественные речи, вино, музыка, танцы, перерезание ленточек. Хотя, к последнему мы вряд ли уже успеем. Из-за тебя…
- Да я вообще не хотел никуда ехать. Ну что они, в самом деле, без нас обойтись никак не смогут?
- Вот именно, без нас – никак. Ты – модный писатель, я – модный художник. Нас ценят, Роберт. И ты должен гордиться и относиться к этому с благодарностью. Ну что бы ты сейчас дома делал? За окном дождь, на душе тоска – хоть вешайся, ей-богу. А там все наши будут и ещё куча народу. Может, с полезными людьми познакомишься.
- У тебя одно на уме, Виктор.
- Да, у меня практический склад ума, в отличие от тебя.
-Ладно, хватит трендеть, мы уже, по-моему, подъезжаем.
Автомобиль свернул с дороги и аккуратно пристроился на стоянку перед зданием. Мы расплатились с шофёром и вылезли наружу, раскрывая зонты и плотнее закутываясь в свои плащи.
Здание, действительно было очень большим. Сквозь плотную завесу дождя оно казалось огромной серой глыбой – твёрдой и безжизненной.
- Ну, как тебе? – спросил Виктор.
- Впечатляет. Его, случайно, не для ФСБ построили?
- Нет, слава Богу. А вообще, в действительности – оно довольно красивое. Просто сейчас темно, да и дождь хлещет, как из ведра. А это, согласись, накладывает отпечаток.
- Да, наверное. Надеюсь внутри будет по-другому.
- О, в этом можешь не сомневаться, уверяю….
- И откуда ты всё знаешь…
Мы поднялись по серым, мокрым от дождя ступеням и вошли внутрь.
В помещении приятно пахло дорогими духами. В вестибюле кругом, куда не посмотришь, красовались перед зеркалами молоденькие и не очень, дамочки в платьях модных фасонов, заставляя тем самым своих мужей неспешно переговариваться друг с другом – иного им и не оставалось.
- Ваши приглашения, господа, - сказал швейцар и протянул руку в белоснежной перчатке.
- Пожалуйста, - Виктор показал пригласительные.
- Прошу, господа, гардероб налево, приятного вечера.
Мы неспешно разделись и отправились на поиски гардероба.
- Ну и вид у тебя был, - сказал я.
- А что?
- Как у какого-нибудь английского лорда – извольте граф… пожалуйста граф… смех, да и только.
- Это светское общество, Роберт. И вести себя тут надо подобающим образом.
- Нет, я не о том - просто тебе такой вид не идёт. Знаешь как это называется? На плечах фрак, а на ногах лапти.
- Очень остроумно.
- Да, недурно.
Мы прошли в зал. Народу собралось уже довольно много, но всё же не под завязку. Кругом стоял оживлённый гомон и смех, мешающийся с музыкой небольшого оркестра
- Эй, Роберт, Витя! Идите сюда!
Мы осмотрелись. Махая рукой и прыгая поверх толпы нас звала Ленка наша Пяткова. Как всегда – улыбка до ушей, глаза блестят, как у ведьмы. Хотя нет, скорее как у феи - этот образ шёл ей больше. На Лене было шикарное тёмно-синее платье почти до пола, с оригинальными узорами в виде то ли порхающих бабочек, то ли раскрывшихся цветков. Рядом с ней, опираясь на высокий одноногий столик стоял Генка Прохоров и что-то, как всегда, говорил. Этот всегда что-то говорит. Молчащий Гена – это, в высшей степени, аномальное, явление. Заткнуть этот фонтан бестолковых фраз и неиссякаемых идей не удавалось ещё ни одному божьему созданию, будь то жена, тёща, или наша доблестная милиция. - Нет, товарищ сержант, я всё-таки хочу знать по какому поводу вы схватили меня как какого-нибудь последнего преступника и как бревно кинули в свой бобик? – вопрошал он бедному дежурному. – По какому праву, спрашиваю я вас? У нас, что – сухой закон? Вы ещё за это ответите, верьте мне! Я не намерен терпеть милицейский беспредел! Слушай, батя, - говорили ему. Помолчал бы ты. Штраф заплатишь – и гуляй. Куда там, Генка рвал и метал, требовал одному ему известной справедливости и порядка. Орал он так с час, пока ему как следует не помяли бока и не засадили на ночь в кутузку.
