ОРЫВКИ ИЗ РОМАНА "ПИРАМИДА", над которым я сейчас работаю.
Рая шла по улице Горького, шумной, пёстрой от летних женских нарядов. А на душе, как и всё последнее время, было тревожно, муторно. Среди её кремлёвских пациентов царили подозрительность, страх. Эти чувства, конечно, скрывали, но яснее ясного говорили о них подскоки давления, ухудшения кардиограмм, открывающиеся язвы
желудка, жалобы на бессонницу. Аресты, неестественные кончины... Особенно нервничали женщины, жёны.
Рая до сих пор помнила выглядевшую обречённой, загнанной в угол жену Каменева, женщину больную, с ранениями головы и ноги. Её арестовали в тридцать пятом. Сейчас так же напряжены другие. У кого-то жёны вождей вызывают зависть, у Раи - жалость. Все они в группе повышенного риска. Впрочем, как и она сама.
Борьба, борьба! Рая не всегда понимает её причины, внутреннюю логику. Так или иначе альтернативы Сталину по силе, влиянию, она не видит. Да и нет её сейчас. А стране нужна сила, в идеале - добрая и мудрая, в реальности- какая есть. Рая не политик, она доктор. И она должна стараться, чтобы баланс во власти не нарушался хотя бы по медицинским причинам.
Столько страшного приходится видеть! О стольких тайнах молчать. Слава Богу, её не заставляют подписывать заключения о причинах смертей! Она всего лишь заведует маленькой внутрикремлёвской поликлиникой. Подписывают заключения известные профессора, академики. Она старается держаться так, чтобы никому не пришло в голову использовать её в сомнительных целях.
Её внешний облик - волосы, расчёсанные на прямой пробор; коса, аккуратно уложенная на затылке; никаких видимых следов косметики; костюмы английского покроя, неярких тонов, светлые строгие блузки – всё подчёркивает облик серьёзного врача, которому больной может довериться и, безусловно, порядочного человека. Этот облик для неё естественен, как и сдержанная, без тени фамильярности, доброжелательная, вдумчивая манера общения с любым больными. Но когда она поняла, что этот стиль, эта манера поведения – ещё и защита, она испугалась: как бы осознание не привело к потере искренности. Но всё обошлось. Надо только быть готовой в случае скользких предложений сыграть эдакую прямолинейную, не ведающую о возможности подлогов, не понимающую, что ей предлагают, простушку. Поможет ли? Она всё время ходит по лезвию бритвы.
Надо как-то отвлечься от тяжёлых мыслей. Вон сколько вокруг жизнерадостных, внешне беззаботных людей, будто и не снуют по ночному городу чёрные «маруси». И то сказать. Это она всё время рядом с эпицентром жестокой борьбы. А обычные москвичи?
Сколько их арестовали за год? Процента два - три? Так эти по улице Горького уже не ходят. Переживают за арестованных ещё процентов десять - пятнадцать. Переживают тихо, для посторонних не заметно. Пусть ещё десять процентов боятся ареста. Остальные семьдесят радуются поимке очередного врага; верят, что общество очищается и дальше жить будет ещё лучше, ещё веселей. По радио звучат жизнерадостные песни, в кино идут искромётные комедии.
Чтобы чем-то порадовать себя, Рая зашла в кондитерскую. Но кассовый аппарат неожиданно сломался. В очереди тут же заговорили о вредителях, которые специально делают бракованные аппараты, а может, аппарат доломали в этой кондитерской. У кассирши при последнем предположении начали трястись руки. Рая тотчас вышла на
улицу. «Психоз разрастается, как снежный ком», - думала она, направляясь к Столешникову. Ей захотелось заглянуть в книжный. Корешки книг всегда успокаивали, вызывали воспоминания о прочитанном, ощущение разумности мира. На стене в книжном магазине висел плакат: военный в ремнях и звёздах, видимо, Ежов, рукой в железной перчатке сжимал многоголовую змею. Хвост змеи вился фашистской свастикой. Из руки Ежова торчали головки врагов. От головок в разные стороны летели брызги то ли яда, то ли крови. Подпись под плакатом гласила: «Стальные ежовые рукавицы». В витрине на видном месте лежал журнал, открытый на странице со стихами Джамбула «Песнь о батыре Ежове».
Как она от всего этого устала! Если бы хоть дома можно было отдохнуть, расслабиться. Завтра – девятнадцать лет, как они с Петей вместе. Рая вспомнила Петю таким, каким встретила. Лихим синеглазым кавалеристом в галифе и папахе. Отчаянным рубакой, таким нежным с ней – городской барышней, попавшей врачом в их конармейский отряд. Как он оберегал её, как прятал свою влюблённость. Потом его ранили, отряд должен был уходить и Рае позволили остаться с ним, попытаться выходить. Она выхаживала его месяц, в тылу у белых. Конец этого месяца они и празднуют как начало их совместной жизни.
