Когда на город, как всегда неожиданно откуда-то сверху бухнулось лето, покатившись по улицам в сторону реки и растворившись на другом ее берегу, Максютку решили отправить к бабушке.
Он был, в общем-то, не против, но на всякий случай, конечно, поныл. Мама, как всегда, сказала, что мужчины не плачут, а папа – что он, оказывается, мал для путешествий. Бабушка покачала головой и достала из пропахшего нафталином шифоньера коробку конфет в хрустящей упаковке и втихоря от мамы сунула ее Максютке за рубашку, вроде как утешив.
Он еще всхлипнул на всякий случай, но взрослые уже забыли о его существовании – старый коричневый чемодан собран, билеты на поезд куплены, нашлось еще лишнее дело – разговоры разводить…
Максютка осторожно потрогал хрустящую коробку, проверяя, надежно ли она лежит за рубашкой, вдел ноги в пыльные шлепанцы и тихо вышел во двор.
Из ребят уже никого не осталось – братьев Веселовских отправили в лагерь, Стаса родители увезли на курорт и даже кота Котю уборщица Васильнна забрала на дачу.
Он послонялся по песочнице, покрутился на карусели – не интересно, когда не с кем спорить за право очереди; залез по лестнице почти на самый верх, но в последний момент испугался и торопливо спустился. В песке виднелась зеленая стекляшка – должно быть, алкоголики разбили ночью. Максютка хотел ее поднять и посмотреть на солнце, но порезал палец; хотел разреветься, но передумал, облизнул кровь и снова застыл в нерешительности.
Он был уже как бы и тут, и не тут. Телом во дворе, а мыслями в завтрашнем поезде.
Бывает так? Оказывается, бывает.
Ему показалось, что кто-то тихо плачет. Максютка покрутился на месте, стараясь понять, откуда доносится звук, потом пошел в сторону котельной – звук потерялся. Он вернулся, наобум шагнул к дремучему инжировому дереву – среди сплетенья узловатых веток сидела маленькая девочка, незнакомая.
- Ты чего ревешь? – спросил Максютка строго, подражая отцу.
Девочка даже не посмотрела в его сторону. Слезы на ее лице пробили себе светлую дорожку среди разводов грязи, челка спуталась, лента в косе развязалась и теперь свисала по обеим сторонам от головы двумя поникшими хвостиками.
Максютка вздохнул и сел с ней рядом. Не скажешь же человеку «не плачь». Она бы, если б не хотела, и сама не плакала.
… Девочка, наконец, перестала всхлипывать. Она разглядывала его из-под челки круглыми глазами, в самой глубине которых плескались смешинки.
- Хочешь конфеты? – спросил Максютка.
Они уплетали шоколад и болтали ногами. Девочка оказалась смешнючей – шпингалетина, веснушчатая. Максютка раньше девчонок не уважал, но эта была другая, на остальных не похожая – не завизжала, когда он показал ей сухого жука в коробке из-под спичек, не беспокоилась о своей косе (которая, кстати, и косу-то уже не напоминала). И еще она смеялась, так смеялась, будто не плакала тут одна совсем недавно; даже веснушки на ее лице прыгали – вот как смеялась эта девочка!
- Я за лягушкой в ручей полезла, - рассказывала девочка, - поскользнулась, а туфелька как соскочит! Я хотела ее прутом поддеть, но не успела – та как кораблик поплыла и пропала. Что теперь мама скажет? Она у меня строгая…
Тут только Максютка заметил, что девочка босая. Он молча протянул ей свои пыльные шлепанцы, слез с дерева и куда-то побежал.
- Мальчик, мальчик! – кричала она во след.
Ручей делал поворот сразу за их домами; там всегда скапливалось много зловонно пахнущего мусора, которое жители скидывали в ручей. Раз в месяц приезжала машина, дворники, ругаясь сквозь зубы, лопатами закидывали мусор в огромный бак и уезжали.
Максютка бежал по раскаленным от солнца камням, совсем не замечая оцарапанных ног.
Туфелька нашлась почти сразу же – рядом с дурно пахнущими ошметками мяса, которые, наверно, не доел кот Котя.
Максютка протер туфельку пучком травы, отчего она, когда-то белая, стала серо-зеленой, и торжественно, как на параде, вручил девочке.
Потом они играли до самого заката – вместе лазили по лестнице, крутились на карусели, разбили зеленую бутылку и сделали «секрет» в песке.
Уже перед уходом девочка сказала:
- Я буду ждать тебя завтра!
Будто свет померк перед Максюткой – он вспомнил, что завтра окажется уже в совсем другом дворе. Сразу стал неинтересен поезд и потерял очарование бабушкин дом, куда он любил ездить каждое лето.
- Я завтра уезжаю, - буркнул он зло и, круто повернувшись на пятках, зашагал к дому.
Девочка догнала его уже у самого подъезда и, заливисто хохоча, закричала:
- Ну и что! Ну и что, что уезжаешь! Мы ведь к вам во двор переехали! Я теперь к вам в школу буду ходить! Ну, до сентября значит, да?
- А не врешь? – не поверил неожиданно свалившемуся на голову счастью Максютка.
- Честно!
«Какая хорошая девочка, - думал, проваливаясь в дрему под стук колес Максютка. – То есть девчонки – они все дуры, конечно, но эта, наверное, хорошая…».
|
|