- Привет, - Ленка кинулась обниматься, как только мы миновали людской поток и пробрались к ним. – Давно вас не видела.
- Всего две недели, - сказал я.
- О, это так долго!
Генка стоял с бокалом вина наперевес и жал нам руки
- Ты уже пьёшь, - сказал ему Виктор. – Тебе бы следовало повременить. Ты невозможен когда пьян.
- Ты ни черта не понимаешь. Я ищу истину, а где её искать как не в вине. In Vino Verities, друг мой, In Vino Verities! И тебе меня не остановить.
- Да уж догадываюсь…
- И давно это у тебя?
- Что именно?
- Ну, то, что ты стал догадываться. Раньше такого не наблюдалось. Стареешь брат, а оттого умнеешь.
- Поди к чертям – тебя заждались, - со вздохом процитировал Виктор и позволил официанту наполнить свой бокал. Я последовал его примеру.
- Говорят, сейчас будет выступать один известный политик, - сказала Лена. – Вы его наверное, знаете. Помнишь, Роберт, он как-то заходил к нам в редакцию.
- В редакцию? – с лёгким удивлением спросил Виктор.
- Ну, в ту, где работает Лена, - ответил я. – Я же не сразу стал писателем. Пришлось и журналисткой доли хлебнуть. По-моему, я тебе как-то рассказывал.
- Не помню. Или ты плохо рассказывал, или я плохо слушал.
- Скорее второе. Ты не умеешь слушать.
- А ты рассказывать. У тебя это получается только на бумаге.
- Хватит бренчать, мальчики, - вмешалась Лена. – Слушайте лучше меня. Так вот, выступать он будет в другом зале. Надо бы сходить, посмотреть…
- Зачем тебе это? – спросил я. – Ты вроде политикой никогда не интересовалась…
- Просто интересно. Да и всё-таки, я журналист в конце-концов, мне полагается.
- Знаю я эту рожу, - подал голос Гена. – Продажная шкура, правая рука лидера партии… ошивается день и ночь на вечеринках, подобных этой, трясёт пузом и обрюзгшими щеками. Хоть бы раз в думе появился, сволочь. Я на него смотреть не пойду, мне и так дерьма хватает. Так и знайте – ни за что не пойду.
- Всё сказал? – Виктор поморщился.
- Конечно, нет.
- А где Кеша? – спросил я Лену. Слушать старый и знакомый до боли в голове разговор не было ни какого интереса.
- Должен скоро быть. У них там что-то с Ирой.
- Ругаются?
- Наоборот - мирятся.
- Это лучше.
- Конечно. Добро и свет спасают мир.
- Сама придумала?
- Нет, Гена только что сказал.
- Жаль, что не ты. Эта фраза у тебя получается.
- А у Гены?
- У Гены плохо. Он слишком много трендит. Это портит эффект. Нельзя слишком много говорить, если хочешь, чтобы твои слова звучали убедительно. Да и вообще – легче отыскать жемчужину в маленьком, изумрудно чистом озере, нежели чем в целом море.
- Да, но море всё же как-то солиднее.
- Это только с первого взгляда. Особенно при буре.
- Как всё не просто, - с деланной наивностью сказала Лена. – Почему в мире и в жизни многие вещи так сложны? Простоты не хватает – вот чего. А то ведь – «у палки два конца», «у монеты две стороны»
- Простоты? Это было бы до невозможности скучно. – Я отпил из своего бокала. – Например, вино. Было бы просто ужасно, если кроме красного вина, не существовало бы никакого другого. Везде, где бы оно не делалось – оно получалось бы только красным и, что самое отвратительное, с одним вкусом. Мы бы все поперевешались, будь вся еда одинаковой по вкусовым качествам. Так что, Лена, простота – это, в определённом смысле, смерть.
- Превосходно у тебя получилось. Не забудь, потом запишешь.