Праздновали до недавнего времени. Если бы у них был ребёнок!.. В том, что нет ребёнка, её вина. Забеременела вскоре после того, как назначили её возглавлять эту внутрикремлёвскую поликлинику. Рая тогда на крыльях летала от гордости, что доверили такой пост. И прервать беременность казалось легче, чем оборвать полёт в эту
ответственную высь. Думала: с ребёнком - успеет. Сколько корила себя потом за это. И Петя переживает. Иногда выпьет на банкете лишнего, попрекнёт. Потом винится: вместе решали. Только если по совести, какой с него спрос? Отстаивать будущего ребёнка - почти всегда дело женщины.
А потом в их доме появилась резвая домработница Груня и сломала её с Петром совместную жизнь. Рая делает вид, что ничего не замечает, что не спит с ней Петя просто в силу возраста. В другое время она ушла бы от Петра, как бы это ни было больно. Но ведь они - под колпаком. Женится Пётр на Груне или просто будет встречаться с ней на стороне, «доброжелатели» Раи из кремлёвского начальства могут отплатить блудному мужу арестом. Такое она уже видела. Сердце кровью обливается, а надо делать вид, что всё в порядке! Из родных об этой беде знает только сестра Маша. Машенька для всей родни, как подушка, в которую можно выплакаться, никому ничего не расскажет.
А вдруг Рая обманывает себя и терпит всё не из боязни за Петю, а в надежде, что его чувства к Груне рассеются, и он вспомнит о Рае? Неужели дело в этом?
На следующий день Пётр ждал Раю с работы и нервничал. Надутая Груня по его настоянию уехала на два дня к своей тётке, в Орехово-Зуево. Как он попал в этот безумный переплёт? Незадолго до появления в доме Груни он начал думать, что как мужик уже выходит в тираж. Моменты близости с Раечкой стали редкими, спокойными,
будничными. Списывал всё на возраст: как-никак сорок пять лет. Правда, его родной дед, Прошка, и в семьдесят за бабами бегал. Но то иное время было, иная закваска. А потом появилась в их доме Груня, грудастая, задастая. И куда смотрела нанимавшая её Раечка? Старушку не могла найти? Впрочем, когда Рае об этом думать? Вся в работе. С Груней ему было просто, вольготно: можно и потискать в уголке, и по крутому заду шлёпнуть. И не стерпит в услужение - примет с удовольствием! С Раечкой такое ему и в голову бы не пришло. Он и сейчас покраснел, подумав, как посмотрела бы на него при таком обхождении Рая. Раечку он уважал, боготворил, да и любил, конечно; к Груне тянуло, как в пучину. А она, между тем, почуяв свою силу, наглела. Как-то Рая сказала: «Вы свободны, Груня. Мне с Петром Васильевичем поговорить надо». А Грунька так нагло съязвила: « Разговаривайте! Что Вам с ним ещё делать остаётся?» И
сказала это таким унижающим Раю тоном, смерила таким взглядом: «Мол, буду я ещё хозяйкой и на тебя наплюю!»
Пётр окаменел, Рая – тоже. Потом неестественно спокойным, каким-то деревянным голосом Рая, не глядя ему в лицо, сказала: «Петя, я обещала Маше зайти к ней сегодня. Наверное, и ночевать останусь. Если с работы позвонят, дай Машин телефон». Так же механически она встала, взяла сумочку и, ни на кого не глядя, вышла из квартиры.
Когда дверь за Раей закрылась, Пётр с трудом выждал ещё минут пять. Потом взял ремень, задрал Груньке юбку и отхлестал её по ядрёным ягодицам. Хлестал и приговаривал: «Знай своё место, стерва!» Если б этим всё и кончилось. Но закончилось всё томительной, сладостной, как никогда раньше, близостью. И он понял, что по своей воле не оторвётся от Груни ни-ко-гда.
Господи! Но что же делать? Нельзя им жить всем вместе в одной квартире. Здесь скоро и воздух взрываться будет. Что знает Рая? О чём догадывается? Слава Богу, Раи весь день нет дома. Вечером Груня по его настоянию теперь ходит в школу рабочей молодёжи, чтобы не мозолить Рае глаза. Наглых выходок она себе больше не позволяет. И всё же Рая может всё понять и уйти. А ведь он её любит. Не так, как Груню, но любит и жизни своей без неё не мыслит. Пётр расставил цветы в вазах и стал ждать жену.
Рая пришла поздно, уверенная, что об их дате Пётр забыл. Увидев море цветов, празднично накрытый стол, остановилась на пороге в радостном изумлении. Потом она плакала, говорила о том, что всё понимает, но расстаться им сейчас нельзя. Она как-то перетерпит это время, а там будет видно. Говорила, что он её лучший друг, что
прошлое не обесценивается, не умирает. Но он должен беречь её нервы, ей лучше реже видеть Груню. И ещё о том, что обиженная Груня может представлять опасность и для него. И об этом тоже надо помнить. После этих слов он испугался. Почему он не думал о
том, что Груня может накатать телегу на Раечку? Господи, что за жизнь? Всюду капканы. Но нет, Груня дикая, грубая, но не подлая. Нет!