- Обязательно.
- Ты только посмотри кто идёт.
Сквозь толпу, сияя улыбкой на весь зал, к нам пробирался Иннокентий. Как всегда опрятен и свеж, распускает благовонья и дышит счастьем. Костюм на нём был тщательно отутюжен и выглажен, лакированные туфли были начищены с таким усердием, что отражающийся в них свет от люстр и гардин ослеплял глаза.
Поздоровался он с нами как всегда изящно. Пижон, одним словом, что с него взять…
- Где Ира? - спросил я его.
- Где-то в толпе. Встретилась с какой-то из своих стародавних подруг и намертво - как прибило к месту. А женщин, воистину, невозможно слушать слишком долго – это вредно для нервов. Ну и вот, решил идти искать вас.
- И правильно сделал, - Виктор подошёл к нам, устало отстраняясь от брюзжащего рядом Генки.
- Здравствуй, Иннокентий, - Гена нашёл новую жертву.
- Ты уже пьян, - с лёгкой тенью улыбки сказал Кеша.
- Нет, я трезв… тебе всё только кажется
- Верю на слово
- Правильно, Кеша, верь! Всегда любил тебя за веру. А то ведь, представляешь, что говорит этот человек, - Гена ткнул сжатым в руке бокалом в сторону Виктора. – Он говорит, что атеизм – это мировоззрение будущего. Ну и кто скажет мне после этого, что он не идиот!? Вот бы его сейчас в средние века! Горел бы сейчас на костре, орал благим матом на весь свет – вот тебе и весь атеизм. Тогда ребята были серьезные, за Христа и Господа Бога нашего вступались со всем, что ни на есть, церковным и христианским рвением. Вот так то…
На площадку, где играл оркестр, взобрался небольшого роста, полноватый человек с еле проступающей сединой. Оправив на себе дорогой, тёмно-синий костюм он, жестом остановив музыку, расплылся в широкой, тошнотворной улыбке и провозгласил:
- Господа, прошу минуточку внимания! Наш праздник будет длинным и весёлым, а оттого несколько утомительным. И, чтобы наши гости не утруждали себя ещё более длинными и утомительными поездками до дому, чтобы никто, не дай Бог, не попал в аварию, ведя машину после нескольких бокалов вина, мы приготовили спальные номера, где вы можете отдохнуть, или, если на то будет ваша воля, поспать. Хочу, также, напомнить, что основная церемония нашего открытия состоится через час в банкетном зале. Будет что-то грандиозное, так что не пропустите. Спасибо за внимание и приятного вам вечера.
Он, всё также продолжая улыбаться, дал знак музыкантам продолжать и неспешно удалился.
- Спальные номера? – удивился я.
- Видимо, наши министры будут жить, не на секунду не отвлекаясь от работы, - нарочито пафосно сказал Иннокентий. – День и ночь корпя для блага государства, они будут работать и работать… в кабинете, за обедом и даже в постели…
- С бабами они там будут работать, - вклинился Гена. – Отгрохали себе коммунальный особняк, чтоб, как раз, ни черта ни делать. Иллюзия кипучей деятельности…
Тем временем вечер набирал обороты. Гостей было много, и они продолжали прибывать. Два зала уже были заполнены под завязку и стало тесновато в третьем. Кое-кто уже начал танцевать, распахнув пиджаки и ослабив галстуки.
- Так мы пойдём смотреть на этого политика? – Лене явно не терпелось.
- На какого политика? – Иннокентий достал расчёску и стал причёсывать итак уже идеально уложенные волосы.
- На известного, - сказал я. – Представляешь, Лена просто обожает одного депутата, прям таки млеет от него…
Лена ткнула меня под рёбра.
- Вечно ты издеваешься.
- Ну что же, сходим, - Иннокентий убрал расчёску во внутренний карман. – Только Ирку дождёмся. А когда он выступает?
- По программе через минут двадцать. Где-то на втором этаже, - сказала Лена.
- Где-то? Расплывчатое понятие… я люблю конкретику
Мы стояли, болтая ни о чём, и дожидались Иру. Я пил белое, игристое вино и осматривал зал. Людей, действительно, было много. Большинство стояло, собравшись в непрочные кружки и беседуя. Кое-где кружились в танце пары. Некоторые двигались легко и грациозно, как кружатся опадающие осенние листья на ветру. Я засмотрелся. Воистину, красота спасёт мир, как бы всё не сложилось. Моё внимание привлекла стоящая в одиночестве около одного из столиков женщина с почти полным бокалом шампанского в руке. Её длинные, тёмные волосы были слегка растрёпаны, что ей даже шло. Она была в изящном, тёмно-красном платье с вырезом на спине. Неуместной казалась она здесь, с застывшим огоньком печали в глазах. Как будто из другого мира. Из мира за окном, где всё также властвует дождь…
В это время из толпы, как весенняя ласточка, выпорхнула Ирка. Все тут же собрались идти искать зал и где-то спрятавшегося в нём депутата-оратора. Мне не хотелось…
- Так ты идёшь? – Виктор слегка ткнул меня в плечо.
- Нет, я не хочу. Может, потом…
- Эх, тебя не изменить… ну, как знаешь, догоняй, если надумаешь.
Они ушли. Некоторое время я смотрел им вслед, пока их спины полностью не захлестнули тяжёлые, нестройные волны танцующих. Мне стало немного грустно. Что ж… все мы время от времени ищем грусти, это помогает. Только вот когда грусть сама находит тебя, то зачастую ты оказываешься застигнутым врасплох. Тогда надо просто внушить себе, что это ты искал грусти, и всё сразу встанет на своё место.
Мой взгляд неспешно блуждал по залу, не находя ничего любопытного, на чём можно было бы остановится. Ровным счётом ничего особенного – все пьют, смеются, танцуют, хмелеют… С лёгкостью можно представить, как мужчина, прямо напротив меня, через часа эдак три в полубессознательном состоянии будет лежать прямо вон под тем самым столиком и непрочно обнимать его одинокую ножку. Всегда всё этим и заканчивается… Что ж, отличный, однако, вечер…
В какой-то момент в тесном потоке танцующих появилась слабая, временная брешь, и мой взгляд снова нашёл ту самую женщину, чей еле уловимой печали я так поразился. Ничего не изменилось – она стояла на том же самом месте, что и несколько минут назад, только вот вина чуточку поубавилось.
Я не стал сомневаться, и, дождавшись медленной мелодии, подошёл к ней.
- Извините, вы танцуете?
Она подняла на меня взгляд своих чёрных, блестящих глаз.
- Если вы приглашаете, - уголки её губ тронула чуть заметная улыбка.
Мы танцевали и мне казалось, что сквозь слегка утихшую, но всё же довольно громкую музыку я слышу, как за стенами, на улице, шелестит по тротуарам и деревьям дождь.
- Вы не слышите дождя? – спросил я.
- Дождя? – её голос удивлённо дрогнул. – Нет, здесь так громко…
- Странно, мне кажется, что я слышу.
- Наверное, вам только кажется. Слишком много звуков, всё мешается между собой…
- Да, скорее всего вы правы.
Мы продолжали танцевать и впервые за вечер я не пожалел, что пришёл на праздник. Я не знал ни её имени, ни того, почему она одна. Но всё это было не важно. И спрашивать не хотелось. Незачем было рушить словами то неосязаемое чувство, воцарившееся между нами. И мы танцевали, не знаю как долго. Медленно кружились в танце и наслаждались музыкой. Нет, это, конечно, ещё не любовь, а только самый первый, тонкий лучик восходящего солнца любви. Об этом мы тоже не думали. Просто танцевали... Как опавшие листья на ветру, - вновь подумал я. – Листья, падающие в небо.
Но вот музыка смолкла и оркестр, сменив ритм, заиграл уже совершенно другую мелодию.
- Мне надо ненадолго уйти, - сказала она. – Давайте встретимся с вами на представлении в банкетном зале, говорят, будет что-то впечатляющее. Я буду ждать.