Ночью Рае не спалось. Ей так хотелось пойти к Пете! Но… Нельзя. Если бы он хотел, пришёл бы сам. Нельзя унижаться.
Пётр тоже не спал. И ему хотелось пойти к Рае. Но он решил: лучше не нарушать достигнутого с таким трудом равновесия, не подавать Рае пустых надежд. Ведь завтра вернётся Груня и пойдёт-поедет всё по-старому…
Прошло два года. В тот день, возвращаясь с работы, Рая не ожидала застать кого-нибудь дома: Пётр в тот день дежурил, Груня по вечерам ходила в школу рабочей молодёжи. Но Груня оказалась дома.
- Раиса Семёновна, я вас дожидаюсь: мне поговорить нужно.
Рая внутренне сжалась: ничего хорошего от разговора с Груней она не ожидала.
- Я вас слушаю.
- Раиса Семёновна, я, конечно, должна была предупредить загодя. Но... Так всё сложилось. Я должна от вас уйти. Если отпустите, прямо сейчас.
«Уйти? Что могло случиться? - подумала Рая. - Серьёзная ссора с Петей? Нашла кого- то другого? И почему такой пожар, такая срочность? Но нужно ли в это вникать? Уходит, и слава Богу!»
- Хорошо, Груня. Раз вы хотите уйти, вы, конечно, свободны. Я сейчас заплачу вам деньги за этот месяц и за причитающийся вам отпуск. Вам, наверно, пригодится и характеристика.
- Возможно.
- Я сейчас напишу, отмечу Вашу честность, обязательность, умение вести хозяйство. Вы когда уходить собираетесь?
- Сейчас. Вещи я уже сложила.
«Что же случилось? И знает ли об этом Петя? Нет, спрашивать ни о чём не надо!»
Через полчаса Груня вызвала такси, попросила шофёра донести до машины чемодан и сумки, попрощалась и исчезла.
«Как всё это понимать? - терялась в догадках Рая. - И почему крепкая Груня сама не понесла чемодан? Решила показать, что и она может быть дамой? Не иначе нашла кого-то, собралась замуж. Ну, и слава Богу!»
А дела обстояли совсем не так, как предполагала Рая. Никого, кроме Петра, у Груни не было. И от него она теперь ждала ребёнка. Петру решила ничего пока не говорить. Начнутся причитания, паника, нервотрёпка, а ребёночку спокойствие нужно. Четыре месяца она делала вид, что ничего не случилось, только от Петра последнее время
отстранялась, ссылаясь на плохое самочувствие. За это время она договорилась с дальней родственницей, старушкой, что поживёт у неё в Химках. Ну а родит - там видно будет.
Может, Петя на ней женится, хотя вряд ли он от Раисы уйти решится. Помогать деньгами ребёнку будет. Не должен таким прохвостом оказаться, чтоб не платить. А если откажется, она скандалить не собирается. Сама не безрукая, вырастит. С такими мыслями
ехала Груня на такси в подмосковные Химки.
Пётр, узнав об отъезде Груни, удивился несказанно. Подумав, решил: не иначе, завела другого. Поэтому и близости с ним в последнее время избегала. Может, и к лучшему, что уехала. Порезвился он не по возрасту, пора и за ум браться, пытаться с Раей отношения налаживать. Отношения со скрипом, но всё же шли на лад. И Пётр уже начал думать: «Что Бог не делает, всё к лучшему».
Через пять месяцев Рае неожиданно позвонили.
- С вами говорит главврач роддома в Химках, - сказал незнакомец, - у меня плохие новости. Я не знаю, кем вам приходится Аграфена Николаевна Тарасова. Но дело в том, что она родила у нас здоровенькую девочку, а потом у роженицы началось кровотечение.
Мы, как ни старались, не смогли его остановить. Кровь переливали, сколько имели, но Аграфена Николаевна умерла. Я очень сожалею. Когда Тарасова поняла, что умирает, она продиктовала нашей практикантке письмо для вас. И подписала его в последние минуты жизни. Письмо касается судьбы девочки. Как я понимаю, отец неизвестен. Вы не могли бы приехать к нам? Лучше - с мужем. Поскольку нужно будет решать. Аграфена Николаевна хотела доверить девочку вашей семье.
Несмотря на полную растерянность, Рая заверила, что она и её муж вечером приедут в Химкинскую больницу.
Вечером они, плача, читали письмо: « Уважаемая Раиса Семёновна, я умираю. У моей доченьки, Наденьки, никого нет. Я очень прошу Вас заменить ей маму, если Вы согласитесь. Простите за всё. Поговорите с мужем. Он, надеюсь, возражать не будет». Под письмом, написанным рукой практикантки, нетвёрдыми, скачущими буквами была выведена подпись Груни.
Так в семье Раи и Петра появилась Наденька.
|
|