- Хорошо, только обязательно приходите, - сказал я ей вслед
- Конечно, я буду там… - прокричала она, мимолётно оглянувшись и скрылась в толпе.
Подошёл официант и предложил шампанского. Я поглядел на часы – до представления оставалось чуть менее получаса. Взяв бокал с блестяще отполированного подноса я отправился на поиски друзей.
На лестнице, ведущей на второй этаж, было удивительно тихо. Тишина была опустошающей и давящей после тугого шума праздника, слышимого сейчас неясной, отдалённой волной. Поднявшись, я обнаружил узкий, длинный коридор с бесчисленным множеством дверей по бокам. Стены были обиты неизвестным мне тёмно-зелёным материалом, очень мягким на ощупь, словно набитым ватой. Странно, никаких звуков, определяющих местоположение выступления депутата и его свиты я не услышал. Лишь гулкий шум толпы в отдалении, да неровное потрескивание неисправного электрического светильника на стене, сделанного в стиле XIX века.
Шагая по коридору неуверенными шагами, я попутно дёргал ручки дверей, но безуспешно: все двери оказались запертыми. В коридоре не было ровным счётом никого, и я испытывал неловкость и мелкое, дребезжащее внутри чувство страха от ощущаемого одиночества. Я уже начал подумывать, что ослышался, когда Лена говорила, что выступление будет на втором этаже, как за поворотом послышался тихий, хрипловатый голос, напевавший одному ему известную мелодию:
Ну что ж, взгляни в мои глаза
Взгляни и спой со мной…
Ты что-то ищешь сквозь слова
Я знаю что, так просто спой со мной…
Тихо ступая по гладкому паркетному полу, я обогнул угол и обнаружил слегка приоткрытую дверь. Подойдя так, чтобы быть незаметным, я заглянул внутрь. Посреди небольшой, уютной комнаты стоял престарелого вида человек, с подтянутой, стройной фигурой и небольшой плешью посреди седых волос. На нём был старый, мешковатый свитер и опять же старые обтёртые джинсы. Напевая всё тот же мотив он бережно и тщательно протирал маленькую стеклянную статуэтку. С первого взгляда было видно, что это занятие доставляет ему неподдельное удовольствие.
- Ну, что встал, заходи… - нарушил он тишину.
Я вздрогнул. Он стоял спиной ко входу и увидеть того, что происходит позади него никак не мог. Да и звук моих полукрадущихся шагов был заметно тише его пения…
- Заходи, заходи…, - снова пригласил он. – Открытых дверей ты здесь больше не найдёшь…
У меня что-то кольнуло в груди. Не столько от страха, сколько от удивления.
- Извините, - начал я, проходя в комнату, - но, как я знаю, на этом этаже должно проходить выступление.
- Выступление? – теперь настал его черёд удивляться. – И разрешите узнать кого?
- Одного известного политика… мне сказали что оно будет где-то здесь.
Он еле слышно рассмеялся хрипловатым голосом и сказал:
- Нет, нет… вы что-то напутали. Поверьте мне, здесь сроду не происходило никаких выступлений, тем более политиков, и я искренне надеюсь, что и впредь не произойдёт...
Старик говорил столь убедительно и веско, что я замялся и не находил что ответить. Так мы простояли секунд двадцать в тишине, нарушаемой лишь тиканьем настенных часов, да звуком тщательно натираемого стекла.
- Послушайте, - наконец сказал я. – А как вы заметили, что я стою у вас за спиной?
- Стекло, - ответил он.
- Простите? – не понял я.
- Стекло, - он немного приподнял статуэтку на руке. – Знаете, когда оно очень усердно и тщательно натёрто, в нём можно увидеть гораздо больше того, что твориться у вас за спиной. Вы никогда не пробовали?
Я растерянно помотал головой.
- Попробуйте. Уверяю вас, это не так бесполезно, как считают некоторые. Главное хорошо делать свою работу, не так ли?
Тут он улыбнулся, будто вспомнил старую, одному ему известную шутку. Так он и стоял, с улыбкой на лице, и тёр статуэтку. По поверхности окна молотил ночной дождь, нарушая таким образом как будто сонную тишину комнаты. А я стоял, не в силах тронуться с места и слушал...
- Вас ещё что-то интересует? - спросил он, не отрываясь от своей работы.
- Пожалуй, нет… так вы точно не знаете, где проходит выступление?
Казалось, он меня не услышал. Всё с той же улыбкой на лице продолжал протирать свою проклятую статуэтку.
- Вы меня слышите? – почти вскрикнул я.
Но ответа снова не было. Я как будто разговаривал с экраном телевизора, на котором крутят один и тот же, повторяющийся фрагмент. Всё казалось настолько неестественным, что мне стало страшно. Эта ухмылка на лице, этот скрип до дыр протираемого стекла, этот бьющий в окно дождь… Быстрыми, неловкими шагами я стал пятиться назад, и, неосторожно махнув рукой, сшиб с ближней полки стопку книг. Книги упали, подняв огромный столб пыли. Пыль была на редкость едкой и сухой, отчего запершило в горле. Откашливаясь я заметил в углу что-то блестящее на свету. Это была паутина, отливающаяся серебром, а на ней, прямо посредине, сидел жирный, отвратительный паук, пеленавший в свою смертельную пелёнку угодившую к нему муху. Я запнулся о скомканный вдвое половик и грузно упал на пол. Пол был удивительно холодным и грязным, словно его не мыли больше полугода. Грязь… кругом, куда не взгляни, везде была грязь…
Не медля больше не секунды я развернулся и бросился прочь. В коридоре было прохладно от гуляющих сквозняков. Бежать по скользкому, мраморному полу, было неудобно, но я был просто не в силах остановиться. Смутно понимая куда следует двигаться, я искал лестницу. Лишь бы только покинуть этот этаж… убежать… убежать прочь…
Оказавшись на лестнице, я тяжело отдышался и посмотрел на часы - представление уже должно было начаться. Спуститься оказалось делом непростым. Ноги предательски тряслись, а сердце бешено колотилось, словно через него пропускали целую тонну крови.
Спустившись, я обнаружил полупустой зал, заполненный лишь реденькими кучками людей, которые с каждой минутой таяли всё быстрее. Уже никто не танцевал, музыканты не играли, а только курили и неспешно разговаривали друг с другом. Спросив у первого попавшегося официанта, где находиться банкетный зал, я поспешил на представление. Я чуть ли не бежал – ведь там меня ждала она. Она, ради одной которой можно находиться здесь. Не просто существовать, не просто целоваться в полупьяном бреду с холодным паркетным полом, а жить… Жить так, чтобы сердце рвалось из груди, чтобы не бродить в страхе по неизвестным коридорам… Чёрт, где же вход?!
Двери в банкетный зал были огромны. Тяжёлые, деревянные, на прочных стальных петлях - словно врата средневековой крепости. Я буквально перелетел через порог и застыл как вкопанный.
Зрелище действительно было просто грандиозным. Всюду, куда не кинь взор, горели свечи. Они были насажены не громоздкие люстры под высоким потолком, на дорогие подставки, встроенные в стены Но жарко не было, видимо система вентиляции работала отменно. Другого освещения, кроме как от свечей не было, отчего в зале царил зыбкий полумрак. В зале было невероятно шумно, во тьме то и дело мелькали искры бенгальских огней, где-то чокались бокалами и пронзительно смеялись. И все были в масках… Все до одного. Разнообразие масок поражало. Красные, зелёные, чёрные, цвета золота и цвета хрусталя, блестящие и блеклые, со сложными узорами и со скудными красками…
Позади я услышал весёлое гиканье и не успел даже обернуться, как на меня нацепили шершавую изнутри, неудобную маску. Отверстия для глаз были узки, так что различать что-либо стало очень сложно.
- Да он, кажется, ничего не видит… - я узнал голос Лены.
- Ему и не надо ничего видеть. Зачем? Пусть пьёт вино и смеётся с нами! Ведь так же Роберт?! – это был уже изрядно подвыпивший Виктор.
- Потом, Витя, потом… - сказал я и осекся. Сказанное мною больше всего походило на мычание. По той причине, что отверстие для рта отсутствовало и звуки, издаваемые мною, разбивались об толстую стенку маски.
- Елена, что же мы стоим? – воскликнул Виктор. – Немедленно пойдёмте танцевать, иначе мы будем прокляты и навечно преданны забвению.
- Неужели?! Тогда вперёд – танцевать, только танцевать!
И они тут же исчезли, как будто их и не было. Я не стал следить за ними, а двинулся в толпу. Народу было невпроворот много и в полумраке я то и дело натыкался на кого-нибудь, что, впрочем, никому не мешало веселиться. И я искал… Искал, с тупой надеждой всматриваясь в бесконечно проплывающие передо мной маски, пытаясь уловить темную прядь волос, ниспадающую на вырез тёмно-красного платья. Я находил и обманывался, и вновь находил, и вновь обманывался… Меня не узнавали, и из маленьких глазных окошек на меня смотрели уже совершенно другие глаза, тоже блестящие, но блестящие от вина и веселья. Лишь только чужие и незнакомые очи…
Стало душно… пот под маской обильными струями стекал вниз, неприятно щекоча шею. Кто-то пролил на мой пиджак полный бокал шампанского и, обтирая меня салфеткой и крича прямо в ухо извинения, втолкнул в какой-то импровизированный хоровод, то и дело разрывающийся от постоянных падений танцующих. Какая-то дама в блестящей красно-синей маске схватила меня в охапку и потащила танцевать сквозь толпу на более менее свободное место. При этом она не переставая причитала: «Коля, Коленька ты мой… где ж это ты потерялся то милый мой… слава Богу нашла… слава Богу…». Я пытался возразить, что-то сказать, но это было сродни разговору с сумасшедшей. В конце-концов она меня отпустила, по-видимому просто забыв с кем танцует.
Вдруг в зале стало заметно светлее, и тут же раздались восторженные возгласы. Я поднял голову и увидел как под самым потолком, свешиваясь на подставках с громадных люстр, бьют ввысь фонтаны фейерверков. Искры всех цветов разлетались в стороны и сыпались обильным дождём вниз. Дождём из искр… У меня уже не было сил смотреть на что-либо, я сел и прислонился спиной к стене и перевёл дух. Маска жала нестерпимо, вдавливаясь креплениями в кожу. От пота, застилавшего глаза, стало практически ничего не видно. Я с трудом встал и направился к выходу, то и дело оглядываясь и пробегая заплывшим взглядом по толпе. Я подошёл к огромной раскрытой двери и переступил порог. Никто не пытался меня остановить, никто не окрикивал и не дёргал за рукав. Никто…
Не став искать гардероб я, в чём есть, направился к выходу, с удовольствием вслушиваясь в тишину после громкого, давящего на уши зала. Швейцара у дверей уже не было. Действительно, - подумал я. – Это же так скучно, стоять весь вечер на одном месте и здороваться с людьми, которых ты никогда раньше не видел.
На улице было холодно и всё так же лил дождь. Я сорвал маску и бросил её на чёрный от воды асфальт. Краска, покрывавшая её, тут же слезла под бьющими ночными струями, обнажая блеклую медную основу. Я вдохнул полной грудью и поднял голову вверх. Здесь был совершенно другой дождь, не такой, как в зале. Чистый, свежий, небесный. Я стоял и, закрыв глаза, ощущал как он смывает с моего измученного в заточении лица засохший пот. Где-то печально, сквозь дождь, заиграла скрипка. Я вышел на пустую дорогу и зашагал вперёд. Я шёл, уверенно ступая по усеянному лужами асфальту и слушал музыку. Шёл, оставляя за полотном дождя огромное здание, где в душном и потном веселье танцуют люди. Где, погрязая в вековой пыли, вечно трёт стекло безумный старик и фальшиво напевает только одному ему известную мелодию. Я шёл, оставляя всё это позади и смотрел туда, где, разрезая чёрную высь, как чистый, новорождённый ребёнок проступает блеклая корка ещё только зачинающегося рассвета…
Январь, апрель-май 2006 года.
|
|